А он начал выделываться:
– Ну, сколько мне вам написать?
Я промолчал: скажи «Сколько положено» – он вообще ноль целых хрен десятых напишет… И сколько тут на самом деле положено? А сколько получено на самом деле?
А он продолжал, пренебрежительно вертя в руках нашу бумажку:
– Знаю я вас – вы вообще никуда со стоянки в Чернобыле не выезжаете. Или выедете, где-то в посадке спрячетесь, насочиняете там всякую херню, а потом сюда тащите – нам яйца морочить. Еще и дозу им за это пиши…
Я не сказал ничего.
– Ну что мне вам написать? Какой маршрут?
– Там написано.
Он впервые соизволил взглянуть на наше донесение: «24.07.1986 БРДМ № 80 вел разведку по маршруту Биостенка. Экипаж в составе: Командир /фамилия/ Химик-разведчик /фамилия/ Водитель /фамилия/ получил дозу облучения…»
– А-а, Биостенка… Небось опять меряли, из машины не вылезая… – Он поразмышлял. – Ну, 0,5?
Полрентгена за Биостенку – маршрут разведки Рыжий Лес-3 – это было оскорбление. Я промолчал.
– Ну ладно, я сегодня добрый – 0,6. – И он потянулся за своей ручкой.
И оказалось – ее у него нет! Видно, сам забыл, куда ее сунул, когда его у начальства драли… А теперь на мне отыгрывается…
Он начинает озабоченно прощупывать свои карманы, утыканные индивидуальными дозиметрами.
Сначала куртку… Потом брюки.
Безрезультатно.
Не глядя, вытягиваю из своей полевой сумки ручку. Протягиваю ему.
А он ее в упор не видит.
Выдвигает ящики стола, роется…
А я держу свою обычную школьную шариковую ручку, изрядно уже пальцами заполированную, у него перед носом.
А он этот нос от нее воротит.
Загадочным маневром отворачивает голову вбок: там на составленных в кучу столах, на разостланной карте лежат на животах офицеры, наносят обстановку – их обтянутые хаки задницы торчат во все стороны, как лепестки цветка:
– Есть тут у кого-нибудь ручка?
Из-за частокола задниц доносится: «Нету. Тут фломастеры еле пишут…»
А я держу перед ним свою потускневшую в разведках ручку…
…и чувствую – все время чувствовал, пока это действо происходило – наливаюсь изнутри какой-то грозной силой, как грозовая туча, электричеством уже потрескивая, стою над ним:
Я НЕ ЗНАЮ, ЧТО ЕМУ СЕЙЧАС СДЕЛАЮ, ЕСЛИ ОН НАМ ЧЕЛОВЕЧЕСКУЮ ДОЗУ НЕ НАПИШЕТ. ПРОСТО РАЗНЕСУ…
Как бы только что заметив, подполковник обращает взор на меня.
И тут на поверхности заряженной грозовой тучи – моей рожи то есть – неожиданно появляется смешливый зайчик.
Неуловимый и ненаказуемый.
Мне смешно.
Какой-то миг он смотрит на мою ручку. Решается…
Берет ее.
Выписывает дозу.
Я беру ручку и бумажку.
Проверяю:
«1,5 Р».
Нормально.
…Грозовые тучи расходятся…
А-а, так чем там с тем подполковником-связистом закончилось?
Да, в общем, ничем.
Ну, подхожу я к нему без всяких глупостей типа «перехода на строевой шаг при подходе к начальнику», просто подхожу, докладываю, вскинув руку к козырьку кепи:
– Товарищ подполковник, лейтенант такой-то по вашему приказанию прибыл.
Он начал без предисловий:
– Кадровый? – В смысле – кадровый ли я офицер?
– Никак нет.
– Двухгодичник? – Уже потише. Двухгодичник – это офицер запаса, на два года призванный служить в кадровую армию.
– Никак нет. – И, чтоб до конца ситуацию определить, добавляю: – «Из народа».
(Так замзавразведотдела когда-то протянул: «…А-а, «из народа», – когда узнал, что я офицер из запаса – не кадровый и не двухгодичник; мне выражение понравилось.)
«Запала тыша», – как сказал о подобных мгновениях какой-то классик украинской литературы.
Все было сказано.
Он мне не мог сделать ничего.
И мы оба это знали.
То есть он, конечно, «мог», но накажут меня или нет мои прямые начальники – ротный, комбат (командиру бригады уж точно не до меня) – это большой вопрос, и почухаюсь я от этого наказания или нет – еще больший; а вот над ним весь штаб будет потешаться, что ему не хрен делать – к разведчикам прицепывается… Это не то что кадрового – тот бы трясся: как же, «пятно в биографии»! И двухгодичника тоже можно прищучить – ему там характеристика хорошая нужна или еще что… А мне что? Я пришел – и я ушел; и меня мало колышет, присвоят мне очередное звание «старший лейтенант запаса» пятью годами раньше или пятью годами позже – или вообще никогда…
То есть он, конечно, кровь мне попортить может, но для этого ему нужно столько усилий потратить, такую машину раскрутить, стольких людей убедить – чтоб меня действительно-таки вздрючили… Да и за что?
