***
Утренний свет пробивался в окна и окрашивал изваяние Холара золотом рассветного солнца. У пыльной стены на деревянной скамье почивал отец Дормий, давний и, до вчерашнего дня, единственный обитатель этого храма. Луч света из окна ударил священнику прямо в лицо. Дормий зажмурился и прикрыл глаза худой ладонью. Он встал, потянулся и опустился на колени подле алтаря, чтобы вознести короткую утреннюю молитву.
Таринор ещё крепко спал, так что священник решил навестить деревенского старосту.
Хоть мать и нарекла его Бернардом, жители деревни называли старосту не иначе как Бедобором. Он получил это прозвище в прошлом, когда Вороний холм был единственной деревней углежогов в округе, а местные уголь, дёготь и поташ расходились по всей Энгате. Но спустя годы окрестные леса были истощены, так что углежогам приходилось уходить всё дальше, в ту часть леса, которую эльфы Северной пущи считали своей. Они нападали на стоянки, оставляя за собой лишь тела с отрезанными ушами и выколотыми глазами — своеобразное послание людям, чтобы те держались подальше.
С углежогами стали отправлять вооружённых людей, иногда наёмников, а иногда и местных, так что промысел становился всё менее выгодным. Прошлой весной об этом пронюхали гоблины, и их набеги стали гораздо чаще, чем прежде, так что общине, и лично старосте, пришлось раскошелиться и обнести деревню частоколом. Хоть отчасти это и помогло, но самые отчаянные гоблинские племена не переставали пытаться попасть внутрь. Осенью такая попытка увенчалась успехом, что вылилось в кровавое сражение, стоившее многим жизни. Теперь деревне не хватало ни людей, ни денег, ни, что самое главное, веры в завтрашний день.
Старосту по-прежнему, в силу привычки, называли Бедобором, но теперь это прозвище казалось ему не более чем издёвкой. После всего, что на них свалилось, он начал было верить, что боги вовсе позабыли о его деревушке, как вдруг в Вороньем холме появился самый настоящий маг. Мирениус исцелял людей и мог защитить деревню в одиночку. Причём куда лучше, чем эти «засыпающие на ходу бездельники с тупыми копьями», как в сердцах говорил Бедобор, стоило ему увидеть караульного, не справившегося со сном на посту.
Но вот судьба вновь сыграла злую шутку. Мага нашли мёртвым, а староста вновь начал страдать от жутких головных болей. Его всё чаще посещала мысль бросить деревню ко всем чертям и уехать жить в Моирвен. Поселиться у брата, отдохнуть от управленческих дел. Вот только совесть не позволяла. Не хотелось ему оставлять односельчан, обманывать их доверие. Старосте совсем не хотелось, чтобы о нём говорили: «вот он, Бедобор, что бросил людей на произвол судьбы». И ладно если кто плюнет в лицо, но ведь в трактире ему могли плюнуть в пиво, а это, по его разумению, было куда хуже. Лицо можно утереть рукавом, а вот испорченное пиво не исправить уже никак.
Этим утром Бедобор, по обыкновению наскоро умывшись и одевшись, сидел за своим столом и штопал старинный запылённый сюртук, купленный в те года, когда прозвище старосты ещё не носило ироничный характер. На столе, как всегда, лежала покрытая пылью книга, названия которой Бедобор не знал. Дело в том, что староста, к своему стыду, почти не умел читать, чем, разумеется, не отличался от своих односельчан. Но вот книга на столе должна была означать обратное и как бы возвышать старосту над посетителями. Рядом стояла старая с подтеками свечка, подпираемая чернильницей, чернила в которой уже давно высохли. Из чернильницы торчало новенькое гусиное перо, которое Бедобор использовал только чтобы поставить своё имя под бумагами, когда в деревню что-нибудь привозили или что-нибудь из неё увозили. Прежнее перо улетело в щель между досками на полу, после того как староста на прошлой неделе сдул его тяжелым вздохом, получив известие о смерти мага.
Бедобор как раз притачал пятую по счёту заплату на сюртук, как дверь неожиданно распахнулась, и в комнату бодрым шагом вошел отец Дормий.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Мир тебе, Бедобор! Да озарит твоё утро Отец чистоты.
— Да, да, слышал. Чистота, благодать и всё такое, — проворчал в ответ староста. — Зачем пожаловал?
