Афродита не только объяснила, чем ее оскорбил Ипполит, но и сообщила, как
она ему отомстит: Тесей, не зная всей правды, проклянет и погубит Ипполита,
но и Федра, хоть не опозоренная молвой, тоже погибнет.
Некоторые исследователи склонны видеть в отказе Ипполита от союза с
мачехой так называемую hybris - "трагическую вину", искони присущую смертным
готовность идти наперекор воле богов. Однако в древнегреческом мышлении
hybris непременно ассоциируется с нарушением неких нравственных норм,
освященных теми же богами. Покушение на святость супружеского ложа - да к
тому же со стороны пасынка, чтущего своего отца,- несомненно, явилось бы
проявлением той же hybris. Удовлетворив притязания мачехи, Ипполит, конечно,
не совершил бы преступления перед Кипридой, подчиняющей себе все живое, и не
впал бы перед ней в "трагическую вину", но он нарушил бы долг благородного
человека, не допускающего даже мысли о вынужденном бесчестье. Трагический
конфликт в "Ипполите" проходит не между дозволенным или недозволенным, но
естественным для молодых людей половым чувством. Он лежит в плоскости
нравственных ориентиров. Федра могла бы не опасаться за жизнь, пока она
таила свое чувство внутри; как только лукавое вмешательство кормилицы
заставило ее открыть хору (и тем самым Ипполиту) страшный секрет, она
оказалась подсудной общественному мнению. Чтобы восстановить среди
социального окружения репутацию благородной жены, у нее не остается другого
выхода, кроме петли. Ипполит, напротив, отвечает только перед самим собой:
неосторожно дав все той же кормилице обет молчания, он не чувствует себя
вправе открыть отцу тайну, позорящую его дом, и становится жертвой
собственного честного слова. Строит ли человек свое поведение с оглядкой на
внешнюю оценку или соотносит его со своим внутренним нравственным долгом,
ему не остается места в этом мире - таков неутешительный вывод из
проблематики еврипидовского "Ипполита".
В трагедии он еще более усугубляется тем, что теряет всякий смысл
божественное управление миром - очень древняя категория человеческого
мышления, которая восходит к тем далеким временам, когда первобытный дикарь
видел себя еще совершенно беззащитным перед лицом божественного гнева -
непостижимых ему стихийных сил. Представление о гневе богов отчетливо
сохраняется и в самом раннем памятнике греческой литературы - гомеровском
эпосе, где едва ли не каждый мало-мальски заметный герой пользуется
симпатией одних богов и должен опасаться гнева других, которых он успел
чем-нибудь задеть. При всем том, однако, редко какой-либо бог оставляет без
помощи своего любимца, если знает, что ему угрожает опасность со стороны
другого божества: к этому его может принудить только приказ самого Зевса,
следящего за исполнением безапелляционного приговора судьбы. Совсем иначе
ведет себя еврипидовская Артемида: зная о предстоящей гибели своего
поклонника Ипполита, она позволяет Афродите осуществить до конца свой
коварный замысел и появляется только над умирающим Ипполитом, чтобы спасти
его имя от посмертной клеветы и открыть глаза Тесею,- сомнительная услуга,
заставляющая вдвойне терзаться овдовевшего мужа и осиротевшего отца! Почему
же Артемида не вмешалась раньше, чтобы предотвратить ужасное бедствие?
Потому что среди богов не принято мешать друг другу в исполнении их
планов,объясняет богиня. Воистину непривлекательны обе представительницы
олимпийского пантеона: мелочно-тщеславная Афродита, готовая погубить даже
Федру (воспылавшую страстью к Ипполиту вовсе не без воли самой богини), лишь
бы не упустить малейшей возможности отомстить Ипполиту, и предательски
попустительствующая ей Артемида! Напрасно старый слуга обращается к Афродите
с просьбой быть снисходительной к юношеским заблуждениям Ипполита, ибо богам
надлежит быть мудрее смертных,- мудрые боги, правившие в "Орестее" миром по
закону справедливости, навсегда ушли из трагедии Еврипида, как ушли они из
общественного сознания и этики афинян в первые же годы Пелопоннесской войны.
Самую мрачную роль играет божественное вмешательство в трагедии
"Геракл". И здесь Еврипид небольшим изменением, внесенным в миф, существенно
переместил акценты и создал трагедию сильного человека, незаслуженно
испытывающего на себе капризное своеволие богов. По традиционной версии,
Геракл, еще будучи молодым человеком, в припадке безумия убил своих
малолетних детей; за это Зевс отдал его в услужение трусливому и ничтожному
микенскому царю Еврисфею, для которого он и совершил свои знаменитые
двенадцать подвигов. У Еврипида последовательность изменена: Геракл
представлен могучим богатырем, с честью вышедшим из последнего испытания.
Радость от встречи с семьей тем сильнее, что Геракл буквально вырывает ее из
рук смерти, которой грозит его жене и детям фиванский тиран Лик. Заметим
попутно, что все мольбы Амфитриона - престарелого земного отца Геракла - к
его небесному отцу Зевсу о спасении оставались бесплодными, и это давало
Амфитриону повод для нелестных высказываний о Зевсе. Так или иначе,
возвращение Геракла кладет конец проискам Лика, и первая половина трагедии
завершается радостной игрой героя с еще не оправившимися от испуга детьми.
Здесь, однако, в действии наступает резкий перелом, вызванный вмешательством
Геры, ненавидящей Геракла. Это по ее приказу в дом Геракла проникает богиня
безумия Лисса, помрачающая сознание героя; в припадке безумия, видя в жене и
детях своих давнишних врагов, Геракл убивает их и начинает разрушать
собственный дом; только появление его вечной благодетельницы Афины
прекращает губительное помешательство Геракла: ударом тяжелого камня в грудь
она сражает обезумевшего богатыря и повергает его в тяжелое забытье.
Частичное или временное расстройство рассудка человека, ведущее к
совершению нечестивого деяния, нарушению общепринятых нравственных норм,
было знакомо греческой литературе задолго до Еврипида, хотя и получало
далеко не всегда одинаковое истолкование. Гомеровский Агамемнон, оскорбивший
в своей неумеренной гордости славнейшего героя - Ахилла, объяснял это
впоследствии вмешательством богини Аты, персонификации "ослепления",
вторгающегося извне в сознание человека. Эсхиловские герои - тот же
Агамемнон, решающийся принести в жертву собственную дочь; Этеокл, готовый на
братоубийственный поединок с Полиником,- оказываются способными на такой
поступок только в состоянии исступленной одержимости, влекущей за собой
помрачение рассудка, - однако без всякого божественного вмешательства извне.
Еврипид возвращается к "гомеровской" трактовке безумия не потому, что он не
умеет изобразить состояние пораженного таким недугом человека. Рассказ
вестника о поведении Геракла в состоянии сумасшествия, а также о его
патологическом сне, равно как описание безумствующей Агавы или находящегося
в состоянии тяжелой психической депрессии Ореста в более поздних трагедиях,
показывают, что Еврипид успешно использовал в этой области наблюдения
современной ему медицины, искавшей причины психических расстройств не вне
человека, а в нем самом. Если в разбираемой трагедии безумие Геракла
вызывается именно злокозненным божественным вмешательством, то его
назначение в художественном замысле Еврипида не вызывает сомнения: источник
зла и бедствий, обрушившихся на прославленного героя, лежит не в его
"нраве", а в злой и капризной воле божества.
Эта мысль становится еще нагляднее при сравнении "Геракла" с Софокловым
