В эту пору обычно здесь безлюдно и тихо — урожай собран, грибной сезон закончился, — и потому редко можно встретить человека в поле или на лесной тропинке. Только по шоссе изредка проносились грузовики, развозившие овощи для жителей Москвы, Березовска и других городов. И так день и ночь. Проурчит трехтонка, прошипит шинами по накатанному асфальту легковая машина — и снова тишина кругом, только ветерок посвистывает в кронах, да где-то далеко, сразу и не поймешь, в какой стороне, замычит теленок или залает собака.
Но в эту осень здешнюю тишину вспугнули люди. Их очень много. Они приходили сюда уже не первый день — мужчины, женщины, подростки.
У автострады, ближайшего села и дальше, насколько мог видеть глаз, трудились люди в телогрейках и пальто, в кепках и шляпах, меховых шапках и шерстяных платках… Разбившись на группки по десять — пятнадцать человек, они делали на этой знакомой им земле то, что в отчетах коротко именовалось строительством оборонительного рубежа.
Одни рыли окопы и ходы сообщения, другие копали противотанковые рвы, ставили надолбы, третьи натягивали на колья в несколько рядов колючую проволоку.
У самой автомагистрали вместе со своей бригадой трудился сухощавый старик, одетый в изношенный полушубок и шапку-ушанку. Это был Филипп Дмитриевич Шмелев, которого звали просто Митрич. Когда-то он работал в Москве и жил в одном доме со Степаном Даниловичем Пастуховым. Уйдя на пенсию, он купил на окраине Березовска небольшой домик и переселился туда на постоянное жительство, а московскую комнату оставил сестре.
Митрич работал сосредоточенно. Левой рукой он натягивал колючую проволоку, ловким ударом молотка вгонял в торец кола гвоздь, загибал его и переходил к другому колу. Там он повторял ту же операцию и шагал к следующему. Обычно он проделывал это с шутками и прибаутками.
Но сейчас Митрич был не в духе. Закрепляя проволоку на кольях, он то и дело сердито поглядывал туда, откуда, покачиваясь из стороны в сторону, шел высокий, худой человек в драповом пальто. Прижимая к груди небольшую охапку кольев, он тянул пьяным голосом какую-то песню.
— Во, как развезло человека! Отродясь так не напивался, а тут на тебе — в стельку!..
— Кто «в стельку»? — не поняла Надежда Васильевна Ермакова, работавшая рядом с Митричем.
— Да этот… Полынин, заведующий столовой. Видите, как его из стороны в сторону кидает.
В это время подошел Полынин и небрежно швырнул к ногам Митрича несколько кольев.
— Вот, пожалуйста… Принес.
Он сказал это таким тоном, будто сделал старику величайшее одолжение.
— Чего принес? — въедливо спросил Митрич.
— Колья. Разве не видите?
— Не вижу. Полтора колышка принес и думаешь, дело сделал!
— A-a-а!.. Все равно ни к чему все это, — безнадежно махнул рукой Полынин.
— Как это ни к чему? Как это ни к чему, я тебя спрашиваю?! — наступая на Полынина, загремел Митрич.
Полынин в испуге попятился назад.
— Сдаюсь на милость победителя.
— «Сдаюсь». Эх, ты!.. — передразнил его Митрич.
— Да разве я!.. — пытался оправдаться Полынин.
— И не перечь ты мне. Не перечь! Иначе я не поручусь за себя. С одного удара насмерть зашибить могу. Не посмотрю, что ты такая орясина! — сердито сказал Митрич и быстро пошел в сторону. — Присылают тут всяких, понимаешь, — ворчал он на ходу.
— Ну, вот и все, Надежда Васильевна. Дипломатические отношения с бригадиром прерваны раз и навсегда, — развел руками Полынин.
— Что с вами сегодня, Петр Сергеевич? Сами не работаете и другим мешаете.
— А-а, напрасно все это, Надежда Васильевна… Все напрасно… — горестно покачал головой Полынин и, напевая ту же песню, побрел вслед за Митричем.
Ему навстречу попалась Наташа. Шлепая по осенней грязи огромными сапогами, она подносила тяжелые мотки колючей проволоки, которую Надежда Васильевна вместе с Митричем натягивала на колья.
Положив на землю один моток, Наташа шла за следующим. Озябшими, заскорузлыми от холода и грязи руками брала она очередной моток колючей, ржавой проволоки, с трудом поднимала его на плечо и шагала обратно.
Надежда Васильевна уже давно с тревогой поглядывала на дочь, которая вторые сутки вместе с другими работала без отдыха.
Когда Наташа опустила на землю очередной моток, Надежда Васильевна, взглянув на ее осунувшееся лицо, на клок золотистых волос, выбившихся из-под шерстяного платка, сказала:
— Ты бы отдохнула, дочка.
