Рыжая улыбается своими мягкими пухлыми губами, которые так и тянет подхватить зубами и прикусить.
Да бли-и-н…
Закатил глаза и сам себе цыкнул языком.
— Рыжая! — сказал я вслух, адресуя слова навесному потолку над моей лохматой головой. — Ну я вот лежу, думаю об учёбе. Это и так очень противные мысли. Меня и без того ждут изощрённые пытки и лишения. Ты какого хрена лезешь в них? Ещё больше всё испортила…
Ответа, конечно, не последовало.
Сам себе усмехнулся.
Я схожу с ума? Разговариваю уже сам с собой. А точнее — с Рыжей.
Если бы она только знала, что давно не выходит из моей головы…
Резко сел на кровати. От этой мысли обдало холодом.
Заучка не должна знать, что я думаю о ней. Ни под каким предлогом. Она не должна узнать, что я…
Что я не могу о ней не думать.
Я сам не знаю, когда я вдруг стал видеть её в своих снах.
Когда она пришла в наш класс год назад, кроме презрения у меня ничего не вызвала. Не было такого, как в дешёвом кино — она такая вошла, аки царица, грудь вперёд, волосы назад. А парни все как рот открыли, а я — так вообще в обморок упал от красоты!
Не обратил даже на неё внимания. Смешная, тоненькая, рыжая, конопатая, да ещё и заучка — кроме моего взгляда, полного презрения, ничего она не удостоилась.
А когда стала постоянно вылезать везде — лучшие отметки, активистка, любимица учителей — так совсем бесить начала. Тогда и началась наша война. Я считал своим долгом дёрнуть её, поднять на смех перед одноклассниками… Но чем больше обращал на неё внимание, тем больше понимал, что сам влип…
Её тело стало казаться мне не таким уж нескладным, глаза — глубокими, умными и красивыми, я даже заметил, что голубой зрачок окантовывает зелёная радужка, отчего иногда они казались голубыми, а иногда — зелёными. Когда Катя злится — они зеленеют. Обожаю, когда она злится и орёт на меня, — глаза так и полыхают огнём, а в эти моменты она обращает внимание только на меня.
А этим первым сентября я заметил, что она изменилась. Повзрослела. Она выглядела теперь ещё более нежной, женственной. Пока я был вдали от Кати, у меня почти получилось о ней не думать, я даже подружку себе завёл на время смены в лагере, но стоило смене закончиться, как я без сожаления оставил подружку. Я думал, что эта блажь прошла — ну не могла же Романова мне в самом деле нравиться?
Но, когда я вошёл на территорию гимназии и увидел её, понял, что мне только показалось…
Скинул с себя пиджак и развязал галстук. Терпеть не могу эти удавки, но школьная форма обязывает. Вынул из кармана брюк телефон и разблокировал. Открыл галерею и последнее сделанное фото.
Катя. Улыбается Попову — снова заскрипел зубами от злости. А ко мне вполоборота. На фото отлично видно, как девушка округлилась там, где надо. Школьная юбка не закрывает красивые колени, пиджак подчеркнул тонкую талию. Губы бантиком и немного курносый носик. И эти белые банты на рыжих длинных густых косах…
Пришла в голову дурацкая мысль, как я намотал бы одну из густых кос на кулак, притягивая девчонку к себе ближе…
Я сделал это фото, пока никто не видел и пока она позировала этому идиоту Попову, — чтоб ему пусто было! Не удержался.
Интересно, а если я начну с Рыжей нормально общаться, а не как обычно, она тоже мне будет улыбаться, как ему?
— Да ну, что за чушь ещё! — одёрнул сам себя, убирая телефон, чтобы не смотреть на фото, будто так я мог ей отомстить. — За каким чертом мне её улыбки?
Врать самому себе бессмысленно. Я хотел бы, чтобы она так же беззаботно смеялась и болтала со мной, как с ним. Только о чём с ней говорить — не знаю. Да и после всего, что было, она меня терпеть не может, да и пацаны засмеют…
Вынул из другого кармана брюк белый бант. Зачем он мне всё же? Неужели я как дебил буду хранить его?
Буду. Вот как дебил.
Почему буду?
Потому что он принадлежит ей.
Поднёс на каком-то необъяснимом для себя порыве бант к лицу и втянул запах. Бант пах шампунем, ей самой и этой грёбаной ванилью, которую я учуял в девчачьем «ватерклозете»[1] от неё.
Мои мысли перебил звонок телефона. Поднял смартфон к глазам — Архип.
— Да, — ответил я.
— Питер, ты жив? — спросил друг. — Отец тебя уже лишил жизни или пока только карманных денег?
— Не издевайся, а? — попросил я. — Головомойка впереди. Отец дал отсрочку до вечера в честь праздника.
— Понятно, — сказал Арх. — Я буду за тебя держать кулачки весь вечер.
— Да иди ты знаешь куда, мальчик с кулачками…
В ответ этот козел заржал.
— Ты на тренировку идёшь?
— Ага.
— Тогда давай встретимся в комплексе. Я уже выдвигаюсь.
— Давай. Пока.
* * *
— Ну что? Отец не весь мозг выклевал тебе? — спросил Архип, пока мы переодевались к тренировке.
— Немного оставил, — хмыкнул я, надевая на голову резиновую шапочку и очки для плавания. — Пошли уже, а то щас Иосифович выклюет остатки.
— Он может…
Наш тренер Иван Иосифович в самом деле спокойно вздохнуть без разрешения никому не даст. Но тренирует хорошо, стоит отдать ему должное.
— Встали напротив своих дорожек, — говорил Иван Иосифович на весь бассейн. — Начинаем разминку. Мне плевать, что было лето и вы всё забыли. Сейчас вспомните!
Тренировка прошла как обычно — только с непривычки немного болели плечи. Однако тренер расслабиться нам не даст — заявил о соревнованиях по району уже в октябре, а значит, гонять будет нас неслабо.
Вечером, когда я вышел из душа, пришёл отец. Сел на диван напротив моей кровати и смотрел на меня какое-то время. Тут главное —
