Как это возникло? Знакомая бывшей жены моего сына. Плачет сейчас, говорит: — Меня заставили, редактор заставил. Дура я, мол, старая, у меня денег нет.
Ей заплатили. Заплатили и написали за меня, она подписала. Бывшая жена сына звонит ей и говорит: «Ты наврала!» Придумали ведь, надумали ловко, такое впечатление, что все правдиво, с толком. Гладкие вруны такие.
Каганович упомянул здесь о сыне. Считаю нужным пояснить. В 30-е годы Каганович один из влиятельнейших членов Политбюро, ближайший сподвижник Сталина. Живет в Кремле с женой и дочерью. Жена Кагановича Мария Марковна постоянно болела. Мая подросла, ей уже пятнадцать лет. Родители захотели взять из детского дома ребенка. К тому же, у многих высших руководителей страны в ту пору были приемные дети — у Сталина, Молотова, Ворошилова… Наверно, это тоже имело значение.
Приемный сын
— Мая, — сказал отец дочери, — поезжай в детские дома, посмотри, может, тебе понравится какой-нибудь маленький мальчик, давай возьмем его, будем воспитывать.
Мая поехала с порученцем Кагановича Н. Г. Сусловым. В одном из детских домов приглянулся ей мальчик — беленький, голубоглазый. Он тоже сразу, с первых минут, привязался к Мае. Привезли его домой, в Кремль. Родители посмотрели: — Хороший мальчик, но кто же скажет, что он наш сын? Вот если бы черненький…
Пришлось Мае поехать еще раз. Выбрала черноволосого мальчика. Но его уже не привозили в Кремль, чтоб не травмировать, а только сфотографировали. Родители. посмотрели карточку — понравился. Привезли. Было в нем что-то восточное, похоже, узбекское. Подкидыш, на вид — годика два с половиной. Больше о нем ничего не было известно — кто он, от каких родителей… Но сам он себя называл почему-то Юрой Барановым. Стал Юрием Кагановичем.
Мальчик он был, что называется, трудный. И няньке, и учительнице доставалось от него. Но вырос, окончил военное училище. А дальше жизнь сложилась не совсем удачно. Трижды женился. Служил на Севере и в Читинской области. Умер очень рано — в сорок четыре года. Остались дочь и сын от разных жен.
Лазарь Моисеевич считал их собственными внуками и посылал им деньги из пенсии.
— Я думал, — продолжал Каганович, — отвечать на эти «Аргументы и факты» или не отвечать, а потом меня уговорили, что стоит ответить, составить такую штуку. О евреях. Мне приписывают, что я наговорил на них черт знает что. Это вранье, конечно.
— На вас уже столько собак повесили…
— Да, да. Но эта версия… Какая-то цель у нее была, я даже и не знаю. Нацепили, что вроде бы я о евреях плохо отзываюсь. В каждой нации есть хорошие люди и плохие люди. Нельзя же отрицать этого. Я никогда не захваливал евреев, с сионистами я боролся, боролся активно, решительно в свое время.
А этот самый Рой Медведев пишет, что я — антисемист! — восклицает Лазарь Моисеевич. — Будто бы ко мне на дачу для перевода фильма с французского привезли еврейку. А я будто сказал: «Не надо мне таких!» Никогда у меня таких переводчиков не было, никогда не было кино на даче. Выдумал доктор истории.
Л. Каганович, но другоЙ
— Многие считают вас наоборот, сионистом, Лазарь Моисеевич.
— Начали с того, что я — сионист. А была брошюрка Иванова о сионизме.
— «Осторожно — сионизм!»
— В этой брошюрке было, что какой-то Л. Каганович из Гомеля в шестнадцатом году послал деньги в сионистскую организацию. Л. Каганович из Гомеля. Но это не про меня.
— А подумали, что это вы.
— Народ так подумал, все так подумали, — возмущается Каганович. — Во-первых, отчества нет. Только «JI». Во-вторых, 1916 год. А я в шестнадцатом году был в Екатеринославе и состоял председателем районной партийной организации. И об этом пишет Серафима Ильинична Гопнер, старый большевик, которая приехала от Ленина в шестнадцатом году в Екатеринослав, имела ко мне явку и имела связь только со мной как с председателем партийной организации екатеринославской. И я с ней связь держал, она описывает подробно, большая статья у нее была напечатана. О Гопнер слыхали?
— Да, конечно.
— Она описывает подробно, как я с ней связь держал, как я выступал на партийном собрании, как я хорошо организовывал и расставлял наших постовых, которые наблюдали за тем, чтобы за нами не было слежки. Много историй. Она имела дело со мной. Я ей позвонил, что мы должны поехать с ней — на порогах Днепровских, за Екатеринославом, митинг, общепартийное собрание… Организовали мы, подготовляли. Она будет делать доклад. Ко мне на квартиру явились уполномоченные районов — Бондарев, Голядко, Василий Михеичев, Григорий Береговой. И был такой Зайцев, железнодорожник.
