и другие, странные: как будто птица била клювом. Но таких птиц и не водится в здешних лесах – чтоб так нагло напала на человека и чтоб клюв пробил голову на раз… И как щёлкнуло: злейка? Говорят, эта может.
– Чем ты её так разозлил, немой?
Из груди раненого вырвался тяжёлый стон. И вдруг:
– Я убил…
Это новость. Раньше притворялся глухим и немым, значит? Прорезавшийся у немого голос был противным, звуки выходили тягучими, искажёнными, Тудак морщился.
– Убил? – Он склонился ниже. – Кого убил?
Мороз крепчал, свистела пурга, снежными хлопьями залепляя им лица. Немой больше ничего не сказал, вроде как потерял сознание.
Из Железного леса тянулся почти занесённый снегом окровавленный след – немой приполз оттуда. Тудак пошёл по глубокой борозде, и она привела его к невысокому снежному холмику… Видать, сил больше не осталось, и немой бросил санки на полдороге.
– Вон оно, значит, как, – сказал Тудак без особого удивления – в свои сорок он много чего повидал.
Он привёз санки с ребёнком к немому. Тот уже очнулся, тяжело дышал и даже приподнял голову, словно услышал шум.
Тудак подобрал ружьё, с восхищением погладил ствол и приклад. Немой снова вполне внятно сказал, что он убил, и ещё – про какой-то свист. Свист ветра, что ли? Не разобрать.
– Да я понял, – равнодушно сказал Тудак. – Убил и перед смертью решил покаяться. – Он повысил голос: – А матери каково?! Кто ей мальца вернёт?! – Быстро огляделся, склонился над раненым и, замахнувшись, со всей силы ударил прикладом в висок. – Урод.
Немой умер мгновенно. Стоя над неподвижными телами, Тудак ещё некоторое время увлечённо любовался ружьём, но одна запоздалая мысль пришла ему в голову: а ведь новое ружьё не продашь и никому не покажешь. Беда. Он скинул тела в глубокий лог, а ружьё спрятал.
После того случая он перестал охотиться и никому не мог признаться, что, куда ни пойдёт, всюду мерещится мертвец, а рядом ребёнок в саночках. Боясь проболтаться, он стал реже разговаривать, бормотал: «Не помню, куда положил…» – а потом и вовсе забыл все слова и глядел на людей молча, только таращил мутные глаза.
2
На следующий день Виктория пришла с Таей к господину Даймону, познакомила с дочерью.
– В моём подвале два правила для детей, – сказал Даймон. – Первое: молчать. Второе: молчать и ничего не трогать без разрешения. Всё понятно?
Его строгий тон не смутил Таю, она с безмятежным видом переложила из одной руки в другую плетёную корзинку.
– Чего молчишь?
– Сказали молчать.
– Славно, – одобрил Даймон.
Девочка подала ему корзинку.
– Испекли для вас, – с грустной улыбкой сказала Виктория.
Даймон поставил корзинку на стол и заглянул под салфетку.
– Пирожные? Чтоб жизнь казалась слаще? Благодарю! По лицу вижу, Виктория, у вас есть новости.
Она протянула ему листовку.
– Как вы считаете, господин Даймон, этому можно верить?
– Противоречий в этой истории я не нашёл, – прочитав, сказал Даймон. – Изложено с вниманием к деталям, и выглядит вполне достоверно. Вы должны им гордиться.
– Я горжусь. И очень вам признательна. Хотела спросить: почему он не подал знак, когда возвращался? Мог выстрелить!
– Может, боялся, что птица снова вернётся и тогда он точно не выживет. Или выстрелов не услышали из-за метели. Вы знали Тудака?
– Я его помню. Он и вправду сошёл с ума. Слухи о Браве пошли от него?
– Судя по всему, он верил, что Брав похищал детей, так что, думаю, проговорился, умолчав, естественно, что сделал сам. Примите мои соболезнования.
– Спасибо. Нужно идти, собирать вещи… Хотим с Таей кое-куда съездить.
– В Листья?
– Да… да… Боюсь, поздно собралась.
– Может, нет.
Виктория смахнула слёзы.
– Я всегда её проклинала… Во всём винила, ненавидела. А она оказалась лучше и сильнее меня. Она не рассказала мне, потому что я не дала ей такой возможности. Так её боль стала вдвое тяжелее, она потеряла не только сына, но и дочь…
– Боль со временем пройдёт.
– Боль из-за Брава – может быть, из-за мамы – нет…
…Собираясь в дорогу, Виктория с Таей укладывали вещи.
– Мамочка, я хочу взять три платья, в горошек, зелёное и прозрачное, кофту с розочками, сапожки на замочке, а вторые – с пряжками, ещё шарфики и две куртки, но мой чемодан слишком маленький, понимаешь? – с отчаянием говорила Тая.
– Давай купим чемодан размером с твой шкаф, тогда всё войдёт, – не отрываясь от дела, сказала Виктория. – Поедешь в куртке и брюках. Возьми платье, кофту и дополнительную пару обуви на выбор.
– Поняла, – легко согласилась Тая.
– Может, куклу дома оставишь?
– Ни за что. Мама, ты говорила, что кто врёт, у того нос растёт. Тогда у Гонзарика нос уже до полу должен отрасти. Знаешь, что он болтает? Что они с дядей летают на космическом корабле.
– Так это правда. Они прилетели с Лусены, с другой планеты.
– На своём собственном корабле?
– Ну, что за глупости!
– И ещё Старая Мышь проснулась, он её видел, а каменные девушки с кошками шевелятся и улыбаются, когда он мимо проходит. Врёт ведь!
– Не врёт, а фантазирует, это большая разница. И всё? Ты об этом хотела поговорить?
– Ну, да…
– Глянь-ка, нос растёт! Аж скрипит.
Тая схватилась за нос и тут же с облегчением рассмеялась, поняв, что мать над ней подшутила.
– Ой, мамочка, ты меня напугала…
Виктория улыбалась, с любовью глядя на неё.
– Говори уже, Тая-Утая. Со мной можно делиться всем, я тебя не выдам.
Тая вздохнула.
– Когда баба рассказывала про твоего брата, я за занавеской сидела и всё слышала. Потом баба заснула, а он позвал меня и дал конфетку. Я её в карман засунула, а потом отдала Иргилю. И после этого Иргилька всё забыл. – Виктория села на кровать и, уронив руки на колени, уставилась на Таю. – Ну, вот. Я же призналась? Значит, нос расти не будет.
– Думаешь, Иргиль из-за конфетки память потерял?
– А из-за чего? Съел и говорит мне: «Ты кто?»
– Бедный парень… Это ничего, что буквы забыл, – снова выучит, а вот мать…
– Он привыкнет, мамочка. Я же свою первую маму не помню.
– Нехорошо вышло с конфетой. Почему сама не съела?
– Потому что баба говорила у чужих ничего не брать. А ещё он неправильно сделал. Детям сладости дают, когда приходят, а этот – когда уходил. Это же подозрительно. Тебе Иргильку жалко, а если б я конфету съела и тебя забыла?
– Так почему ты её просто не выбросила?! Зачем парнишке подсунула?
Тая потупилась.
– Конфета требовала проверки.
– А ты хитрая, да?
– Баба говорила, умная.
– Ты хитри, лиса, да не
