БАНГЛОСС. Запчасти.
ДЖОНС. Причастие.
БАНГЛОСС. Бензин.
ДЖОНС. Перчатки.
Психоаналитик выключает магнитофон.
БАНГЛОСС. Как видите, сомнений нет. Цветы напоминают ему об органе, шляпа — о вуали. Разумеется, подвенечной фате. Поршень вызывает ассоциацию вначале с поршневым кольцом, а затем с обручальным колечком. Упоминание о запчастях вызывает мысль о причастии, таинстве. Бензин ассоциируется с перчатками. Такая ассоциация возможна только у женщины, ибо мужчины не занимаются чисткой перчаток.
АДВОКАТ. О господи! Значит, его действительно нет?
БАНГЛОСС. Ну что вы говорите! Как нет?
АДВОКАТ. Так ведь это же ясно — он Нэнси Квин! Та девушка, которая…
БАНГЛОСС. Нет. Всё не так просто. Нэнси вообще не связала бы поршень с колечком. Поршень наверняка не ассоциировался бы у неё с поршневым кольцом. В крайнем случае — с давлением, а затем — с объятиями. Я бы сказал так: на поверхности мы имеем Джонса, а в глубине — девушку. Как масло на хлебе!
АДВОКАТ. Масло на хлебе? Вы шутите…
БАНГЛОСС. Нисколько. Вам известно, как работают сегодня хирурги? Кусочек кожи, кусочек пластика, кусочек ещё чего-то, что оказалось под рукой, сшил то, что подвернулось. Его пришлось штуковать по кусочкам.
АДВОКАТ. По кусочкам?
БАНГЛОСС. Вероятнее всего. Я хочу сказать, что о самой операции мне ничего не известно.
АДВОКАТ. Так кто же он в действительности?
БАНГЛОСС. А что такое слоёный пирог?
АДВОКАТ. Но я не могу представлять в суде слоёный пирог!
БАНГЛОСС. А почему бы и нет? Новые времена — новые нравы. Привыкнете!
АДВОКАТ. Однако что-то же должно взять верх! Всё-таки он Джонс пли нет?
БАНГЛОСС. Трудно сказать. Временами он ведёт себя агрессивно. На последнем сеансе, когда я вводил его в гипнотический транс, он меня укусил. (Показывает перевязанный палец.)
АДВОКАТ. Укусил? Боже мой, собака!
БАНГЛОСС. Какая собака?
АДВОКАТ. Боксёр. Она тоже там крутилась.
БАНГЛОСС. Где?
АДВОКАТ. На месте катастрофы. Потом исчезла. Вы видели, где это случилось?
БАНГЛОСС. Нет. А это имеет какое-нибудь значение?
АДВОКАТ. Постольку-поскольку. Все стояли у ограждения. Обычная сетка. Автомобиль налетел на них… а собака тоже была там. Была и сплыла. Есть свидетели.
БАНГЛОСС. Вы считаете?! Хм-м… Собака. В связи с этим… учитывая, что… может, мне сделать прививку?
АДВОКАТ. По-вашему, Джонс бешеный?
БАНГЛОСС. Не Джонс, а собака.
АДВОКАТ. Неужели возможно, что…
БАНГЛОСС. А почему бы и нет? Его организм, вероятно, отторгнет трансплантат, но я тем временем могу взбеситься. Лучше уж сделать. Бережёного бог бережёт. Благодарю за информацию.
АДВОКАТ. Не за что. Но как же мне вести дело?
БАНГЛОСС. Эти катастрофы следуют одна за другой с катастрофической быстротой… Советую вам пока воздержаться от каких бы то ни было действий до следующего ралли.
АДВОКАТ. Вы думаете? Возможно… (Встаёт, чтобы попрощаться.)
Кабинет адвоката. Голос секретарши.
ГОЛОС. Мистер Гарвей, пришёл мистер Джонс.
АДВОКАТ. А, появился! Великолепно! Пусть войдёт.
Входит Джонс.
ДЖОНС. Приветствую вас. Я пришёл, чтобы…
АДВОКАТ. Я прекрасно знаю, с чем вы пришли! Я ждал вас.
ДЖОНС. Ждали? Странно.
АДВОКАТ. Почему странно?
ДЖОНС. Потому что до вчерашнего дня я ещё сомневался, какого адвоката нанять. Но в конце концов решил обратиться к вам. О вас так много хорошего говорил Джонс.
АДВОКАТ. Джонс? Какой Джонс?!
ДЖОНС. Ну, Ричард Джонс, мой водитель на последнем ралли, этот бедолага. Ах да! Я забыл представиться. Меня зовут Джон Фокс. Я штурман. Мы с Джонсом — старые приятели. Когда он предложил мне участвовать в ралли, я охотно согласился. Тогда-то он и рассказал мне, что вы защищаете его интересы. А то, что ралли закончилось для него трагически, — уж такая у нас рискованная профессия, а? Первые двести миль мы лидировали. Просто блеск. Ричард вёл отлично, как в лучшие свои годы, и только на этом треклятом вираже…
Трасса. Автомобиль. Поворот. Одинокое дерево. Грохот. Дерево клонится и падает. Нарастающий вой сирен. Дверь операционной.