Он очень подозрительно себя повел, сказал, что за нами следят. Мы посмотрели в окно — там действительно шпики стояли. Он их и привел. Мы переглянулись. А этот Зайцев был у нас на подозрении, потому что он у нас был на партийном собрании в Чепелевке, Железнодорожном районе, возле Екатеринослава. Собрались на квартире одного рабочего, тоже железнодорожника.
Подобрали хорошую квартиру. Гопнер делала доклад, половину успела сделать, вбегает Зайцев: «Шпики!» И какие-то полицейские появились, прервали это собрание. Я председательствовал, говорю: «Прерывается собрание». У нас был Бондарев, папаша, вот такая борода, металлург, прокатчик, хороший, крепкий старик. Этот Зайцев подозрительно вскочил и говорит: «Знаете, что я сделаю? Я выскочу, выстрелю, они за мной побегут, а вы тем временем уйдете на луга!» Бондарев схватил его за руку: «Я тебе покажу — выстрелить!» И Зайцев с тех пор был на подозрении.
Я, моя жена, Гопнер, еще трое ушли. Пошли до трамвая.
И вот этот Зайцев в тот день, когда мы должны были собраться на Днепре, показался нам подозрительным. Он неожиданно ко мне пришел. Мы его не ждали, не звали.
«Видимо, не выйдет сегодня», — сказал Бондарев. Он был старый опытный конспиратор и понимал дело. «Сегодня не выйдет у нас ничего. Надо предупредить людей». А Зайцев: «Почему? Один выйдет в одну дверь, другой — в другую. Я сейчас выйду», — говорит. Ну, мы видим, что он сволочь. Шпик за одним пойдет, за другим… Потом, после революции Гопнер мне сообщила из Екатеринослава, что Зайцев оказался провокатором. Так и было.
— А вы уже тогда были с железнодорожниками связаны?
— Я был связан с железнодорожниками еще в Киеве. Меня посылали к ним на партийное собрание с Подола… И вот значит… К чему же я это рассказываю? Да, Гомель. Это шестнадцатый год. Гопнер все это описывает. А я в Гомель приехал примерно в начале августа 1917 года. Впервые.
При Брежневе я пошел к Михайлову, он был секретарем ЦК.
И ему говорю: — Как же вы так напечатали? Вы бы материал потребовали! Люди думают, что это я помогал сионистам! — Он говорит: напечатают: «Михайлов», я не стану опровергать, много Михайловых!
— Но вас определенно знают.
— Да, да. Потом я ему написал письмо, Михайлову. И Брежневу написал письмо. Опровержения не давал, потому что там действительно нет отчества. Какой-то другой Л. Каганович…
Л. М. Каганович немного ошибся в дате, но в данном случае это не имеет значения, так как и в этот период он в Гомеле не проживал. В книге Ю. Иванова «Осторожно: сионизм!» — Политиздат, 1971, стр. 76 — читаем:
«В городе Гомель 16 июня 1914 года Л. Кагановичу, проживавшему по Генеральской улице, д. № 11, был прислан общий список доходов Всемирной сионистской организации в немецких марках».
Я громил сионистов
— Меня некоторые спрашивают: «Вы читали?» — говорит Каганович. — Я не только не имел отношения к сионистам, а громил их! И к Гомелю я не имел никакого отношения. Я в Гомель приехал в 1917 году, в августе месяце.
— Но даже независимо от Гомеля некоторые считают, что вы поддерживали сионистов, имели с ними связи…
— Так известно же всем большевикам, как я громил сионистов! Я был оратор, из молодых…
— А в какое время, в каком году? Найти бы ваши речи…
— Речей у меня нет. Стенограмм не вели.
— А сейчас говорят, что Каганович имел связь с сионистами, окружал себя ими, насаждал в аппарате ЦК. Имеется в виду, что было много евреев в ЦК, в Совнаркоме…
— Ну, их было много, — соглашается Каганович. — Ну, уж если так говорить, то при Ленине в Политбюро, кроме самого Ленина и Сталина, все остальные были евреи.
— Так и говорят. Каганович, мол, сидел в Орготделе ЦК, через него шли кадры — своих, короче говоря, везде поставил.
— Все выдвиженцы у меня, большинство, на высшие посты, были русские люди, — возражает Каганович. — Маленков был, Хрущев.
Троцкист Хрущев
— Но за Хрущева вам спасибо не скажут.
— Верно, верно. Я его выдвигал. Я считал его способным. Но он был троцкист. И я доложил Сталину, что он был троцкистом. Я говорил, когда выбирали его в МК. Сталин спрашивает: «А сейчас как?» Я говорю: «Он борется с троцкистами. Активно выступает. Искренно борется». Сталин тогда: «Вы выступите на конференции от имени ЦК, что ЦК ему доверяет». Так и было.
