Рыцарь поклонился «отцу Марку» и как бы слегка неохотно поцеловал его руку. Старик тяжело дышал.
— Брат Марк, я тебе рекомендую шевалье де Труа. Он прибыл в Святую землю ради благого дела, но натолкнулся на некое препятствие, которое старается преодолеть. Когда сочтет нужным, он сам откроет тебе свое сердце.
Снаружи донеслись крики, заржали лошади. Рыцарь оглянулся.
— Иди посмотри, что там такое, — улыбнулся отец Мельхиседек. — Не бойся, я не умру без тебя.
Рыцарь вышел. Некоторое время умирающий, закрыв глаза, лежал молча. Дышал ли?.. Вдруг произнес, не открывая глаз:
— Хочу умереть на коленях. Ты проводи меня в церковь.
«Отец Марк» помог ему встать, что было не просто. Он страшно исхудал, а ноги его не держали. Он обнял «отца Марка» правой рукой, а тот обхватил его талию, они осторожно вышли на порог. Обоим требовалось передохнуть. В результате своих бесчисленных травм, хотя и залеченных, «отец Марк» не очень владел своим телом.
Шагах в тридцати, возле коновязи, шевалье де Труа беседовал с господами, по виду — дворянами. Беседа была неспокойной.
— Где твой крест? — раздался негромкий, дрожащий голос отца Мельхиседека.
Простая сутана вдруг так разошлась, что обнажилась грудь «отца Марка», исполосованная глубокими шрамами. Креста на ней не было.
— Где же твой крест?! — потрясенно повторил священник.
— Пообронил где-то, — неуверенно ответил «отец Марк». Он растерялся.
— Ты лжешь! — прохрипел старик, впиваясь острыми пальцами в его плечо.
— Пообронил, пообронил, — тупо повторял «отец Марк».
— Кто ты такой, отвечай?!
В голове «отца Марка» крутился бешеный вихрь. Если старик хоть слово скажет этому де Труа, все рухнуло.
— Кто ты, ирод?! — голос старика звучал уже громче, и «отец Марк» почти инстинктивно обнял его свободной рукой и изо всех сил сжал кадык.
Последнее, что прошептал умирающий, было «дьявол».
Сдавливая его горло, «отец Марк» смотрел на группу беседующих людей. Кто-то мог обернуться! «Отец Марк» вспотел так, что его руки сделались мокрыми.
Отец Мельхиседек дернулся и, сделавшись тяжелее, повис на плече убийцы. Тот, помедлив секунду, убрал руку с его горла. И в этот момент на них взглянул шевалье де Труа.
— Спасибо, Господи, — прошептал «отец Марк» и яростно махнул рукой рыцарю.
Тот, почуяв неладное, подбежал.
— Он попросил проводить его в церковь, но стал задыхаться, — потрясенно объяснил «отец Марк». — Сердце не выдержало. Он захотел умереть на коленях в молитве.
Голова отца Мельхиседека упала на грудь, и следов от пальцев убийцы не было видно…
— Отнесем его в дом, — прошептал «отец Марк».
— Но он, — щеки де Труа задрожали, — он хотел в церковь!
— В храм Божий можно вносить только омытое тело.
— Его душа омыта святым духом, — сказал рыцарь, и слезы застлали его глаза.
Глава XVIII. Духовник
Шевалье де Труа открылся не сразу. Но когда наконец решил исповедаться, остановить его горячую речь было немыслимо. «Отец Марк», впрочем, только того и ждал.
— Мой отец, — сообщил шевалье, — был родом из лангедокских Труа, а матушка — дочерью бедного рыцаря из свиты герцога Бургундского. Это был брак по любви, отцовская родня была против него и отнеслась ко мне, как к бастарду. В прошлом году мать и отец скончались. Родичи стали тут же хлопотать перед королем Филиппом-Августом, чтобы он лишил меня ленных прав. И сколь беззаконным ни было это ходатайство, они не оставляли своих намерений. Я отчаялся и уехал из Франции. Еще в Париже меня при дворе посвятили в рыцари. Узнав, что в Палестине требуются воины, добрался до Иерусалима… Но здесь с сарацинами воевал только орден Храма Соломонова. Я обратился туда. Капитул ордена предложил мне — по правилам для новичков — выдержать год послушания. А именно — удалиться в пустыню, молиться, поститься и совершенствовать боевое умение. Испытательный срок у храмовников — обязательный, от него избавлены только особы королевской крови.
И еще: для вступления в орден требуется внести немалые деньги. Родственники согласились прислать мне их из Лангедока только в обмен на мои тамошние владения. Переписка заняла немало времени. Теперь я жду денег.
«Отец Марк» слушал исповедь вроде бы безучастно, но внутри у него все пело от радости. Шесть недель ушло на приручение юноши. Визиты его были редки, исповеди — набор слов. «Отец Марк» его не торопил и не настаивал на своем, то есть не требовал откровенности, хотя и чувствовал, что сердце шевалье отягощают сомнения.
