трех злодейских пуль в грудь, а потом ей это надоело, и она вернулась к версии мамы о том, что ее отец – сын ближайшего сподвижника Фиделя Кастро.
Хотя и это было наверняка из того же разряда, что и папаша-майор ГАИ, павший смертью храбрых.
И, что самое удивительное, их крошечная семья, объединенная общей тайной, все еще рассматривала все как большое приключение.
И теперь этому приключению предстояло перейти в новую стадию.
Да, быть может, лучше всего: просто уехать, ничего Вальке не говоря.
Ведь за эти скоро как два года он был первым, кому она намеревалась поведать, пусть и без лишних и опасных подробностей, историю своей семьи.
Подлинную, а не выдуманную.
Потому что если кто и знал, как им, к примеру, попасть за рубеж без заграничных паспортов и виз, то это всезнайка Валька.
– Зайдем, непременно зайдем! И спасибо за Жюля Верна! – поблагодарил Валька.
Демидыч на своем мотоцикле затарахтел обратно, а Валька произнес:
– Может, чаю зайдешь выпить? Я заодно Жюля Верна оставлю и тебя провожу…
– Не надо, Валя, – ответила Анжела, вдруг понимая, что не хочет уезжать из города.
И главное, не хочет расставаться с Валькой.
Она что, влюбилась в него?
– Нет, надо! – заявил он. – Ну ладно, не хочешь заходить, я только книжку брошу, не хочу ее с собой таскать, вдруг запачкается, экземпляр раритетный, и вернусь! Я мигом!
Он побежал в свой подъезд, а Анжела смотрела ему вслед.
Сказать или не сказать?
Да, в самом деле: вот в чем вопрос!
Она поклялась маме, что не сделает этого. Ну хорошо, клятву она нарушать не будет. Но ведь она не клялась, скажем, не писать.
Не говорить – это да, а вот не писать – нет.
Значит, и клятву не нарушит.
И, если что, в прощальном письме Вальке изложит причины, которые заставляют их покидать город.
Или не в прощальном письме, а еще до отъезда, с просьбой, чтобы он прочитал и дал ей совет?
От этой мысли у нее на сердце полегчало, и Анжела поняла: так и сделает.
Вообще-то так хотелось прямо сейчас сесть и накатать это послание.
Интересно, о трех дырках в груди Артура тоже стоит упомянуть или лучше обойти этот факт молчанием?
Бросив взгляд на Валькин подъезд, Анжела решила не ждать его. Лучше уйти так, по-английски.
Но уйти, чтобы завтра вернуться!
Только уже с письмом в качестве извинения.
Валька умный и необидчивый, он поймет.
И, приняв решение, Анжела зашагала как можно быстрее от своего дома к остановке, чтобы на трамвае отправиться на съемную квартиру.
И вспомнила, что денег-то у нее нет: кошелек остался там, в сарафане, на берегу реки, сделавшись трофеем гопников.
Так как в каждом трамвае теперь имелся кондуктор, он же продавец билетов, то проехать «зайцем» не вышло бы, и Анжела отправилась домой пешком.
По пути она даже обдумала целые абзацы послания Вальке. Как вот только начать? «Дорогой Валя»? Или «Привет, Валька»?
Или даже «Любимый Валечка»?
И вообще, почему им надо уезжать?
Ну да, из-за Зойки, ее папаши и гопников, которых те на нее натравили. И все из-за чего?
Из-за того, что юные хулиганы, науськанные местной королевишной Зойкой и бездельником Кириллом, захотели, чтобы она устроила им «черный стриптиз».
Вот из таких потом и вырастают со временем артуры. Не из всех, конечно, но из Кирюши получится знатный местный образчик того, кто заработал три пули в грудь.
Ну да, гопники! Они ведь знали, где они живут, и даже уже ошивались там.
А что, если они снова заявились к ней домой?
Сердце у Анжелы екнуло, когда она во дворе пятиэтажного дома, где мама снимала квартиру, заметила милицейский «уазик».
Неужели… Неужели к ним пожаловали?
Боязливо подойдя ближе, Анжела услышала причитания соседки по подъезду.
– И на внучку мою этот изверг напал, в кусты потащил! Найдите, найдите этого гада! Что ж такое творится, кровиночку свою выпустить на улицу поиграть нельзя?
Пожилой толстый милиционер, сдвинув фуражку на лысый затылок, что-то быстро записывал.
От сердца отлегло, и Анжела, заметив зареванную внучку соседки, весьма противную и, по информации от ее же бабки, нерадивую второклассницу, которая показывала ей язык и как-то назвала, когда они столкнулись в подъезде, «черной обезьяной» (за что Анжела, которая в таких случаях в карман за словом не лезла, обозвала ее «белой обезьяной, к тому же с лишаистой головой» – у внучки лицо в нескольких местах тогда было смазано зеленкой, после чего безобразница начала с ней крайне вежливо и почтительно здороваться), спросила у другой соседки, которая с сочувственным, но крайне заинтересованным видом наблюдала за всем происходящим:
– А что, собственно, происходит?
Та немедленно вывалила на нее ворох инфор- мации:
– Да на внучку Федоровны напали! Какой-то мужик вон там, в парке, за руку схватил и в кусты потащил. Мол, я тебе сейчас котят покажу. Хорошо, что это другие люди видели и его спугнули!
Анжела поджала плечами – конечно, малоприятно, но, судя по хитрому взгляду на замызганном личике внучки соседки, ничего ужасного с ней не произо- шло.
Хотя, вероятно, вполне могло бы: этот мужик в кустах показал бы ей точно не котят.
И не кутят. И даже не крольчат.
А, думается, нечто совершенно иное.
– Что делается, что делается, – причитал кто-то рядом. – Вот раньше такого не было! А как Союз развалился, так все эти маньяки откуда-то и взялись!
– Да бросьте вы! – заявил кто-то из мужчин. – Чикатило, что ли, не при Советском Союзе детей кромсал? А о дяде Крюке слышали, он что, в царские времена жуть в соседней области наводил?[1]
Кто-то третий гаркнул:
– Все от культуры чужой, американской. Они нам эти ценности завезли!
– Точно, Чикатило ужас как любил читать Марка Твена, Теннесси Уильямса и Фолкнера, об этом он сам на суде заявил, как я мог забыть. Это его и испортило. Это ведь тоже американская культура.
Кажется, едкого сарказма соседка, так сожалевшая о распаде Союза, не понимала и так и усвоила сенсационную информацию о том, что маньяк Чикатило любил читать Марка Твена и даже какого-то Фолкнера. И, окромя всего, играл в теннис с каким-то Уильямсом – вот ведь нехристь!
Присутствие в их дворе милиции, причем, вероятно, долгое и спугнуло гопников, которые не решились сунуть сюда нос, как и прочие части своих гопнических организмов.
Проскользнув мимо встревоженных соседей, Анжела поднялась на третий этаж. В квартире она застала кавардак – сумки были уже собраны.
Главное, те
