Как мать Гая и Луция, а также жена чествуемого Тиберия, Юлия наслаждалась высоким общественным статусом, хотя ее сложная личная жизнь уже вызывала возбужденные шепотки среди гостей. Брак с Тиберием, который сначала выглядел удачным, вошел в неспокойные воды; ходили слухи, что пара даже спит в разных постелях. Говорили, что это было решением Тиберия после смерти их первого младенца.[215]
Матери вроде Юлии, которые уже произвели пять здоровых детей, вполне могли не особо переживать потерю одного ребенка в младенчестве. По оценкам исследователей, примерно 5 процентов из всех рожденных живыми римских младенцев умирали в первый месяц и почти 25 процентов младенцев умирали до своего первого дня рождения. Неизбежностью таких потерь можно объяснить, почему дети такого возраста редко имели надгробные памятники — хотя упоминания о них в переписке, как, например, между риториком II века Фронтоном и императором Антонином Пием по поводу потери первым трехлетнего внука показывает, что смерть маленького ребенка все-таки могла стать причиной большого горя. «Создание бессмертности души станет темой для диспутов философов, но никогда не успокоит тоскующих родителей… Я как бы вижу его лицо, и мне кажется, слышу эхо его голоса. Это картина, которую мое горе вызывает в моем воображении».[216]
Биограф Тиберия связывает смерть их ребенка с разрушением брачных отношений, указывая, что эта потеря могла полностью разрушить их брак. Но, несмотря на смерть внука, в 9 году до н. э. Ливия имела все основания быть довольной жизнью, наблюдая за ходом капитолийского банкета, на котором собралась вся римская аристократия, чтобы отпраздновать триумф ее отпрыска, — и за городом внизу, звучащим гулом голосов простых людей, радостно отмечающих свой праздник. Ее сыновья принесли в дом радость побед в Паннонии, Германии и на Балканах. Друз особенно был популярен у римского народа, и его женитьба на младшей дочери Октавии, Антонии Младшей, произведшей двоих сыновей и дочь — Германика, Клавдия и Ливиллу, — укрепила связи между ветвями кланов Юлиев и Клавдиев, сцементировала место Ливии как замкового камня между ними. С прославлением ее образа в качестве главной римской materfamilias на расположенном поблизости Ara Pacis, жизнь ее обещала стать весьма сладкой — особенно если вернуться мыслями к опасным дням бегства с Тиберием Нероном.
Однако в сентябре этого года трагедия грубо ворвалась в ее жизнь — новостью о преждевременной смерти Друза из-за несчастного случая во время скачек, как раз когда его мать и жена готовили праздничный банкет, чтобы отпраздновать его военные успехи.[217] Сопровождая мужа, Ливия выехала в город Тисин (Павия), чтобы встретить процессию, несущую тело Друза из Германии. Весь маршрут освещался погребальными кострами, зажженными по всей стране, чтобы выразить глубокую скорбь Рима по своему любимому сыну.
В Тисине она встретились с убитым горем Тиберием, который проскакал почти триста километров, чтобы прибыть к смертному ложу младшего брата, и теперь вел кортеж домой. Траурная поэма «Consolatio ad Liviam», написанная анонимом и адресованная Ливии, изображала ее как воплощение опустошенного материнства, скорбевшей по своему младшему мальчику: «Неужели это и есть расплата за благочестие?.. Где взять силы смотреть на тебя, распростертого тут, мне, несчастной?.. Теперь, в своем страдании, я держу тебя и смотрю на тебя в последний раз».[218]
Однако, в отличие от поведения Октавии, реакция Ливии на смерть любимого сына не выразилась в демонстративном уходе от общественной жизни. В соответствии с советом, данным в «Consolatio», — что она должна владеть своими чувствами, — она крепко сжала губы, заслужив одобрение публики. В то время как Октавия отказалась от предложения запечатлеть черты своего умершего ребенка в мраморе, Ливия дала заказ на изготовление статуй Друза.[219] Ее сила духа поместила ее в прекрасную компанию. В эссе, написанном в 40-х годах н. э., находясь во временной ссылке при режиме императора Нерона, философ-стоик Сенека советовал своей матери, Гельвии, не быть одной из тех женщин, которые печалятся весь остаток жизни. Он рекомендовал ей взять за пример великую Корнелию, которая отказалась поддаваться слезам и обвинениям других после смерти своих сыновей.[220]
