можем это организовать? — спросил де Бройль, взглянув на Тьера.
— Разумеется, — сказал тот, кивнув энергично. — В их отсутствии комитет будет фактически обезглавлен. Контакты с английским посольством, естественно, парализованы. А там, где они обоснуются после высылки из Парижа, установим за ними полицейский надзор, чтобы исключить всяческую подрывную деятельность. Вплоть до перлюстрации переписки. И, таким образом, заткнём рот российскому послу.
— Хорошая мысль, — благосклонно оценил король. — Но это ещё не всё. Что мы будем делать с Англией?
— Хорошо бы разгромить и завоевать, — позволил себе пошутить де Бройль, но, судя по лицу Луи-Филиппа, тот шутку не принял. — Прошу извинить, сир… Что касается Англии, то я, с вашего разрешения, хочу завтра же пригласить посла и побеседовать. Неофициально, само собой.
— Ваши тезисы?
— Для начала выражу сочувствие по поводу ограбления Гилмора. Поинтересуюсь, почему посольство ещё не заявило протест по поводу инцидента. Пусть что-нибудь скажет, как-то объяснит. Мы же понимаем, что ситуация щекотливая, и не в их интересах поднимать шум. Такая лёгкая издёвка. Далее, я намерен…
Король жестом остановил министра.
— Не так, — тяжело сказал он. — Всё это слишком тонко и деликатно. А надо грубее и жёстче. Скажите ему в лоб, что мы всё знаем. Потребуйте прекратить работу с польской эмиграцией на территории Франции. Предупредите, что отныне комитет Лелевеля и он сам под нашим контролем. Если уж так неймётся, пусть готовят своё восстание, где угодно, только не у нас. Хоть забирают в Лондон весь комитет вместе с председателем. Вот как надо.
Де Бройль кашлянул.
— Не хотелось бы конфронтировать с Великобританией, — напомнил он.
— Ну, так не конфронтируйте, — произнёс король мрачно. — Беседуйте с улыбкой, сугубо неофициально. Однако однозначно дайте понять, что делать из себя дураков и ссорить Францию с Россией мы не позволим. Даже если придётся выгнать из Парижа всех поляков.
— Боюсь, что беседа в таком русле негативно скажется на наших отношениях с Англией, — сказал де Бройль, качая головой.
— А вы не бойтесь, — посоветовал король, тяжело поднимаясь и оправляя мундир. — В крайнем случае, стравим Англию с Россией. Пусть между собой разбираются, кто там готовит восстание и за чей счёт…
Поклонившись, министры направились к двери.
— Постойте-ка! — окликнул король. (Де Бройль и Тьер дружно обернулись.) — Мы всё обсудили, но мне кое-что по-прежнему неясно.
— Что именно, сир? — с готовностью спросил Тьер.
Король неторопливо приблизился к министрам, застывшим в почтительных позах.
— Аноним, — напомнил он. — Кто бы это мог быть?
Переглянувшись с Тьером, де Бройль развёл руками.
— Тут можно лишь гадать, сир. Но, судя по комбинации с английским дипломатом и Лелевелем, человек это ловкий, умный и решительный. Ясно и то, что в данной ситуации он играет на нашей стороне.
— По принципу «Враг твоего врага — твой друг»?
— Примерно так, сир. И не сочтите за вздор, но, может быть, он нам ещё пригодится…
Сегодняшнее заседание малого совета прервано самым неожиданным образом. В кабинет председателя буквально врывается публицист Кремповецкий, сжимая в руке газету. Приглядевшись, вижу, что это выпуск «Фигаро». Похоже, в этом городе все предпочитают «Фигаро».
— Читали, пан Лелевель? — выпаливает с порога публицист. Голос его дрожит, — то ли от волнения, то ли от ярости.
— Что именно я должен читать? — холодно спрашивает Лелевель, шокированный бесцеремонным появлением Кремповецкого.
