не подслушивает кто их?
Фёдор стоял понурый. Сон нынешнею нощью едва-едва пришёл, и то под самую зарю.
– А мне ты на кой чёрт это выложил-то? – вопрошал Алексей.
Фёдор поднял очи на отца, глубоко вздыхая.
– Не ведаю я, правильно ли порешил с нею, – молвил юноша.
Басмана-отца задело что-то в сих словах. Какая-то тяжесть признания, какой-то живой пыл в том вздохе.
– А царь-батюшка? – спросил Алексей, да Фёдор лишь мотнул главою.
– Ведать не ведает, – ответил молодой Басманов.
Алексей почесал затылок, и с уст сошёл тяжёлый вздох. Короткие мгновения он предался раздумью, а опосля опустил ручищу свою на плечо отпрыска да подбодрил малость.
– Да полно, Федя, нос вешать, – молвил Алексей, – всё верно рассудил. Немец эту девку откуда-то выцепил – пущай сам с нею по приезде и мается. Уж прибить всяко поспеем.
– От и я об том подумал, – кивнул Фёдор да много ободрился со слов отцовских.
* * *
От и настал сей день долгожданный, как опричников Вяземского да Штадена ожидали в столице. Божьею милостью, безмерно благой и доброй, они управились на дальней чужбине до заморозков, и посему дорога морем была славной. Встретить поручили Фёдору да Малюте. Басманов с явным уж нетерпением всё выжидал, как причалит корабль, заметив друга своего задолго до высадки. Вяземский и Штаден сошли с судна, и опричники крепко обнялись.
– Поди, умаялся на корабле? – спрашивал Фёдор, оглядывая немца.
Генрих кивнул, прикрывая глаза и проводя по лицу. Усталость холодной бледностью осела на его лице.
– Соскучился по езде верхом? – вопрошал Басманов, кивая на Данку, стоящую тут же, без привязи, а подле неё и конь Штадена.
Немец покосился на своего друга. Фёдора Генрих знавал как самого прозорливого при всём дворе – неужто какая перемена затмила разум его другу? Неужто Басманов не видит, что Штаден едва на ногах стоит от долгого пути? Фёдор же приметил смятение на лице наёмника.
– Поди, очень соскучился? – добавил Басманов, и голос его звучал твёрже.
– Премного, Тео, – ответил немец, и голос его охладел от тревоги.
– Что ж, братия, откланяемся и к трапезе вечерней прибудем, – молвил Фёдор да поспешил увести друга поскорее.
* * *
Генрих стиснул зубы до скрипу и пошёл прочь, на крыльцо пред кабаком, где его ожидал Фёдор. Немец оставил Алёну внутри с опухшими от слёз глазами, так и не получила она никакого ответа о судьбе своей. Пёс, тот самый, лютый и со рваными ушами, был много рад возвращению хозяина, но нынче же воротился в будку и будто бы боялся поднять взгляд.
– Убить её мало, – тихо молвил Генрих, опуская голову да опёршись о промозглые деревянные перила руками.
Басманов свёл брови, услышав то.
– И мне плевать, что ведьма, – процедил немец. – Она не сказала мне. А сего я не могу простить.
– Ну, вот и порешил же? – молвил Фёдор, пожав плечами да махнув рукою, точно пресекая себе горло.
Генрих глухо выдохнул и коротко кивнул. Фёдор опустил руку на плечо друга.
– Ну, погляди-ка, как выходит, – молвил Басманов, подаваясь к немцу, – коли она тебя приворожила, то такие мысли и не взбрели бы в главе твоей. А коли уж взбрели, стало быть…
Фёдор не закончил, отстранившись от Генриха да тряхнув плечами.
* * *
Фёдор коротко постучал, переступая порог опочивальни князя Вяземского. Афанасий сидел в кресле подле камина, но обернул взгляд от огня, стоило Басманову появиться. В руках князя темнел бархатный мешочек с ослабленною шнуровкой. Басманов сразу приметил его, быстро прикидывая, к чему же то. Вяземский подозвал гостя коротким жестом да поднялся со своего места. Фёдор скоро приблизился к Афанасию, принимая лёгкий мешочек. С большим любопытством молодой Басманов вытряхнул себе на ладонь.
– Не так лихо, Федь! – упредил Афанасий, и Фёдор тотчас же застыл, внимая тому наставлению.
На белой ладони покоился холодный кусок стекла. Фёдор осторожно взялся за медную окантовку. Стекло было хитро выгнуто, из-за чего вновь свершалась та путаница – ежели смотреть сквозь этот кружок, всё казалось ближе али размытее, нежели взаправду. Улыбка сама собой заняла уста Фёдора, когда он с ребяческим рвением принялся оглядывать сквозь стекло всё вокруг. Он быстро перевёл оживлённый, радостный взор на Афанасия.
– Не разбей, – молвил Вяземский, упреждая всякое, что собирался молвить Басманов.
– Да хранит тебя Боже милосердный, Афоня… – молвил юноша, принявшись разглядывать вышивку на рукавах своего кафтана.
Нынче же единый узор разложился многими нитями. Басманов разглядывал, как складывалась единая картина шаг за шагом, стежок за стежком. Верно, он бы вечность мог рассматривать за искусною вышивкой, да его отвлёк стук, точно на стол поставили что из стекла. Фёдор убрал всё в бархат, а опосля припрятал в карман. На сей раз внимание его охватила бутыль на столе.
– Что это? – вопрошал Басманов, постучав ногтями по ней, и сосуд глухо отозвался тихим звоном.
Афанасий было пару раз хлопнул себя, ища короткую записку от лодочника. Токмо сейчас припомнил князь, что то письмецо было переложено Кузьмой по приезде.
– От кого-кого! А то не знаешь, – усмехнулся Вяземский, отвернувшись, чтобы сыскать послание. – От друга нашего с тобой сердешного, Михал Михалыча. Чёрта с два его забудешь…
Кусок скрученной, малость засыревшей бумаги быстро отыскался среди прочего, но стоило ему воротить взор на Фёдора, как сердце вновь в пятки ушло. Фёдор зажмурился, занюхивая свой кулак. Тряхнув головою, он поглядывал на бутыль, из которой только что отпил.
– Ты же не… – выдохнул Вяземский, рухнув в кресло, уставившись на Басманова.
Фёдор же, верно, ничуть не разделял княжеского замешательства. Пару мгновений спустя Басманову будто бы пришла мысль, что же столь взволновало Афанасия. На миг догадка смутила и Фёдора.
– Оно ж не отравлено? – вопрошал Басманов, будто бы нынче в том был какой толк.
Афанасий мотнул головой, хотя глаза его уставились пред собою, точно лишённые всякой мысли, всякого рассудка.
– Сейчас-то уж что? – тихо, сипло усмехнулся Вяземский.
– И то верно, – ответил Фёдор, пожав плечами.
Басманов не спеша опустился за стол подле Афанасия. Князь не проронил ни слова, пока Фёдор, видно, всё же малость разделял его волнения. Басманов глядел на холодное стекло, прислушиваясь к горячему послевкусию, что до сих пор стояло в горле.
– Да не, – молвил Фёдор, поднеся горлышко к носу, – на сей раз и вкус, и дух иной.
Афанасий будто ничего и не слышал да просто поглядывал – не станет ли дурно Фёдору. Наконец отчаяние али смирение – лишь Богу известно, да всяко князь глубоко вздохнул да принялся беглым взглядом что-то выискивать.
– Хоть бы, хоть бы… – пробормотал Афанасий, пододвигая две чарки, покоившихся на столе всё это время.
Фёдор ухмыльнулся, поведя бровью.
