— Ну, хорошо, — сказал Алеш, — а что будем делать с тортом? Надеюсь, вы не думаете, что я его съем?
Мы, правда, именно так и думали, но все же Мирек предложил Алешу отнести торт в клуб вместе с Чендиной свечой, а завтра после школы мы соберемся в клубе, торжественно его откроем и дадим ему название.
— Верно, — согласился наш вожак, — неплохая идея. Я свои обязанности выполню, а вы постарайтесь до завтра придумать какое-нибудь стоящее название для нашего клуба. Ясно?
— Ясно, шеф, — кивнул Ченда, и, когда мы перед домом Алеша расставались, я видел, что не только Ченда, но и Мирек уже размышляли, как назвать наш клуб.
Прошло еще немного времени со дня отъезда Руженки, открытка пока от нее не пришла, но все равно мне вдруг вспомнилось, как мы говорили о троеборье, которое в конце концов плохо кончилось — вожаком нашей компании стал Алеш. Как в первоначальном троеборье мы провели все виды соревнований, которые предложили ребята, кроме моего: соревнования на сообразительность. И потому я решил, что название для клуба должен придумать я и никто другой, — после ужина запрусь в комнате и буду упорно думать и искать что-нибудь подходящее в своих любимых книгах.
Но когда я пришел домой, в комнате сидела тетя Гермина с кузиной Юлией, и мне сразу стало ясно: вечером у нас будет все, что угодно, только не тишина. Тетя Гермина очень говорлива, папа просто поражается, что бывают такие говоруньи, у них болтливость, видно, в крови.
Говоря так, отец всегда мне подмигивает, он ждет, что мама сейчас взорвется, она и впрямь взрывается и долго-долго объясняет, что она, в отличие от тети Гермины, хоть они и одной крови, болтать попусту не любит. А мы с папой смеемся. Смеемся совсем недолго, потому что когда мама злится, она живо заставляет нас умолкнуть. А когда мы умолкнем, я понимаю, что хоть мама и вступается за тетю, все равно она не больно-то ее любит.
Дело в том, что Гермина ужасно толстая, или, как она говорит, корпулентная, то есть дородная, тучная, это латинское слово тетя с удовольствием употребляет, хотя означает оно то же самое, что толстая. Когда тетя приходит к нам, это сразу можно почувствовать уже в коридоре — такими крепкими духами она пользуется.
А больше всего от тетиных визитов страдает отец. Хоть он и вспыльчив, но имеет право выйти из дома только после ухода тети. Тогда он спешит на свежий воздух, чтобы проветрить мозги и легкие, хотя сам уверял меня, что в Голешовицах чистого воздуха нет. Но он же взрослый, и мама ему не препятствует, он может себе это позволить, и когда отец одевается в передней, то морщит нос, делает так: «пф, пф» — и говорит, что в этом парфюмерном магазине он, того и гляди, упадет в обморок.
А потом возвращается веселый, взбодрившийся от здорового голешовицкого воздуха и распевает народные песни, а мама ждет его в кухне, думая, что я давно уже сплю.
Я, конечно, не сплю, наоборот, прижимаю к стене стакан для подслушивания: для того чтобы получше познакомиться с нашей семьей, это самые подходящие минуты, минуты правды, потому как не только мама, но и поющий отец уверены, что я сплю. Поэтому я узнаю много чего о жизни и о себе.
Отец время от времени прерывает свое пение, утверждая, что я замечательный парень. Тысячу раз мне хотелось выскочить из постели и выразить свое согласие с папой, только я понимал, что отец не ведает, что говорит: после визита тети Гермины у него подскакивает давление, а в таком состоянии люди за себя не отвечают.
Конечно, главное, почему папа уходит прогуляться на улицу, вовсе не крепкие тетины духи. Мама ведь тоже душится, например, когда они с папой идут в театр, и это папе никогда не мешает, хотя он чувствует их запах, наоборот, он говорит, как это прекрасно, пф, пф, какой аромат, а мама улыбается, и у нее платье декольте, и папа улыбается, а на нем галстук, и я, хоть и в пижаме, тоже улыбаюсь и радуюсь — ведь я на целый вечер остаюсь дома один и могу делать что угодно.
Мне-то Гермина вовсе не мешает, тем более что иногда приносит что-нибудь вкусненькое, она хоть и корпулентная, но кулинарка отменная, и я думаю, пусть тетя несносна, она все равно не может быть плохим человеком, раз умеет так хорошо готовить.
А вот кузина Юлия мне очень мешает, она воображает себя взрослой, а проявляется это в ее отвратительном поведении. Никакая она не взрослая, потому что боится мышей, а когда я однажды ей рассказал, что у меня в волосах блохи, и спросил, не хочет ли она взглянуть, она визжала как зарезанная.
