Я не успеваю отвернуть, и "крючок" концом плоскости бьет по мотору моей машины. В результате "яковлев" с отбитым крылом пролетает несколько секунд по прямой, в эти мгновения летчик успевает покинуть изуродованную машину: над его головой раскрывается белый купол парашюта. А мой "лавочкин" с перекошенным мотором, перевалившись через левое крыло, начинает падать. Тряска ужасная: рябит в глазах, приборная доска и радиостанция падают на колени, на пол кабины. Да еще пушки непроизвольно заработали. Я успеваю сообразить, что надо поставить их на предохранители, и стрельба прекращается.
Нужно покидать самолет, но уже поздно - слишком мала высота, парашют не успеет раскрыться. Выхватываю машину из пикирования почти у самой земли и ищу место для посадки. Впереди - траншеи. Успеваю уклониться чуть-чуть вправо, касаюсь фюзеляжем земли, но все-таки попадаю радиатором в один из окопов: толчок- и меня по инерции бросает вперед, а я упираюсь ногами в педали, левой рукой закрываю прицел, чтобы не размозжить о него голову. Раздался неприятный треск, фонарь кабины непроизвольно закрылся, и наступила тишина, только в ушах слегка гудело.
Ощупываю руки и ноги, шевелю плечами, верчу головой - вроде все цело, нигде ничего не болит, зато настроение - хуже некуда. Выбравшись из кабины, я обошел вокруг самолета и, сев на крыло, задумался. О чем? О бое... Как могло случиться, что в воздухе столкнулись свои истребители? И что я мог предпринять, чтобы не только предотвратить столкновение, но и добить фашистского стервятника?
Формально моей вины здесь нет: "мессершмиттов" в воздухе не было, перед выполнением атаки я осмотрелся. А пилот с "Яковлева"? Он должен был видеть бой нашей четверки, обязан был заметить, как я пошел, догоняя врага. Сожалею о своем промедлении: как только фашист задымил, не ожидая команды, надо было всадить ему очередь... И не сидел бы на этом поле, не бранил бы ни себя, ни нерадивого с "Яковлева"...
Подъехали два кавалериста. Тот, что постарше и суше лицом, спросил:
- Жив, пилот?
- Я-то жив, а вот "конь" мой отгулялся.
- Видим. Можем предложить своего... Что я мог сказать? Настроение не то...
- Дрались вы лихо,- похвалил совсем молоденький кавалерист, мельком взглянув на старшего.- Два фашиста - вдребезги; третий, что загорелся, опустился за лесом, а с четвертого всех взяли в плен, живыми...
Тот, что постарше годами, помолчав, проговорил:
- Многовато и наших попадало на землю: ты, парашютист, да тот, что недалеко отсюда упал,- он погиб.
- Подвезите меня к его самолету,- прошу конных, поднимаясь с плоскости крыла.
Один из них остается у самолета, а другой сопровождает меня до места падения. Перед нами воронка диаметром метра четыре. В ней догорало то, что совсем недавно было грозной боевой машиной. Я ни о чем больше не стал спрашивать.
- Мы тушили пожар,- тихо сказал солдат,- удалось спасти от огня только партийный билет да несколько карточек. Передали их в штаб части. Вот и все...
Вот и все, что осталось от Вано Габуния, ведомого Гавриша. Об этом я узнал через несколько минут, когда командир кавалерийского полка подполковник Курашинов отдавал мне пакет.
- Здесь партбилет, карточки, наши наблюдения за боем,- сказал он.- И больше, пожалуйста, не падайте- по сердцу ножом скребет, когда вы оттуда вываливаетесь.
Мне выделили лошадь и сопровождающего, но кавалерист из меня получился никудышный. На полном скаку я чувствовал себя еще сносно, но лошадь - не машина, всю дорогу скакать не может, устав, она переходила на мелкую рысь. Меня трясло, как нашу телегу на выбоинах, когда отец, бывало, брал меня в какую-либо дальнюю поездку. Через некоторое время дальнейшая езда стала невыносимым мучением. Мой "ведущий" - немолодой, лет пятидесяти, "дядя Прокоп", как он представился,- лукаво ухмылялся в свои длиннющие, прокуренные солдатской махоркой усы. Карие глаза его весело блестели:
- Шо, хлопче? Бачу, не дуже гарно на коняци? Цэ тоби ни ероплан.
Он начал подавать советы, как надо "справно" ехать, но они мне не помогли. Терпению моему пришел конец:
- Дядя Прокоп! Скидывайте седло, без него будет легче. Я в детстве так ездил на лошадях.
Останавливаемся, и солдат снимает седло. На лице его затаенная улыбка. И я опять сижу на лошади, как на ребре неотесанной доски. Без седла стало еще хуже. Наконец слезаю с коня, веду его на поводу, сам же кляну на чем свет стоит кавалерию.
Далеко за полночь добрался до аэродрома и проговорил с друзьями до самого рассвета. Когда за окнами начало синеть, командир эскадрильи, посмотрев на часы, распорядился:
- Спали - не спали, а пора вставать. Мы с "воскресшим" зайдем на КП полка, доложим о "битве своих, чтоб чужие боялись" - и Кириллу до обеда отдых. А там - за дело.
Дело наше не заставило себя ждать. К концу дня эскадрилья вылетела на сопровождение "илов" штурмовать аэродром Рогань, что располагался рядом с Харьковом.
Над целью мы появились перед самым заходом солнца. Багровое зарево и ореол от красного диска выглядели необычайно зловеще. На такие закаты с земли смотришь почти с суеверным напряжением, а в воздухе они хранят какой-то кроваво-предостерегающий отсвет и словно будят забытые инстинкты наших далеких предков.
На аэродроме врага нас ожидало полнейшее спокойствие: "юнкерсы" на стоянках вытянулись в одну линию, как по шнурочку. Около некоторых автомашины, бензозаправщики. Идет неторопливая подготовка самолетов к ночным, а может к завтрашним, вылетам. Наши штурмовики с ходу нанесли бомбовый удар. На стоянках возникли пожары, багровый дым пополз по земле, и было видно, как в панике заметались люди.
Зенитные батареи открыли огонь с запозданием, "илы" уже стали в круг, и началась обработка целей пулеметно-пушечным огнем и реактивными снарядами. Мы устремляемся на помощь штурмовикам - атакуем самолеты на стоянках.
При выходе из боевого разворота я заметил, как взрываются "юнкерсы", летят кровля, балки, крыши зданий. Разрушения и взрывы на земле невообразимые!
Когда "илы" выполняли уже третий заход на цель, появились "мессершмитты": они нацелились на штурмовиков. Но мы преграждаем им путь. Начинается воздушный бой - наша основная работа.
Более двух десятков "сто девятых" кружатся около "горбатых". Атаки их дерзки, стремительны, да и хорошо построены тактически. Мы с огромным трудом обороняем от гитлеровских истребителей наших подопечных. Нам удается завалить три "мессершмитта", и это несмотря на то, что в воздухе наших одиннадцать машин, а у фашистов в два раза больше! А после боя нам еще лететь да лететь на свою территорию. И это немаловажное обстоятельство учитывают все ведущие схватку в воздухе; и мы. и противник.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
