Каминский вроде бы ни к селу, ни к городу, пристально глядя на меня.
В глазах стоит невысказанный, однако легко читаемый вопрос. Спешу удовлетворить законное любопытство своего товарища.
— Человек как человек, — произношу медленно. — Такой же шляхтич и патриот, как и вы. И так же, как вы, если понадобится, готов отдать жизнь за родину.
Надеюсь, что звучит не слишком высокопарно. Во всяком случае, не обманываю и душой не кривлю. Ни в части шляхетства и патриотизма, ни в части готовности пожертвовать ради родины жизнью.
— Патриотов я видел много, — говорит Каминский с бледной улыбкой, — но вы какой-то… не такой.
— А я патриот разумный, без фанатизма, — откликаюсь, пожимаю плечами. — Родину, знаете ли, каждый любит по-своему. Одни шумно, другие негромко. Одни на словах, другие на деле. Надеюсь, мы с вами из тех, других.
И, резко меняя тему разговора, говорю с жалобной интонацией:
— Слушайте, пан Войцех! Может, наконец, поужинаем?
— Непременно! И выпьем тоже…
Глава шестая
Отпустив министров, Луи-Филипп удалился в свои покои, соединённые с кабинетом небольшим переходом. Он очень ценил эти апартаменты, где всё было уютно и удобно, где каждая вещь знала своё место, где красота и гармония обстановки располагали к отдыху и рождали хорошее настроение. Изящная оттоманка, пушистый персидский ковёр, картины с античными сюжетами на стенах поверх шёлковых обоев, обитое тканью тёплого коричневого цвета любимое кресло… И впервые хотелось разнести всю эту красоту вдребезги.
Сдержав порыв, король опустился в кресло, вытянул длинные ноги и, расстегнув душивший позолоченный воротник мундира, подумал вдруг: надо выпить. Много. Как это случалось в годы эмиграции. Вышибить из головы тяжкие мысли… Позвонил в колокольчик.
— Вина! — резко велел появившемуся лакею.
И неприветливый тон, и выражение гнева на обрюзгшем лице были странными для обычно сдержанного, доброжелательного монарха. Не в духе нынче был он, совсем не в духе…
Королём Луи-Филипп стал почти случайно. Герцог Орлеанский, отпрыск младшей ветви Бурбонов, он долгие годы провёл в заграничных скитаниях и вновь приехал на родину лишь после падения Наполеона. Людовик Восемнадцатый вернул ему огромные земли отца, казнённого в годы революции. Реставрация сделала Луи-Филиппа пэром Франции и одним из крупнейших землевладельцев страны. Прекрасное было время, — спокойное, изобильное. С поистине буржуазным пылом (откуда, спрашивается, он взялся в родовитейшем французском дворянине?) будущий монарх прилежно трудился над увеличением и без того несметного состояния, которое исчислялось многомиллионной суммой. О троне он и не помышлял. Ему было хорошо и без трона.
Всё изменилось с отречением Карла Десятого в июле 1830 года. Парламент, муниципальный совет Парижа и национальная гвардия единодушно предложили герцогу Орлеанскому освободившийся престол. Искушение было слишком велико, чтобы отказаться. Не родился ещё человек, который отказался бы от французского престола. Два дня колебаний — и всё решено. И вот корону Франции водрузили на голову нового короля Луи-Филиппа Первого. Да здравствует король!
Прошло не так уж много времени, прежде чем новоиспечённый монарх ощутил нечто вроде разочарования. Прежняя почти что спокойная жизнь, раскрашенная радостью обогащения и семейным благоденствием, уступила место существованию сложному, проблемному, многотрудному. Оказалось, что после всех войн и революций трон не самое удобное место для сидения. Немереные обязанности, необъятная ответственность и урезанные полномочия. Абсолютизм кончился, а конституционная монархия означала правление с оглядкой на народ, которому никогда не угодишь. (Щека монарха гневно дёрнулась.)
Всего несколько месяцев назад мерзкие парижане опять начали строить баррикады в центре столицы, возмущённые воровством министров. (Глупцы! Будто не понимают, что власть имущие воровали, воруют и воровать будут. В любой стране, при любом режиме. Так чего бунтовать?) Повстанцев разогнали, тут армия оказалась на высоте, но популярность Луи-Филиппа в народе резко снизилась.
Каждый день был соткан из больших и малых проблем, которые требовалось решать, и король с этим уже свыкся. Однако среди многоцветья дел были такие, которые не давали покоя никогда. Среди них — польская проблема.
При мысли о ней Луи-Филипп нахмурился. Как же так получилось, что эмигрантская община во Франции незаметно разрослась до многих тысяч людей (целая армия!), среди которых с избытком хватало воинственных крикунов, непреклонных бунтарей и по-якобински настроенных вольнодумцев?
— Да так и получилось, чёрт возьми, — сам себе ответил король, с досадой ударив кулаком по колену.
Именно что «так», — понемногу, по нескольку человек, разбитые повстанцы просачивались во Францию. Там десяток, тут два десятка… Власти глазом не успели моргнуть (прошляпили!), как в Париже оказались целые улицы и кварталы, буквально оккупированные вчерашними вояками. А французское общество встречало поляков восторженно и сочувственно. Их славили, им помогали найти работу, для них организовывали сбор средств и вещей…
Но это полбеды. В конце концов, Франция велика, и место для нескольких тысяч эмигрантов нашлось. Гораздо хуже, что поляки (по крайней мере, самая радикальная часть) начали откровенно злоупотреблять французским гостеприимством. Сведения об этом были и раньше, но сегодняшний разговор с министрами показал вся глубину проблемы… Нет, не так: опасности.
Министр иностранных дел де Бройль и министр внутренних дел Тьер явились на доклад не с пустыми руками. Они предъявили монарху пачку свежих газет («Фигаро», «Суар де Пари», «Трибун», ещё какие-то), в каждой из которых были публикации на одну и ту же тему. Выражения разные, а смысл одинаковый.
На окраине Парижа ограблен английский дипломат Гилмор. Причём ограблен как-то странно. При нём был саквояж с крупной суммой, однако грабители, два человека, не взяли ни сантима. Все деньги они просто-напросто рассыпали на мостовой и на тротуаре, после чего скрылись. Всё это происходило на глазах связанного по рукам и ногам Гилмора. На деньги, словно мухи на мёд, сбежались многочисленные оборванцы, которые кинулись собирать банкноты. Здесь же каким-то образом оказался видный политический эмигрант — председатель Польского национального комитета Лелевель со своим помощником.
Приехавшей полиции он пояснил, что на улице Капуцинок оказался проездом, случайно, и к происшествию отношения не имеет. Гилмор пояснять что-либо вообще отказался, лишь потребовал вызвать представителя британской миссии. Появившийся секретарь посольства удостоверил личность дипломата, однако комментировать ситуацию не стал. А жаль. Было бы интересно узнать, часто ли помощник посла разгуливает по бедняцким кварталам Парижа с саквояжем, полным денег. На них, во всяком случае, можно смело поставить крест. Клошары[16] свою добычу из рук не выпустят…
Отложив газеты, Луи-Филипп озадаченно произнёс:
— Интересная история…
— С вашего позволения, сир[17], не просто интересная, а в высшей степени странная, — подхватил Тьер, поправляя круглые очки в тонкой металлической оправе.
— Чем именно?
— Я бы сказал, всем. К происшествию мы ещё вернёмся, а пока