Честное слово, мне очень хотелось, чтоб у меня и в самом деле были блохи — она бы визжала еще сильнее, на это стоило поглядеть. Потом, правда, меня на целый месяц лишили кино.
Эта противная Юлия сидела рядом с тетей Герминой и скучала. Она всегда скучает, когда мама с тетей разговаривают, потому что папа помалкивает или запирается с газетами в другой комнате и делает вид, будто у него ужасно болит голова или зубы.
А я злился: мне ведь надо обдумать название клуба.
За ужином мама усадила меня рядом с Юлией. Кузина первой же фразой дала понять, насколько она глупа:
— Ну что, школьничек, — приветливо улыбнулась она, — как дела с арифметикой?
Я что-то буркнул в тарелку с подливкой из помидоров, а мама сердито сдвинула брови: мне следовало бы вести себя более прилично.
Тетя Гермина одарила меня шоколадкой, и в благодарность я должен был разрешить почесать себя за ушами — тетя считает это милой шуткой — да еще рассказать, что у нас сегодня было в школе.
Только у меня не было никакого желания рассказывать, и я сказал, что учительница дала нам на завтра задание — придумать название для клуба четырех мальчиков, которые потерпели крушение у необитаемого острова.
Тетя тут же спросила, как это мальчики могли потерпеть крушение у необитаемого острова, если там есть клуб. Мама с подозрением посмотрела на меня.
Я ответил, что не знаю, ведь это учительница рассказала такую историю, да, все так и было, и повторил, что должен придумать название клуба.
Тетя Гермина пустилась в рассуждения, что эта история наверняка приключилась не у нас, у нас ведь никаких островов нет, тем более необитаемых, — нынешние учителя только и знают выдумывать бог знает что. Затем она призвала кузину помочь мне найти самое красивое название, пусть видят, что я из интеллигентной семьи.
Юлия прежде всего пожелала выяснить возраст этих мальчиков и нет ли среди них похожего на известного французского киноактера Бельмондо.
Я заявил, что на Бельмондо не похож никто, а вот один из этих мальчиков толстый, как Гарди из кинокомедий с Лоурелом и Гарди. Этим я безумно разочаровал кузину, но тем не менее она предложила мне несколько просто ужасающих названий: «Мужественные сердца», «Мыс Доброй Надежды» или «Очаровательная хижина».
Я с пренебрежением дал понять, что все эти названия — на уровне кретинизма, и кузина обиделась, а мама велела мне немедленно отправляться к папе, уж он-то наверняка даст совет, если, конечно, у него прошла головная боль.
Я охотно покинул общество тети и кузины и отправился к папе. Разумеется, он был в полном порядке. Сидел в кресле, положив ноги на кушетку, и читал газету.
Когда я объяснил, что мне нужно название для клуба, он задумался, а потом спросил меня, ушли ли эти мегеры.
— Что ты, — ответил я сочувственно, — сидят и, похоже, не скоро соберутся.
Отец вздохнул, отложил газету, а потом грустно поведал, что не в силах ничего придумать, он ведь сроду на необитаемом острове не был, хотя иной раз, например сегодня, ему очень хотелось бы там оказаться, а когда он был в моем возрасте, он понятия не имел, что такое клуб.
— Неужели? — удивился я, потому что ведь это каждому известно.
— В самом деле, — улыбнулся отец. — Ты ведь знаешь Пекелец?
Еще бы мне не знать Пекелец, если это деревня, откуда папа родом и куда я езжу на каникулы к бабушке!
— Никакого клуба там не было, зато у нас с ребятами возле Лазецкого пруда был сарай, понимаешь? Там мы встречались. А сарай называли «Барахолка».
— «Барахолка»?
— Ну, ты же знаешь, что такое барахло…
— Всякие ненужные вещи.
— А вот и нет! — загорелся папа. — Это для взрослых они ненужные, но не для нас! Помню, как-то мы притащили в «Барахолку» вагонетку. Знаешь, что это такое?
Раз я езжу на каникулы в Пекелец, значит, знаю. Вагонетка — это такая тележка, которая ездит, скользя по проволоке, и в которой возят руду. Мой папа из Пекелеца, то есть из шахтерского края.
— А что вы делали с вагонеткой?
— Превратили ее в амбразуру, — серьезно сказал отец, — она ведь здорово проржавела. Мы укрывались за ней, как за щитом, когда на нас нападали лазечане. А чего только мы не находили на отвалах возле шахт, сколько всего понатаскали во время налетов на сады! Ах, как это было вкусно! А какие сражения мы, пекелечане, вели с лазечанами! Тебе этого не понять, нынче все иначе, мое детство с твоим разве сравнишь.
