Сообщив это, он взял у меня письма и вышел из приемной, даже не предложив нам сесть.
Меня такое отношение немного задело, Антон же Иванович, напротив, воспринял его как само собой разумеющееся. Мажордом отсутствовал довольно долго, и я принялся рассматривать портреты последних императоров, императриц и каких-то пышных вельмож, а также картины, украшающие стены. Портреты были выполнены так себе, без большой фантазии и мастерства, а картины на сюжеты величия Древнего Рима, были в основном итальянской школы и изобиловали красивостями. Лично я, если бы у меня была такая приемная и большие деньги, нашел бы что-нибудь поинтересней.
Меня удивило другое: почему-то во все обозримые эпохи официальные лица предпочитают холодную академическую живопись на политические темы. Будь то въезд Цезаря в Рим или выступление коммунистического вождя перед восторженным народом. И то, и другое одинаково скучно и претенциозно.
Наконец, мажордом со своей золоченой палкой вернулся и более любезно, чем раньше, пригласил нас проследовать в гостиную к ее высокопревосходительству.
Мы пошли следом за ним. Губернаторша, дама в годах, косила под покойную императрицу Екатерину Алексеевну. Их портретное сходство дополняли мушки, завитой парик и царские платья «времен Очакова и покоренья Крыма», давно вышедшие из моды. Даже кресло, на котором восседала губернская Фелица, напоминало трон.
Вокруг нее группировалось несколько женщин разных возрастов, от юного до пожилого, живописно сидящих на низких креслицах и пуфиках. Они, вероятно, изображали фрейлин двора ее сиятельства.
Мажордом стукнул золоченой палкой об пол и громко назвал наши имена, так что самим нам представляться не было нужды. Повинуясь его повелительному жесту, мы с предком приблизились к хозяйке и приложились к благоуханной ручке, унизанной кольцами. На губернаторшиных коленях лежали распечатанными оба рекомендательные письма. Это меня немного удивило — одно из них было адресовано ее мужу.
— Присыпки пишут, — сказала графиня напыщенно и высокомерно, забыв прибавить к фамилии «Присыпко» княжеский титул, — что вы, сударь, довольно искусный лекарь.
Я поклонился.
— Его высокопревосходительство лечит превосходный доктор, — не совсем к месту добавила она.
Тон и высокомерие губернаторши мне не понравились. При таком обращении можно было прерывать визит, всё равно ничего не добьешься.
— Извините, графиня, — холодно сказал я, намерено не употребив ни «сиятельства» ни «высокопревосходительства», — мы с кузеном лишь почли долгом засвидетельствовать вам свое почтение и никаким образом не собирались беспокоить ни вас, ни вашего супруга предложением своих услуг.
Витиеватая тирада, которую я выдал экспромтом, понравилась мне одному.
Губернаторша удивленно на меня посмотрела, а удивленные фрейлины вытаращили глаза и заиндевели от ужаса.
— Посему, прошу извинить нашу назойливость, — добавил я, — и позвольте нам откланяться.
Обращаться к титулованным особам запросто, называя только титул, могли позволить себе только люди одного с ними круга.
Я же был рекомендован губернаторше знакомыми, стоящими много ниже ее в служебной иерархии, да еще с упоминанием того, что занимаюсь малопочтенным ремеслом.
Поэтому мое фамильярное обращение могло расцениваться или как верх невоспитанности, или как претензия на равное социальное положение.
Графиня растерялась, не зная, как реагировать на нестандартное поведение, не соотносящееся с правилами этикета. Антон Иванович, считая себя более опытным в вопросах приличия, попытался привлечь мое внимание и исправить оплошность, но я не пожелал его понять.
— Я думала, вы осмотрите его сиятельство, — после долгой паузы, сказала хозяйка.
— Мы, собственно, здесь проездом, и я не намеревался заниматься медицинской практикой…
Очередная задержка в пути была совершенно ни к чему, и мне не удалось скрыть недовольство от перспективы стать личным врачом губернатора.
Опять всю компанию парализовало. Губернаторша, не привыкшая к такому отношению к своей особе, ничего не могла понять, но отпустить меня с миром теперь ей было совершенно невозможно. Она боялась потерять лицо перед своим окружением. Поэтому вышло так, что плохо сдержанными эмоциями и непродуманным поведением я добился противоположного искомому результата.
Графиня сверкнула глазами, собираясь вспылить и поставить меня на место, но забота о здоровье мужа возобладала, и она добродушно попросила:
— Доктор, я понимаю, что вы спешите, о том пишет Аннет, однако из человеколюбия! Мой муж так страдает! — вполне человеческим голосом сказала губернаторша.