— Спасибо, мама, я не устала, — с трудом разгибая спину, ответила Наташа.
— Вижу, как ты не устала. — Мать поправила на ее голове сбившийся платок. — Хочешь, я тебя обрадую?
Наташа с удивлением посмотрела на мать. Она не понимала, чем можно обрадовать человека в эту трудную пору. И вдруг услышала:
— Тебе письмо.
— От кого? От Евгения? — безразличным тоном спросила она.
После того вечера, когда Наташа застала у Хмелева другую женщину и ушла от него, он прислал ей шесть писем. Оправдывался, убеждал ее в том, что с этой женщиной порвал очень давно и что в тот злосчастный вечер она сама пришла к нему без разрешения. Просил Наташу забыть об этом случае, уверял, что он не может без нее жить. Первые два письма Наташа прочла, а остальные, не распечатывая, рвала и бросала в огонь.
— От Асланова, — сказала мать и, заметив на лице дочери удивление, спросила: — Разве у тебя нет знакомого с такой фамилией?
— Нет… Я не знаю никакого Асланова. Ты ошиблась, наверное.
Надежда Васильевна подала ей письмо:
— Прочти сама.
Наташа взглянула на конверт. На нем совершенно четко были написаны номер полевой почты и… фамилия адресата: «Асланову».
— Ничего не понимаю.
— А ты прочти, и все станет ясно.
Наташа вскрыла конверт, вытянула листок бумаги, исписанный неровным почерком, и стала читать:
«Наташа!
Очень прошу извинить меня, что я, незнакомый Вам человек, пишу без Вашего разрешения. Да, Вы меня не знаете, но зато я знаю Вас очень хорошо.
Не удивляйтесь! Впервые я услышал Ваше имя в госпитале. Там после тяжелого ранения лечился мой лучший друг Саша Кожин…»
У Наташи сжалось сердце. Заметив, как сильно побледнела дочь, Надежда Васильевна с тревогой спросила:
— Что? Что там написано?..
— Кожин… Саша Кожин тяжело ранен.
— Ранен? Разве он был на фронте?
— Не знаю. Здесь написано только о том, что он после тяжелого ранения попал в госпиталь…
В это время Надежду Васильевну позвал бригадир. А Наташа, оставшись одна, продолжала читать:
«Когда я приехал в госпиталь, он был без сознания. Медсестра сделала ему укол. Я сел возле него и стал ждать. Он долго не приходил в себя, только ворочался в постели, произносил мужские имена, кому-то приказывал держаться, не отходить… Потом неожиданно я услышал женское имя. Это было Ваше имя, Наташа. Ваше… Он несколько раз произнес: «Наташа… Наташа… Наташа-а-а!..» Когда он, уже под вечер, пришел в себя, я спросил его: «Что это за девушка, имя которой ты упоминал в бреду?» Он не хотел говорить; потом все же коротко рассказал, как познакомился с Вами на школьном вечере в Москве.
Месяц назад Кожин выписался из госпиталя и приехал в нашу часть. Я не узнал его. За то время, как я не видел его, он сильно изменился — стал задумчивым, хмурым. Я решил, что на него так угнетающе подействовала война. Оказалось, это не совсем так. Кроме войны, кроме нашего общего несчастья у него было и свое, личное несчастье, личное горе.
И это горе причинили ему Вы, Наташа. Вы отвергли его любовь, а он… до сих пор любит Вас.
Вот все, что я хотел написать Вам. Перед тем как этот листок вложить в конверт, я перечитал его и остался недоволен. Письмо получилось мягким, слова какие-то обтекаемые, не мои. Если бы я говорил с Вами с глазу на глаз, Вы бы услышали немало резкостей и, может, даже обиделись бы на меня.
Вы прочтете это письмо и, наверное, подумаете: «Зачем этот сумасшедший человек написал мне обо всем этом?»
Чтобы Вы напрасно не ломали голову, я отвечу Вам сразу: не знаю. Скорее всего, затем, чтобы излить свою душу и хоть немного отомстить за своего друга.
Прощайте!
Вартан Асланов.
P. S. Советую Вам не напоминать о себе Саше. Не пишите ему. Он все равно не ответит. Но если все-таки напишете, то не упоминайте обо мне и моем письме. Если он узнает, что я раскрыл тайну, очень обидится. Скажет, что предал его. Он мне не давал даже Вашего адреса. Я в отсутствие Александра нашел Ваш адрес в его записной книжке».
Как только Наташа поняла, что Кожин выздоровел, что она до сих пор еще любима им, ее охватило волнение. Буквы начали расплываться перед ее глазами.
Но может, она не так поняла написанное? Может, в письме содержится совсем не тот смысл? Чтобы окончательно разобраться в своих сомнениях, она дрожащими руками перевернула листок и стала перечитывать послание Асланова.
