К нам едет королева со свитой, сообщает Мари, сжимая руки Руфи. Скорее всего, к Карнавалу[24], Алиенора ценит изысканные блюда и не любит Великий пост. Слава Пресвятой Деве, Пасха в этом году не ранняя. Руфи придется принять и королевскую свиту, причем немалую. Несколько десятков человек. Для нашего постоялого двора это станет тяжким бременем, с сожалением замечает Мари.
Руфь пунцовеет, вздыхает и обещает подготовиться.
Королева прикажет тебе провести ее по лабиринту в обитель, добавляет Мари, но ты будешь умной и непреклонной и не покажешь ей тайный путь.
Скажи на милость, довольно запальчиво спрашивает Руфь, как простая смертная может отказать королеве?
Не может, отвечает Мари. Простая смертная очень медленно омоет королеве ноги, вытрет их, потом попотчует ее изысканными яствами и вкусным горячим вином, заблаговременно, едва услышав о том, что герольды въехали в город, отправив за аббатисой самую быструю лошадь.
К сожалению, произносит Руфь, основательно поразмыслив, обитель у нас королевская. И Мари как аббатиса – баронесса короны. Так почему нельзя показать королеве тайный путь в обитель? Ведь королева – ее правительница. А Мари, хоть и аббатиса, всего лишь подданная.
Королева Англетерры, сухо отвечает Мари, сильная личность, но совершенно не умеет хранить секреты. Но даже если бы умела, она слишком боится вновь стать пленницей, и не без оснований, она ни за что не отправится в путь одна, а придворным нельзя доверять.
И хотя телом Мари жаждет быть среди монахинь, размахивать топором, она дни напролет пишет письма и посылает Вульфхильду то туда, то сюда с донесениями.
Наконец приходит известие: королева приближается к городу, она едет быстро и без глашатая, Мари садится на лошадь и галопом мчится в город потайными тропами и туннелями, и когда королева, досадуя на то, что планы ее сорвали, заходит в гостиную их городского дома – того, где обычно раздают милостыню, – Мари, обливаясь потом, сидит у очага. Лицо аббатисы бесстрастно. Она выпрямляется во весь величественный рост и церемонно приветствует королеву, чтобы та могла ее остановить и предложить ей сесть. Королева не останавливает ее, Мари чувствует, как та ощупывает ее взглядом.
В сумраке коридора Алиенора казалась моложе, теперь же, возле камина, видны запудренные тонкие морщинки и обозначившийся горбик. Резкий запах духов – авангард ее атаки.
Мир смолкает в ушах Мари, она слышит лишь биение своего сердца. Она всматривается в свою душу, но тщетно. Если прекраснейшая лишилась красоты, грациознейшая – своей грации, уж не лишилась ли она и милости Божьей?
Как давно мы не виделись, без предисловий заявляет Алиенора, ты раздалась за эти годы. Садись, если, конечно, под тобой не проломится кресло. Куда и девалась та висельница, а, Мари? Та костлявая девочка. Вот так так.
Мари улыбается.
Королева глядит на нее. Нет, пожалуй, за эти тридцать лет ты превратилась в сфинкса, задумчиво произносит Алиенора.
Мы действительно питаемся хорошо, отвечает Мари, обитель больше не голодает, как в ту пору, когда в нее приехала девочка, которую Алиенора вышвырнула из дворца: тогда облатки синели и чахли от голода на глазах у Мари. Теперь мы едим сытно и вкусно, хотя, разумеется, толстух среди нас нет. Почти у каждой монахини огромные мускулы. Наверное, королева просто не привыкла к женской силе. Или Женский эскадрон – дело настолько давнее, что Алиенора забыла о нем? Наверное, если женщина не настолько хрупкая, что того и гляди взвизгнет и рассыплется, королеве она кажется толстухой – или, по крайней мере, не настолько изысканной и утонченной, как сама Алиенора.
Королева словно не слышит Мари; ты никогда не была миниатюрной, все так же задумчиво произносит она, просто в те годы на твоих костях еще не наросло мясо. А теперь у тебя под хабитом собственная броня, ты, Мари, похожа на старого носорога. Железная шкура, единственный грозный рог, ей так говорили. Носорог. Да-да, именно.