И мы оба это знали…
Силы противников оказались равны, и теперь нам предстояло – каждому – «сдать назад, не делая резких движений»…
– Ну, что ж вы так, товарищ лейтенант, неуважительно – при моих подчиненных? – сказал он совсем другим тоном.
– Ну и я ж тоже, товарищ подполковник, не сам был…
Взаимоуважительный разговор коллег… В общем, мы разошлись.
…Подморгнув приятелям, довольный, понес я данные в штаб…
Мерки разведки: Все относительно*
– Они лазят везде без респираторов, ни хрена не боятся – радиации ж не видно!
Это начальник разведотдела так о нас, о своих подчиненных, кладущих ему на стол в уютной комнате листочки со столбиками цифр с маршрутов разведки.
Я б тоже, наверно, таким умным был, если б в штабе всю свою чернобыльскую службу просидел…
Потому что это в теории все хорошо.
Это в теории: «при обнаружении радиоактивного заражения или его признаков на местности немедленно одеть респираторы».
Ну, одели.
И сколько в них быть? Если ты находишься на этой самой «зараженной местности» дни – недели – месяцы?… Работаешь, ездишь, спишь, ешь… Живешь, короче. Поневоле поделишь эту «территорию» на «более зараженную» и «менее» – все ведь относительно…
Поначалу, смотришь, новичок разве что не спит в респираторе.
Потом, глядишь, его уже «отпустило»:
По дороге в Чернобыль когда оденет респиратор, а когда и нет.
По Чернобылю ходит без респиратора…
Как другие.
Как большинство.
Находит какой-то оптимум – если это слово вообще тут к месту (и к местности…) – «оптимум» – между опасностью (опасностями!) от радиации (как их себе этот человек представляет) и опасностью, дискомфортом, связанным с жизнью в респираторе. Его, кстати, тоже ведь нельзя носить постоянно, с точки зрения той же медицины. Не говоря уж о том, что это удовольствие очень сомнительное: завяжите-ка себе, в порядке эксперимента, ротик-носик тряпочкой и походите так с полчасика… Научитесь «свободу любить»…
От среды не спрячешься, она не просто «окружающая»: в чернобыле она не то что окружила – в плен взяла.
И постепенно-постепенно, глядя на других, бывая на новых и новых уровнях радиации, человек приобретает какие-то понятия: что много, что мало, где как себя вести и до какой степени нервничать, если нервничать вообще… Что где себе можно позволить…
И в зависимости от того, с чем по работе приходится сталкиваться, разные мерки у разных специальностей: у тех, кто на АЭС работает, – одни, у разведки – другие, кто в штабе сидит – свои седьмые. Ну а высокие гости, те вообще себя героями чувствуют, в Чернобыле – месте для нас курортном – побывав… А кто от АЭС километров за двадцать, за пятьдесят, за сто, за сто пятьдесят и больше работает – дороги или дома, скажем, строит, – у тех свои, часто совершенно фантастические мерки…
А у разведки (конкретно: у радиационной разведки в мое время, в середине лета 1986-го) были выработаны такие мерки:
– где-то до 5 миллирентген в час – радиации считай что нет: обычно без респираторов; ну разве что пыль столбом или в разведке у АЭС такие уровни случатся;
– от 5 до 50 мР/ч. – это низкие уровни: если в бронике по ним просто проезжаем (люки закрыты!) или передыхаем на таких уровнях между более высокими – можем и без респираторов;
– 50-500 мР/ч. – средние: нормальная работа радиационной разведки, но в респираторах, само собой;
– 500 миллирентген/час – 1 рентген/час – выше средних: тут уже стараемся не задерживаться;
– 1 рентген/час и больше – высокие: без шуток – «померяли-смылись»…
– выше 10 Р/ч. – это уже ОЧЕНЬ ВЫСОКИЕ: tempo-tempo!… как скучно будет, если броник в лесу на таких уровнях сломается… броник, напомню, ослабляет уровень гамма-радиации в 3 раза по сравнению с «забортным», не говоря уж о том, что на нем проскакиваешь такие участки куда быстрее (а значит, за меньшее время – и, соответственно, схватываешь меньшую дозу), чем если б это было «в пешем строю»…
Вот такие понятия-мерки были у радиационной разведки в 1986 году, летом, через три месяца после взрыва 4-го энергоблока Чернобыльской АЭС…