— Что с ним? — спросил я, пытаясь любезно улыбнуться.
— У него жуткие боли в области… — она надолго задумалась, подбирая деликатное слово, но, так и не подобрав, добавила: — Он вам сам скажет где.
— Ну, что ж, извольте, — вынуждено согласился я. — Попытаюсь ему помочь в меру своих возможностей.
Графиня просияла и, резво соскочив со своего трона, очень довольная, что смогла настоять на своем, повела меня в спальню мужа.
Губернатор лежал в полутемной комнате, обложенный подушками. Я уже привык к ночным рубашкам и колпакам, потому вид генерала меня не удивил. В комнате кроме больного находился высокий, красивый блондин лет сорока, как я догадался, врач.
Графиня представила меня губернатору и доктору. Последнего звали Карлом Людвиговичем Вульфом. К моему приходу он отнесся довольно спокойно. Мы с ним раскланялись, и Вульф, отойдя в угол комнаты, уселся в кресло. Я подошел к постели губернатора и спросил, на что он жалуется.
— На жопу, голубчик, — с солдатской прямотой, ответил страдальческим голосом граф, крупный человек лет шестидесяти, с большим носом и седыми растрепанными бакенбардами. — Ноет внутрях, сил нет терпеть. Как будто татарская стрела там засела. Веришь, от ран так не страдал. Который день спать не могу.
Я подумал, что у старика, скорее всего, воспаление седалищного нерва, страшной болезни во времена, когда не было обезболивающих лекарств.
Осмотр дорсальной части губернатора ничего не дал, никаких видимых патологий внешне заметно не было. Я напрягся, вспоминая, где проходит этот заклятый нерв.
— У вас болит здесь? — ткнул я пальцем в нужную точку на генеральской заднице.
Больной охнул и выругался. Судя по всему, мое предположение было верным.
— Доктор, — обратился я к Вульфу, — давайте составим консилиум.
Мы отошли в дальний угол просторной спальни.
— Как вы думаете, что у него? — спросил я.
Врач сделал неопределенный жест.
— Трудно сказать… Причин может быть несколько, я предполагаю…
Вульф начал сыпать терминами, произнося латинские слова на немецкий лад, так что я почти ничего не понял.
— И чем вы его лечите? — спросил я, когда он, наконец, замолчал.
— Водолечение, клистиры, укрепляющие настойки. — По огорченному голосу было видно, что Карл Людвигович искренне хочет помочь больному, но не знает, как и чем. Никакой уязвленности от приглашения другого врача у него не было.
— По-моему у губернатора воспаление седалищного нерва. Невзначай отмените водолечение и клистиры и назначьте вместо них согревающий компресс. Я экстрасенс, — со значением сказал я, — и, думаю, мне удастся ему помочь.
Естественно, ни о каких экстрасенсах Вульф слыхом не слыхивал, но уважение почувствовал. Мы еще немного поговорили об общем самочувствии генерала и вернулись к постели больного. Графиня ободряла мужа, с надеждой поглядывая на нас.
— Вам придется лечь на живот и поднять рубаху, — сказал я графу, — а вас, сударыня, прошу удалиться.
Генерал, кряхтя, лег на спину, а графиня безропотно вышла из спальни.
Я начал водить руками над задницей губернатора, выбирая самое болезненное место. Я так уверовал в свои лекарские способности, что начал безошибочно находить больные места по каким-то своим необъяснимым ощущениям. Отыскав очаг боли, я сосредотачивался на нем и напряженьем рук пытался передавать телу больного некую установку (как говаривал небезызвестный Кашпировский) к выздоровлению.
Губернатор сначала лежал спокойно, потом начал ерзать и кряхтеть.
— Вас что-нибудь беспокоит? — поинтересовался я.
— Не пойму, но вроде как печь изнутри начало.
— Если будет неприятно, говорите, — попросил я и чуть отвел ладонь от тела.
Доктор Вульф наблюдал за моими пассами над генеральской задницей с совершенно серьезной миной на лице.
Минут через пятнадцать манипуляций у меня занемели мышцы рук. Губернатор же лежал спокойно, больше никак не реагируя на «лечение».
— Он спит, — шепотом сказала графиня, без разрешения вернувшаяся в спальню.
Я убрал руки и расслабился. С лица генерала исчезло страдальческое выражение, он действительно крепко спал. Я сделал предостерегающий знак, и мы тихонько вышли из комнаты.