Мари выдыхает через нос и отвечает: вы недавно остались вдовой, надеюсь, вы примете мои соболезнования. Кровавая язва – вещь мучительная. Примечательно, что никто не удосужился написать мне об этом, добавляет Мари, я сама обо всем узнала, а мы ведь кровные родственницы. Пусть я всего лишь полусестра и бастардка. Разумеется, вы слишком заняты, где уж вам писать сестре.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Полусестре. И только по мужу, отрезает Алиенора. Да, я действительно всегда занята. И не нужны мне твои соболезнования, я ничуть не скорблю об утрате. У нас была настоящая любовь, ты, Мари, сама это знаешь, видела девочкой при дворе. Прежде даже большая любовь. Сказать по правде, супружеский долг королю Англетерры никогда меня не тяготил. Королева смеется быстрым одышливым смехом.
Но если орлицу закрыть в клетке, продолжает Алиенора, она выклюет глаза тому, кто осмелится отпереть дверцу.
Что ж, отвечает Мари, жизнь наладилась, королеву освободили из долгого плена, и теперь на троне Англетерры восседает лучший из ее орлят. Она обрела воздаяние за годы неволи. Правда, поговаривают, кое-кто из тюремщиков королевы был действительно жесток с нею. У Алиеноры отобрали кречетов. Не давали ей дров, и ее прекрасное лицо краснело и опухало от холода. Мари часто думала о пленной королеве, тем более что порой та была совсем рядом и уют обители облегчил бы ее муки. Да, пожалуй, монахиней Алиеноре жилось бы лучше, чем королевой в заточении.
Алиенора часто-часто моргает, и Мари смеется про себя: быстрое моргание всегда позволяло заглянуть в душу этой женщины. Даже странно, говорит королева Мари, что ты думала обо мне так часто, я вот, признаться, о тебе не думала совершенно. А если и вспоминала, то прежнюю Мари, когда ты только-только приехала ко двору, неловкая, с острыми коленками, головой задевала притолоку, с громким грудным голосом, ввязывалась во все споры, неотесанная, вонючая, придворные разбегались, заслышав твой топот. Что за жалкое зрелище являла собой Мари. Пока она не приехала ко двору, ее намеревались выдать замуж, но потом, увидев эту дикарку с ее одышливым пылом и некрасивым лицом, оставили эту затею: кто женится на такой?
И если я захочу уйти в монастырь, добавляет королева, то выберу великое Фонтенвро, а не эту презренную клоаку на ненавидимом мною острове.
Приносят еду. Мари жестом приглашает королеву садиться. Страсти избыточно накалились, и чтобы разрядить обстановку, Мари примирительно сообщает, что переписала для Алиеноры “Басни”. Иллюстрации рисовала безумица, ей мерещатся черти в траве и дьявол над парящим луковым супом, но мастерица она замечательная. Мари писала басни в тяжелую пору, когда аббатиса Эмма угасала и Мари ночь за ночью не смыкала глаз у одра страдалицы. Мари решила попробовать силы в новом жанре, отличном от лэ, она уже не пишет о жестокой и горькой любви, прошло тридцать лет, любовь она чувствует лишь к своим дочерям, и ее произведения, конечно же, должны отражать эту перемену.
В общем, продолжает Мари, в книге есть история про волка и журавля. Знакома ли королеве эта басня? Нет? Волк грыз кость, и она застряла у него в горле. В муках он призвал к себе всех зверей королевства и потребовал достать кость у него из горла. Только у журавля оказалась достаточно длинная шея. Разумеется, журавль не хотел засовывать голову меж острых волчьих зубов. Сунешь голову ко мне в пасть – обретешь невиданное сокровище, посулил волк журавлю. Отважный журавль засовывает голову к нему в пасть и вынимает кость. Волк, избавившись от боли, говорит журавлю: получай свое сокровище. И это сокровище – жизнь. Радуйся, что тебя не съели.
Какая прелесть, со смехом произносит королева.
Некоторое время они едят молча, наконец королева, наевшись белого мяса фазана, откидывается на спинку кресла, берет бокал вина и начинает. Мир полнится слухами о твоем лабиринте, говорит она Мари.
Мари весело отвечает, что лабиринт действительно получился на диво. Чего не сделают женщины, если им поставить задачу! Их способности поистине безграничны.