Еще ряд общественных статуй самой Ливии был заказан Сенатом в знак уважения к ней. Опять служа публичным напоминанием о законах Юлии для женщин, родивших троих и более детей, эти статуи несли новый смысл, потому что они были поставлены именно за ее вклад как матери. Они сопровождались символическим награждением императрицы привилегиями, как родившую троих детей — несмотря на то, что даже до смерти Друза Ливия имела только двоих живых детей. Впервые вклад матери в дело общества своими детьми был приравнен к мужским достижениям на общественной службе — это демонстрировало осознание новой важности женщины и семьи в римских аристократических традициях власти.[221]
Ливия тоже начала одалживать и свое имя, и свою поддержку многочисленным общественным строительным проектам, которые становились символическими объектами по городу.[222] Хотя Октавия и некоторые другие женщины уже давно застолбили эту сферу, вскоре Ливия оставила далеко позади своих современниц.[223] В рамках проводимого Августом духовного возрождения города и его священных мест ей доверили, как минимум номинально, следить за перестройкой некоторых неиспользуемых храмов и усыпальниц. При участии Ливии в общественной жизни и при исполнении ею роли традиционной жены и матери, храмы, получавшие ее попечительство, посвящались богиням, ассоциировавшимся с женщиной и семьей. Таким образом, под защитой Ливии были реставрированы храмы Бона Деа Субсаксана[224] и Фортуны Мулибрис. Бона Деа (Благая Богиня) была богиней плодородия и медицины, которой поклонялись исключительно на женских религиозных празднествах. Храм Фортуны Мулибрис (Женское счастье) был сооружен в честь римских женщин-спасительниц V века до н. э., Ветурии и Волумнии.[225] Усыпальницы Пудицитии Плебии и Пудицитии Патриции, относящиеся к культу целомудрия, как считают, тоже были открыты Ливией. Она также давала свое имя некультовым зданиям — таким как общественный рынок, Macellum Liviae, сооружению, ассоциирующемуся с ведением дома и зоной ответственности римских домохозяек.[226]
В числе строительной программы, которой покровительствовала Ливия, был и Porticus Liviae — портик Ливии, место в городе, где можно было посмотреть людей и показать себя, описанное древним путешественником среди прочих знаменитых достопримечательностей Рима.[227] Как и у портика Октавии, кусок земли, на котором он был воздвигнут, когда-то принадлежал республиканцу и богатому аристократу, а теперь — одному из вольноотпущенных рабов по имени Ведий Поллио, финансовому советнику Августа, который заработал себе плохую репутацию на сомнительных делах. Ходили слухи, что он скармливает несчастных рабов, навлекших на себя его гнев, своим любимым рыбкам.
После своей смерти Поллио завещал императору часть своего имения, расположенного в перенаселенном жилом районе Субура на Эсквилинском холме, помпезно выразив желание, чтобы место было использовано под пышное строение в честь жителей Рима. Вместо этого Август приказал снести неуклюжий частный храм Поллио и заменить его на портик, названный в честь Ливии, окружив его оазисом залитых солнцем садов со статуями и колоннадами для прогулок, затененными густыми благоухающими виноградными лозами, вьющимися по решеткам. Портик и сад вскоре стали популярным местом отдыха жителей всегда переполненного, зловонного района Субура. Овидий даже нахально рекомендовал его в последние дни перед ссылкой как хорошее место для свиданий с девушками — не совсем то, что имел в виду Август.[228]
Степень, в которой Ливия действительно принимала участие в таких строительных проектах, точно определить нельзя. Но портик был еще одним примером использования Ливии как ключевой фигуры в пропаганде императора. Несколько женщин за пределами императорской семьи также вдохновились ее примером. Среди них была Евмахия, общественная жрица и богатая представительница древнего семейства из Помпеи, которая после смерти отца управляла его предприятиями по производству вина, амфор и облицовочной плитки. Она использовала портик Ливии как образец для строительства за свой счет огромного портика вокруг форума Помпеев[229], вход в который до сих пор стоит.[230] Очевидно, что теперь Ливия стала образцом для подражания у женщин римской элиты.