Артур Кларк
Робин Гуд, член королевского общества
Перевёл с английского Лев ЖдановМы прилунились на рассвете долгого лунного дня, равнина кругом на много километров была расписана косыми тенями. Восходящее солнце постепенно укоротит их, и в полдень они почти вовсе пропадут, да только до полудня было пять земных дней, а до вечера — ещё семь. Почти две недели отделяли нас от заката, когда в небе в ореоле голубоватого сияния воцарится Земля.
В наполненные хлопотами первые дни нам было не до исследований.
Предстояло разгрузить корабли, свыкнуться с необычной обстановкой, освоить управление электротракторами и скутерами, воздвигнуть иглу, в которых нам жить и работать, пока не придёт пора возвращаться. В крайнем случае можно жить и в кораблях, но там уж очень тесно и неудобно. Нельзя сказать, чтобы иглу сулили особый простор, но после пяти дней в космосе они казались нам роскошью. Прочные пластиковые оболочки накачивали воздухом, наподобие шаров, и разделяли внутри перегородками на отсеки. Для сообщения с внешней средой служили переходные шлюзы; длинные трубы, соединённые с очистительными установками на кораблях, поставляли нужное количество кислорода. Надо ли говорить, что американцы воздвигли самое большое иглу, со всеми удобствами, включая посудомойку и стиральную машину, которой охотно пользовались и мы, и русские.
Только к «вечеру», то есть дней через десять после посадки, мы закончили подготовку и смогли всерьёз приступить к научной работе. Первые отряды начали совершать осторожные вылазки в окрестностях базы, знакомясь с лунным ландшафтом. Разумеется, мы располагали подробнейшими картами и фотографиями нашего района, да только на них далеко не всегда можно было полагаться. Маленький холм на карте человеку, облачённому в космический скафандр, представлялся подчас целой горой; на снимке выглядел как гладкая равнина, а ты еле переставляешь ноги, утопая по колено в глубокой пыли.
Но всё это пустяки, и слабое тяготение — здесь всё весило в шесть раз меньше, чем на Земле, — служило хорошей компенсацией. По мере того как исследователи собирали данные и образцы, нагрузка на каналы радио— и телевизионной связи с Землёй росла и вскоре достигла предела. Мы страховались: даже если нам не суждено вернуться домой, накопленные нами знания не пропадут.
Первая автоматическая грузовая ракета прибыла точно по графику, за два дня до заката. Мы видели короткий всплеск тормозных двигателей на фоне звёздного неба, потом вспышка повторилась за несколько секунд до прилунения. Само прилунение было скрыто от нас, так как ради безопасности участок для посадки выбрали в пяти километрах от базы.
Подойдя к транспортному кораблю, мы увидели, что он слегка наклонился на амортизирующей треноге, но нисколько не повреждён. И груз был в полной сохранности, начиная с приборов и кончая продовольствием. С торжеством доставив его на базу, мы устроили небольшой праздник, который давно пора было устроить: люди трудились очень напряжённо и заслужили передышку.
Праздник удался на славу; на мой взгляд, «гвоздём» был казачок, который капитан Краснин попытался исполнить не снимая скафандра. Затем кто-то предложил устроить спортивные состязания. Однако наши возможности для соревнований под открытым небом, сами понимаете, были ограничены.
Крокет или боулинг вполне подошли бы, будь у нас нужное снаряжение, но футбол или, скажем, лапта отпадали: при таком тяготении футбольный мяч от сильного удара улетел бы на километр, а мяч для лапты и вовсе исчез бы за горизонтом.
Подходящий для Луны вид спорта первым придумал профессор Тревор Вильямс, наш астроном и своего рода рекордсмен: ему было всего тридцать лет, когда его удостоили почётнейшего звания члена Королевского научного общества. Труды о методах межпланетной навигации прославили Вильямса на весь мир; менее известно было его мастерство в стрельбе из лука. Два года подряд он завоёвывал звание чемпиона Уэльса. Вот почему я нисколько не удивился, когда увидел, что профессор астрономии пускает стрелы в мишень, установленную на груде лунной породы.
Лук был не совсем обычный, из многослойного пластика, с тетивой из стальной проволоки. Я не сразу сообразил, откуда Тревор взял эти материалы, потом вспомнил, что транспортную ракету основательно разорили и куски её можно было встретить в самых неожиданных местах. Но всего примечательнее были стрелы. Естественно, никакие перья не смогли бы придать им устойчивость в безвоздушной среде, а потому Тревор снабдил их нарезкой. Маленькое приспособление на луке заставляло стрелы вращаться, как вращается винтовочная пуля, и это позволяло им выдерживать заданное направление.