— Ты наёмника Таринора обязал с домом Мирениуса разобраться?
— Наёмник Таринор… — взгляд старосты на мгновение устремился в никуда, после чего он, кашлянув, продолжил. — Да, припоминаю. Не люблю наёмников. Ради пары монет отца родного продадут с матерью и брата в придачу. Не сильно обгорел надеюсь? Противно обгоревших в яму кидать, а хоронить-то надо. В лесу бросать мертвяка — оно как-то не по-людски.
— Вот не веришь ты в людей, — лицо священника приняло довольное выражение, — а Таринор-то справился! Нет больше нечисти в доме у частокола.
— Это что же… Это как… — Бедобор схватился за голову и гневно взглянул на Дормия. — Это ты ему помог, да? Ну, точно ты, больше некому! А платить ему тоже ты будешь? Закрома-то пусты! Что делать-то теперь? Ох, бедовая моя голова…
— А где была твоя голова, когда ты отправлял его ко мне? Думал похоронить бедолагу, виноватого лишь в том, что судьба привела его к тебе? Эх, Бедобор, испортился ты. Где тот староста, которого я прежде знал? Жадный ты стал, гадкий и слабый. Вроде пня трухлявого: снаружи ещё ничего, а внутри труха. Пнёшь — развалится.
Старосте сравнение с пнём не понравилось. Он встал, втянул живот и, горделиво вскинув голову, произнес.
— Значит так. Ты ему помог — ты ему и плати!
Опешив от бессмысленности таких слов, священник укоризненно посмотрел на Бедобора. Староста опустился за стол и снова схватился за голову.
— А может его это, накормить, да отпустить с миром? — с надеждой поднял глаза Бедобор.
— Он тебе что, собака бродячая? Накормить и отпустить… Если бы я не знал тебя все эти годы, я бы ещё поверил в пустые закрома, но слишком уж хорошо мне твоя натура знакома. Ты не меньше моего знаешь, что деньги, которые ты сэкономишь, не заплатив наёмнику, не стоят тех дурных слухов, которые из-за этого пойдут. Таринор уйдет ни с чем, а потом про деревню нашу, и про тебя самого в округе пойдут кривотолки. И не пойдут сюда ни работники, ни наёмники. Вообще никто. Зачахнем мы тут и засохнем, как берёза на болоте. Так что не увиливай. У тебя точно есть тайник или клад. Схрон на чёрный день, наконец. Что угодно, чем можно заплатить!
— Нету! — взвизгнул Бедобор. — Совсем ничего нету! Со дня на день обоз приехать должен, для них пяток бочек дёгтя и десять мешков золы уже готово. Опаздывают! У нас и работать уже никто не хочет. Своим платить нечем, а ты тут с наемниками… — внезапно староста просветлел и поменялся в лице. — А что, если ему еще одну работёнку предложить? Справится — к тому времени как раз подойдет обоз. Не справится — нашим же легче!
— С каких же пор ты таким стал… — покачал головой священник. — Впрочем, если обоз действительно в пути, это поможет выиграть время. Что ж ты хочешь ему поручить? Такие как он точно не станут чистить свинарники и полоть грядки. Или никак на промысел его отправить удумал?
— Да есть дело одно… — вздохнул староста. — В пещере неподалеку, говорят, засел кто-то, то ли демон, то ли умертвие, то ли ещё какая дрянь. Принесет наёмник его голову — получит сполна. Там и с города как раз приедут. Покажем им, мол, глядите какая пакость на ваше добро зарится, еле отбились. Они нам взамен гарнизон для защиты выделят или провизии пришлют побольше. Глядишь, и меня вознаградят…
— Градоправителем сделают, не меньше, — съязвил священник. — Не в ту сторону мысль у тебя летит. А ну как Таринор сам там голову сложит?
— Не надо, не надо градоправителем. Мне и тут хорошо — ответа меньше. А наёмник — не моя забота. У меня за деревню голова болит. Ну, стало быть, порешили. Зови сюда этого Таринора, отрядим его на работу. Пускай, как стемнеет, отправляется. У него по ночи, смотрю, больно хорошо получается всякую нечисть гнать.
— И откуда ж тебе известно, что это именно нечисть, а не обычный разбойник или те же гоблины? Их в окрестности великое множество.
