сказала, что ты отказываешься спать в одной комнате с Серджо.
— Мне это не нравится…
— Ну и почему?
— Потому что хочу спать с вами. В вашей кровати. Все вместе. Если мы прижмемся друг к другу, то уместимся.
— А что подумает Серджо, когда узнает, что ты не хочешь спать с ним в комнате?
— Мне все равно, что он подумает.
— Но так себя с гостями не ведут. Представь себе, что ты приехал к кому-то в гости, а он отказывается спать с тобой в одной комнате. Что бы ты подумал?
— Ничего бы не подумал. Я просто хотел бы, чтобы вся комната была для меня. Как в гостинице.
Он усмехнулся и щелчком запустил окурок на дорогу.
Я спросил его:
— Серджо твой начальник? Поэтому он должен жить у нас?
Он удивленно посмотрел на меня:
— С чего ты взял, что он мой начальник?
— Потому что он всеми командует.
— Ничем он не командует. Он просто мой друг.
Это неправда. Старик не был ему другом, он был его начальником. Я знал это.
— Папа, а где спишь ты, когда ездишь на Север?
— Почему ты это спрашиваешь?
— Просто так.
В гостинице или там, где придется, иногда в кабине грузовика.
— А по ночам на Севере что-нибудь случается?
Он посмотрел на меня, вздохнул и спросил:
— В чем дело? Ты что, не доволен, что я вернулся?
— Доволен.
— Ну-ка, скажи мне правду.
— Правда, доволен.
— Обними-ка меня. Покрепче. Давай, Микеле, давай. Покажи отцу, какой ты сильный.
Я обнял его изо всех сил и заплакал. Слезы текли по моим щекам, и у меня перехватило горло.
— Ты что, плачешь?
Я сглотнул:
— Нет, не плачу.
Он вытащил из кармана мятый платок:
— Ну-ка, вытри слезы. А то кто-нибудь увидит, что ты как девчонка. Микеле, в эти дни у меня много дел, и поэтому прошу тебя слушаться. Твоя мама устала. Не доставай ее своими капризами. Если ты будешь вести себя хорошо, то, как только я закончу, возьму тебя к морю. Покатаемся на водном велосипеде.
Я задохнулся:
— А что это?
— Это лодка, у которой вместо весел педали, как у велосипеда.
Я вытер слезы.
— На нем можно доехать прямо до Африки?
— Если хорошо покрутить педали, то и до Африки.
— Я хочу уехать совсем из Акуа Траверсе.
— Почему? Тебе здесь больше не нравится? Я вернул ему платок.
— Давай переедем на Север.
— Почему ты хочешь уехать отсюда?
— Не знаю… Мне не хочется больше оставаться здесь.
Он посмотрел вдаль.
— Мы уедем.
Я сорвал еще одну веточку розмарина. У него был замечательный запах.
— Ты когда-нибудь слышал о медвежатах-полоскунах?
Он поднял брови:
— О медвежатах-полоскунах?
— Да.
— Нет. А кто это?
— Какие-то медведи, которые стирают тряпки… Но, может, их и не существует.
Папа поднялся на ноги и размял спину.
— А-а-а! Пойду в дом, надо поговорить с Серджо. Иди побегай немного, скоро обед. — Он открыл дверь, но остановился на пороге: — Мама приготовила лапшу. Когда придешь, попроси у нее прощения.
В это мгновение появился Феличе. Он остановил свой 127-й, подняв облако пыли, и выскочил из машины, словно за ним гнался пчелиный рой.
— Феличе! — закричал отец. — Ну-ка, быстро сюда!
Феличе кивнул, а когда проходил мимо меня, шлепнул по макушке и спросил:
— Как дела, придурок?
Раз Феличе здесь, там — никого.
Ведро с дерьмом было полным. Кастрюля с водой — пустой.
Филиппо сидел, закутав голову покрывалом. Он даже не заметил, что я спустился в яму.
Мне показалась, что его щиколотка выглядит хуже: она распухла и стала фиолетовой. Мухи так и липли к ней.
Я подошел.
— Эй!
Никакой реакции.
— Эй! Ты меня слышишь?
Я подошел еще ближе:
— Слышишь меня?
Он выдохнул:
— Слышу.
Значит, папа не отрезал ему уши.
— Тебя ведь зовут Филиппо, правильно?
— Да.
Путь был открыт.
— Я пришел сказать тебе очень важную вещь. В общем… Твоя мама сказала, что любит тебя. И что ей без тебя плохо. Это она вчера сказала, по телевизору. В теленовостях. Она сказала, что бы ты не беспокоился… И что ей нужны не твои уши, а весь ты.
Он молчал.
— Ты слышал, что я сказал?
Молчание.
Я повторил:
— Твоя мама сказала, что любит тебя. И что ей тебя не хватает. Это она сказала по телевизору. Сказала, что ты не должен беспокоиться… И что ей нужны не твои уши, а…
— Моя мама умерла.
— Как умерла?
Он ответил из-под покрывала:
— Моя мама умерла.
— Ты что говоришь-то? Она жива. Я ее видел, в телевизоре…
— Нет. Она умерла.
Я прижал руку к сердцу:
— Клянусь головой моей сестры Марии, что она жива. Я видел ее вчера вечером в телевизоре. Она жива. У нее белые волосы. Худая. Немножко старая… Но красивая. Она сидела в высоком кресле. Коричневом. Большом. Как у королей. А сзади была картина с кораблем. Правильно или нет?
— Да. Картина с кораблем… — Он говорил тихим голосом, слова заглушались тканью покрывала.
— И у тебя есть электрический паровозик. С трубой. Я видел его.
— Его больше нет. Он сломался. Няня выбросила его.
— Няня? А кто такая няня?
Лилиана. Она тоже умерла. И Пеппино умер. И папа умер. И бабушка Ариана умерла. И мой братик умер. Все умерли. Все умерли и живут в ямах, как эта. И я в яме. Мир — это место, полное ям, в которых живут умершие. И луна тоже вся в ямах, в которых другие умершие.
— Неправда. — Я положил руку ему на спину. — С луной все в порядке. И твоя мама не умерла. Я ее вчера видел. Ты должен слушать меня.
Он помолчал немного, потом спросил:
— Тогда почему она не приходит сюда?
Я покачал головой:
— Не знаю.
— Почему не приходит забрать меня?
— Я не знаю.
— А почему я нахожусь здесь?
— Я не знаю. — И чуть слышно, так тихо, чтобы он не смог меня услышать, сказал: — Мой папа посадил тебя сюда.
Он пнул меня:
— Ты ничего не знаешь. Оставь меня в покое. Ты не ангел-хранитель. Ты плохой. Уходи. — И заплакал.
Я не знал, что мне делать.
— Я не плохой. Я ни при чем. Не плачь, пожалуйста.
Он продолжал рыдать.
— Уходи. Уходи отсюда.
— Послушай…
— Вон отсюда!
Я вскочил на ноги.
— Я пришел сюда из-за тебя, я проделал длинный путь дважды, а ты гонишь меня. Ладно, я ухожу и никогда больше сюда не приду. Никогда больше. И ты останешься здесь один, навсегда, и тебе отрежут уши, оба уха.
Я схватился за веревку и начал
