незначительном прегрешении отца, и инкогнито шантажировавший его теперь этим. Должно быть, в более благополучные времена доктор не обратил бы на это внимания, но ныне же шантажист рисковал лишить его последних пациентов. Супруга же нашего врача, местная светская львица, продолжала на последние устраивать званые вечера, на которые собирались люди со всей губернии, а нередко и со всей страны. Поэтому однажды, когда в их доме появился один благородный господин, никто не увидел в этом решительно ничего необычного и уж тем более предосудительного. Господин этот нанял дачу неподалёку от имения наших героев, а потому нередко навещал их. Однако, стоит нам сказать и о других членах этой семьи. О сыне говорить я не стану, так как в начале нашей истории он не сыграл особой роли, а вот дочь… Ей только-только исполнилось шестнадцать, и ей, как и любой девушке этого возраста, нужно было влюбиться в кого-то. Взгляд её пал на нашего господина, правда, признаться, влюбилась девушка по-особенному, той больной любовью, когда вы готовы ради человека на всё, даже на убийство. Этот вид обожания свойственен чувствительным, ранимым, эмоциональным и впечатлительным людям с тонкой душевной организацией. Увы, но именно они чаще других становятся преступниками. Господин же наш был полной противоположностью этой девушки. У них закрутился роман, и тот, увы, совратил её, а после уехал, гонимый некими делами — иными словами, всё как в дурном водевиле. Ну а если мы следуем законам сего жанра, обязательно следует упомянуть и то, что девушка эта, конечно, забеременела. Пока срок был небольшой, она всё оттягивала момент, когда скажет о своём положении семье. Однако не стоит забывать, что отец её был врачом, а потому определил причину плохого самочувствия дочери. К несчастью, после он понял и то, что вынужден будет вызвать того господина на дуэль… Как врач же он не мог допустить и мысли о том, чтобы убить другого, ведь даже будучи на фронтах русско-турецкой войны, он ни разу не лишал жизни человека по собственной воле. Не выдержав всех бед, приключившихся с ним, отец сего семейства застрелился, — Андрей Петрович замолчал, и в столовой воцарилась тишина, тишина перед надвигающейся бурей. — Имён же сиих персонажей называть я не считаю нужным.
Молчание разбил звон стекла. Стоило всем взглядам обратиться на старшую Реутову, как она выскочила из-за стола. В окровавленной ладони застрял осколок лопнувшего бокала, но женщина, казалось, даже не почувствовала боли.
— Грязная ложь! Поразительно: я считала вас честным человеком, а вы всего лишь жалкий клеветник! Ничего из названного вами не было и не могло быть!
— Если я и правда всё выдумал, то почему вы в такой ярости? — пристав иронично усмехнулся. — Ах, да, позвольте узнать, Юлия Михайловна: мой пистолет у вас, не так ли?
— Пистолет?.. — хором пронеслось по столовой.
Голоса смешались в единое целое, но среди общего гула вдруг раздался крик:
— Не смейте! Не двигайтесь, или я буду стрелять!
Удивлённый Андрей Петрович резко обернулся. Перед ним стояла Марья, и в её трясущихся руках ходуном ходил наган.
— Маша! — в ужасе воскликнула Юлия Михайловна. Она хотела броситься к дочери, но отшатнулась, когда та направила пистолет в её сторону.
— Я… Он клялся мне, говорил, что женится на мне, что мы будем счастливы, что… Да какая разница? — голос сорвался на крик, и младшая Реутова истерически рассмеялась, стараясь скрыть подступающие к горлу слёзы. — Я была уверена, что уже забыла его, я хотела начать жизнь с чистого листа, и, поверьте, у меня бы получилось! О, если бы не этот проклятый бал! Дмитрий… он сказал мне, что если я убью Софью, то он женится на мне, и нашего ребёнка будут считать рождённым в браке. Я знаю, что папа… он мог из-за меня и него… И что мне было делать? Я поставила стакан с порошком, который Дмитрий дал мне, им в комнату, на столик, думала, что как Господь решит, так и будет. Почему она его не выпила? Мы были бы счастливы, если бы не она! — воздуха не хватало, и Марья хватала его губами, словно рыба, выброшенная на берег. — А Паша… Он был не в себе после того, как Софья Константиновна дала ему пощёчину, пришёл ко мне и стал обвинять в смерти папы. Я не могла, я должна была… Он мог не выпить из того стакана, но если выпил, то значит, что Господь так решил!
Юлия Михайловна застыла посреди залы с отрешённым выражением лица.
— Я хочу жить… Моё дитя ни в чём не повинно. Не трогайте его, дайте ему родиться! Отпустите нас, умоляю!
— Марья Александровна, вас никто не тронет, если вы опустите пистолет, — вкрадчиво проговорил Андрей Петрович, подавшись всем телом вперёд.
Руки её задрожали ещё сильнее, а из глаз брызнули столь старательно сдерживаемые слёзы. Секунду она колебалась, но вскоре наган, смотревший в упор на Андрея Петровича, опустился вниз.
— Вы лжёте, — сказала с усмешкой. — Ненавижу ложь.
В миг её рука взметнулась к груди. Выстрел прогремел так, что задребезжали стёкла. Сафонов отшатнулся, а затем, минуя шок, бросился к упавшей на пол Марье.
— Мама… прости меня… — превозмогая боль, прошептала она одними бескровными губами, а затем слегка улыбнулась, словно увидев знакомое лицо. Пальцы, столь крепко державшие пистолет, расслабили хватку, и в глазах, обращённых теперь в небытие, сверкнули отблески огня.
Сафонов забрал из её рук револьвер, желая, должно быть, опередить Юлию Михайловну, бросившуюся к дочери. Она упала на колени рядом с ней, прижала к себе и стала трясти, не веря в произошедшее. Однако было поздно, и от этого осознания женщину словно парализовало, воздух в лёгких исчез, и, желая закричать, она издала слабый хрип.
— Она невиновна… Это я! Я застрелила того ублюдка, застрелила из пистолета моего же мужа! Откуда мне было знать, что у Дмитрия была связь с Машей? Я узнала, что именно он шантажировал Александра, говорил, что подаст на него в суд из-за какого-то давнего их дела… После того, как муж застрелился, я поклялась, что отомщу, что Дмитрий ни за что не останется безнаказанным! Такие, как он, не заслуживают жизни! — не в силах больше сдерживаться, она принялась сыпать