Зима окончилась, и раскисла земля. Взбунтовались ручьи, заворковали лесные голуби, раздулись почки плодовых деревьев.
Юноша изнывал от желания исповедаться.
При появлении своего духовного сына «отец Марк» оставлял мирские заботы и они приступали к очередной дежурной беседе, равно чувствуя ее ущербность. «Отец Марк» ощущал, что шевалье де Труа не видит в нем священника. Так женщине странно бывает раздеться при постороннем мужчине, пока ей не скажут, что это — врач.
Но однажды он высмотрел всадника с колокольни и сразу же облачился в давно приготовленные одежды: в льняную альбу до щиколоток и в гумерал, он же — амикт, — первое литургическое покрывало, надеваемое под альбу. За этим последовала длинная, узкая епитрахиль, шитая отцом Мельхиседеком под свою фигуру. Наконец, паллиум — закрывающий плечи и спину. С паллиума свисали длинные ленты. И, наконец, сама риза поверх альбы. На голову «отец Марк» надел черный пилсолус.
Все это он отыскал в сундуке бывшего настоятеля.
Де Труа, приблизившись, увидел необычную картину: в пустой церкви горели свечи и служил одинокий «отец Марк» в не богатом, но полном облачении.
Рыцарь вошел, встал на железные колени и отстоял всю службу, испытывая и душевный подъем. Можно довериться этому странному человеку с мозаичным лицом. Он несуетен!.. Вероятно, по силам ему открыто стоять против зла.
— Отчего вы хотя бы не сократили чина, отец Марк, ведь никого не было в церкви.
— Главное наше служение — не людям, но Господу, — скромно ответил священник.
Они сели на ствол поваленного дерева. Божий мир был прекрасен. «Отец Марк» положил руку на колено шевалье, юноша вздрогнул при виде его обезьяньей лапы, но это была последняя судорога недоверия. Теперь уродство нового духовного отца казалось де Труа лишним доказательством его святости…
И состоялась исповедь, которую столько времени ожидал «отец Марк». Доведя ее до момента своего приезда на послушание в эти края, шевалье призадумался… Затем его речь полилась быстрее, лицо разгорелось.
— Я увидел ее в портшезе, который несли ее слуги. Это лицо… эти… О, был бы я трубадуром, я бы воспел… Короче, я в тот же день выяснил, что она — дочь барона де Лош, имя ее — Розамунда. И он держит ее в строгости. Как в тюрьме. Из дома она выезжает лишь в церковь. Увидев ее на молитве в церкви Святой Агриппины, я осознал, что люблю ее больше жизни!
Но рыцари Храма Соломонова посвящают себя святой Деве Марии. И, вступив в орден, я должен вырвать из сердца любовь к Розамунде. Иначе — бесчестье… Срок моего послушания уже истекает, и я не знаю, что со мной будет!
«Отец Марк» изобразил задумчивость.
— Вы уже объяснились с Розамундой?
— В том-то и дело, святой отец. Это — грех, грех и еще раз грех, но дикая кровь начинает во мне стучать, когда вижу ее. Я подкупил слугу и послал ей письмо, потом и другое. Она не сразу ответила… Но… Не отвергла. И согласилась видеть меня. Немного денег — и камеристка ее провела меня ночью в сад. Была поздняя осень, но сад расцвел для нас, как сад Эдема. Я не сошел с ума от счастья лишь потому, что помнил обет. Розамунда увидела во мне рыцаря, я не мог поступить недостойно. Нет ничего ужаснее, чем нарушить обет, не правда ли?
— Н-да, — кивнул «отец Марк».
— Сколько раз я решался отправиться к ее отцу и попросить руку Розамунды. Он бы не отказал. Для провинциального барона было бы честью породниться с отпрыском лангедокских Труа. Но, уже облачившись для выхода, я отступал в отчаянии.
«Отец Марк» перебирал четки, глядя вдаль.
Юноша продолжал:
— Я полагал, что хуже не может быть. Да. До вчерашнего вечера.
Священник встрепенулся.
— Что случилось вчера?
Рыцарь вздохнул и сглотнул слюну.
— Вчера… отец Марк, смотрите, что делается в природе. Нетрудно сойти с ума и более стойкому, нежели я.
— Вы хотите сказать, что…
— Да, да, именно. Именно в этом желаю признаться. Не знаю, как оно случилось. Я не прилагал усилий, и Розамунда не завлекала меня. Наши одежды упали с нас… Я помню плохо. Дурман, опьянение. И — блаженство. И это еще не все!..
Де Труа запнулся.
«Отец Марк» подтолкнул его.
— Говорите же, сын мой! Облегчите душу, я слушаю.
