меня, сообщив, что лошадь накормлена и нам пора отправляться дальше, чтобы успеть в Пялкъярви. Я попрощался с Халттуненом, сел в тарантас, и мы поехали. Часов в десять вечера мы были на перекрестке дорог, где наши пути расходились. Проехав с крестьянином пять миль, я уплатил ему рубль пятьдесят копеек и сошел с тарантаса, а он направился к себе домой. Когда я пришел в Пялкъярви, было уже довольно поздно, поэтому я не захотел идти ни к священнику, ни в другие господские дома, а пошел дальше. Ночь проспал в лесу, подложив сумку под голову и укрывшись еловыми ветками. Но комары не давали покоя. Тогда я набил трубку, закурил и снова залез под лапник. Дым отогнал комаров, я уснул и превосходно проспал до утра, пока кто-то не стал ворошить мое убежище. Я привстал, чтобы посмотреть, кто же это, и увидел стадо коров, случайно забредших сюда. Но едва я поднялся, как коровы испугались и разбежались.
Солнце стояло уже высоко, когда я снова двинулся в путь. Навстречу все еще попадались крестьяне, едущие на ярмарку. Дорогой я видел, что в местах, поросших травой, они останавливались покормить лошадей, а сами тем временем отдыхали у костра. Я спросил, берут ли они когда-нибудь с собой корм для лошадей, на что мне ответили, что это было бы глупо, потому что везде по обочинам растет трава. «А как же в городе?» — «Если кто-то собирается побыть в городе подольше, тот накашивает на месте последней кормежки травы побольше и везет ее на телеге в город». — «А вы не боитесь, что лошади убегут, ведь они пасутся в лесу без привязи?» — «Нет, лошадь животное умное, к тому же она приучена к этому еще с той поры, когда жеребенком бегала за кобылицей». Мои вопросы были исчерпаны. Когда я поинтересовался, не знает ли кто из них рун, то в ответ получил приглашение заходить к ним, когда мой путь будет лежать через приходы, где они живут, и, кроме того, назвали мне несколько известных им рунопевцев. Я отметил, что среди крестьян не было ни одного хмельного. Они мирно ехали своей дорогой без криков и галдежа, таких обычных в целом ряде мест, особенно среди прибрежного населения и жителей Хяме. День прошел очень неплохо.
Земляника в эту пору была уже совсем спелая, поэтому я частенько сворачивал с дороги, чтобы поесть ее. В тот же день в Тохмаярви я впервые отведал княженики, которая росла местами по обочинам дороги, затем на болотах отыскал также и морошку.
После полудня я пришел на постоялый двор Ватала, где решил остановиться на пару дней, увидев, что здесь имеется уютная горница, которая обычно отсутствует в карельских домах даже на постоялых дворах. Хозяйка — уже пожилая женщина — была дома одна, муж ее тоже уехал на ярмарку. Вначале, когда я попросил позволения переночевать в комнате для гостей, она отнеслась ко мне с некоторым недоверием, но все же согласилась. В горнице я сел за работу и писал до самого вечера и весь следующий день. Хозяйка, заметив мое усердие, спросила, что это я записываю. Я ответил, что записываю по памяти разное, увиденное мной здесь, в Карелии, чтобы потом на родине рассказать об этом. «А может быть, вы и наш разговор запишете в свою книгу?» — промолвила хозяйка. Чтобы она не остерегалась меня, я сказал, что охотнее всего записываю старинные руны и песни, и спросил, не знает ли она их. Она ответила, что в детстве знала их немало, но почти все забыла. Я показал ей ранее записанные руны и рассказал о своих пеших странствиях. Помимо этого, я прочитал ей несколько песен, которые в основном исполняются карельскими женщинами. Оказалось, что она знала многие песни, про иные она говорила, что ее мать или тетка исполняли их немного по-другому. Удивительна сила воздействия старинных песен на чувства финнов. Не раз я примечал особенную растроганность тех, кто исполнял их, и тех, кто внимал исполнителям. Подчас, услышав от меня лишь один-единственный отрывок из руны, они начинали относиться ко мне более доверительно, чем после длинных и, как мне казалось, занимательных бесед.
Хозяйка тоже становилась все более откровенной и поведала мне о своей жизни. После смерти первого мужа она осталась без детей. А за теперешнего вышла замуж необычно. Этот человек жил неподалеку от них, а когда умер ее хозяин, то поначалу выполнял кое-какие работы и дела по хозяйству. Когда же он объявил о своем желании жениться на вдове, она сразу ответила, что не пара ему. И хозяйка привела мне тогдашние свои слова: «По летам я гожусь тебе в матери, разве можно жениться на пожилой женщине? А женишься, сам будешь недоволен жизнью со старой женой. Нет, выбери себе другую жену по нраву, а дом после моей смерти все равно достанется тебе. Мне уже не хочется замуж, я могу дожить свой век и одна». Мужчина, а вернее, парень лет восемнадцати-двадцати, и после этого не отказался от своих намерений, он сумел убедить ее, что нигде не найдет себе лучшей жены, и вопрос был решен. На том и кончилось сватовство. Я спросил у нее, довольна ли она молодым мужем, на что она ответила, что счастливо прожила за ним все эти годы.
Но, несмотря на откровенность, хозяйку, видимо, временами охватывало беспокойство, что я за человек и что значит мое бесконечное писание. Но она ни разу не спросила об этом, не решаясь также прямо спросить и о паспорте, лишь обиняком дала понять, что это ее интересует. Это выяснилось, когда хозяйка спросила у меня, не доводилось ли мне в пути встречаться со злыми людьми. Я ответил, что ежели бы и довелось встретиться, то они поостереглись бы, увидев у меня ружье. «Да я не о ворах и разбойниках, — сказала она. — Слава богу, в наших местах их не бывало, но разве люди, у которых вы останавливались, никогда не принимали вас за кого-то другого и не причиняли вам неудобств?» Тут я догадался, что она имеет в виду, и разрешил ее сомнения относительно себя, достав паспорт. Это ее совершенно успокоило, и она сказала, что я могу жить у них, пока не закончу работу, и я остался еще на день.
На следующее утро случай привел сюда, на постоялый двор, пробста Валлениуса, направлявшегося в капелланский приход в Кийхтелюсваара. Он узнал меня и задержался ненадолго, чтобы расспросить о моих делах