Вместо ответа тот бросает на председательский стол газету и тычет пальцем в статью, обведённую карандашом. Я даже догадываюсь, о какой статье идёт речь. Все прочие пока что нет.
С интересом наблюдаю за реакцией Лелевеля. Она выше всяких похвал. Своим спокойствием председатель может соперничать с египетской мумией. Вот разве что по мере чтения слегка сдвигаются брови.
— Благодарю вас, пан Тадеуш, — бесстрастно говорит наконец Лелевель, возвращая газету. — У вас всё?
— То есть как это всё? — вопит, наливаясь апоплексическим багрянцем, публицист, шокированный реакцией председателя (вернее, отсутствием какой-либо реакции). — А вы ничего не хотите сказать по этому поводу, пан Лелевель? Мне, нам, всему сообществу?
— Что же я должен сказать? — холодно уточняет Лелевель.
— Ну, хотя бы — правда это или нет? Верно ли, что вы поддерживаете отношения с английским посольством и получаете от них деньги?
— Ложь, — не моргнув глазом отвечает Лелевель. (Я почти восхищён. Вот так бесстыдно врать ближайшим соратникам… Истинный политик.) — Прошу извинить, пан Тадеуш, но вынужден просить вас покинуть кабинет. Мы обсуждаем конфиденциальные дела.
Но Кремповецкий уже, что называется, закусил удила.
— Какие-такие дела? — кричит он, швыряя газету на пол. — Что ещё за тайны мадридского двора? Совещаетесь, как лучше потратить английские денежки? Не воображайте, что я вам поверил на слово, пан Лелевель! Я потребую провести собрание общины и назначить комиссию для расследования этого возмутительного случая! — Окинув взглядом немногочисленных участников совещания, взрывается с новой силой: — Кстати! А почему при обсуждении конфиденциальных дел (следует иронический полупоклон в адрес председателя) отсутствуют почти все члены Комитета? Что это за узкая группа лично преданных председателю персон? Пахнет самоуправством, пан Лелевель! Окружили себя новоявленными янычарами…
Решительно поднимаюсь.
— Это уже перебор, пан Кремповецкий, — заявляю кипящему праведным гневом публицисту. — Кто вам дал право оскорблять председателя Комитета? Как новоявленный янычар испытываю желание потребовать у вас за такие слова удовлетворение.
— Да что с него взять, — пренебрежительно говорит Ходзько, меряя взглядом тщедушное тело пана Тадеуша.
Обнаружив новую мишень для своего негодования, Кремповецкий резко поворачивается ко мне.
— А вы кто такой вообще? — вопит он, срываясь на фальцет. — Кем вы себя возомнили? В Париже без году неделя, а уже хамите мне, избранному члену Комитета, знаменитому политическому писателю… Удовлетворение он хочет потребовать, надо же! Моё удовлетворение ещё надо заслужить!
Теперь уже поднимается Зых. Вся его коренастая фигура излучает угрозу и силу.
— Справедливости ради, пан Кремповецкий, вы за пять минут наговорили уже на дюжину картелей[18], — роняет тяжело, словно к каждому слову привязан кирпич. — Это же неслыханно! Врываетесь без приглашения, обвиняете председателя бог весть в чём, грубите… И всё это на основании какой-то заметки в бульварном листке. Пан Лелевель вам ясно сказал, что там написана ложь. Вы довольны? А теперь прошу покинуть кабинет и не мешать нашей работе.
С этими словами Зых надвигается на публициста, заставляя того отступать к двери.
— Я этого так не оставлю, — обещает Кремповецкий, стоя на пороге. — Будем разбираться. Осквернять святое дело борьбы за освобождение родины английскими фунтами — это святотатство! И мы, патриоты, поганить наши идеалы не позволим!
«Французскими франками, пан Тадеуш», — поправляю мысленно публициста. Хотя особой разницы нет. Один чёрт, — презренное золото.
Кремповецкий хлопает дверью. Судя по силе удара, — с наслаждением.
— Можем продолжать, — говорит Зых как
