При моих словах про «благоверную, в глазу собеседника промелькнула ярость, а кулаки непроизвольно сжались. Она его тоже бьёт, что ли?!
Как-то обречённо выдохнув, Охрим только мотнул головой, но ничего не сказал.
- Дальше… «Доверяет расписываться на документах», говоришь? А может, он тебя таким макаром подставляет – такая мысля тебе не приходила в голову? Сам прекрасно знаешь - благодетель твой ворует и ворует внаглую! У каждой семьи в Ульяновске и волости ворует – впаривая разбавленный керосин и, у государства - в особо крупных размерах ворует. Рано или поздно - твоего Панкрата Лукича возьмут за его сморщенную старческую задницу… А на всех документах твоя подпись! И вместо этих откормленных скотов, отправишься на лесоповал ты – что с твоим телосложением и здоровьем, равносильно расстрелу с особой жестокостью.
По тому, что он даже не взглянул на меня и даже не вздрогнул от этих слов, вижу - что он и сам всё это понимает. Однако:
- Мне пора уходить. Спасибо за…
- Что-то в горле пересохло, - говорю держась за, - давай ещё по стакану со сдобой, Охрим. Потом я скажу тебе самое главное и, всё - можешь уходить и жить как жил раньше. Ну а я же, в принципе - и без этого «американского» керосина не обеднею: забирайте этот «Стандарт-Ойл», ко всем чертям…
Допив свой стакан, он начинает первым:
- Так, что самое главное сказать хотел, Серафим?
Видно, сильно торопится шнырить на эту «мафию».
- Самое главное, что я хотел тебе напомнить – ты не собака, Охрим! А – ЧЕЛОВЕК!!! Неуж забыл?
И тут он вздрогнул, как от удара электротоком.
- «Подобрали на улице», говоришь? Подобрали, обогрели, накормили, обобр… Эту страшилу в юбке подсунули.
Охрим, вздрогнул ещё раз: как будто от несильного – но неожиданно-подлого удара.
- «Благодетель»…, - презрительно-зло фыркаю, - а не по вине ли этого «благодетеля» - ты и оказался на улице бездомной одноглазой собакой?
Изумляется, словами не описать:
- Как, это?!
- Обыкновенно «это». Тебе сколько лет, ты какого года?
- Зачем тебе это…? Тридцать один полный год, тысяча восемьсот девяносто второго года…
- «Девяносто второго»? – хлопаю ладонью об стол, - я так и знал!
- Что «знал»?
- Ты родился в годы «Царь-голода», когда засуха и неурожай в России усугубились жадностью таких вот «благодетелей» – взвинтивших цену на хлеб до заоблачных высот. Пока власти раскачивались организуя помощь населению, умерло с голоду и сопутствующих ему болезней множество народу – особенно детей… Тебе ещё «повезло»!
Рисунок 105. В 1891-93 гг, в следствии неурожая и неэффективной политики властей, голод охватил 17 губерний РИ с населением 36 млн. человек. Смертность установить точно невозможно, но без всякого сомнения она была чудовищной – особенно среди детей.
Внимательно слушает затаив дыхание, лишь пробормотав вполголоса:
- Врагу бы моему, так «повезло»…
Вкратце рассказал ему историю, слышанную недавно от Отца Фёдора и, затем:
- Теперь ты понимаешь, в твоём конкретном случае виноват именно Панкрат Лукич Сапрыкин - своей неуёмной жадностью превзошедший всех и вся! Это из-за него умерла твоя мать и, ты без её молока вырос таким тщедушным – в чём только душа держится… Это из-за него – конкретно из-за Сапрыкина, вслед за матерью умер твой отец – и без отцовской защиты ты стал таким…
Прикусывает до крови губу:
- …Трусливым.
- Ну… Просто – неуверенным в себе и своих силах, так скажем, – отрицательно машу головой и продолжаю, - это именно из-за этого купчины, ты в поисках «подножного корма» день-деньской пасся в лесу и лишился глаза…
И здесь произошёл взрыв!
Охрим соскочил опрокинув лавку, весь «наэлектризованный» - из единственного уцелевшего ока, аж искры сыпятся:
- ПАДЛА!!! Я УБЬЮ ЕГО!!!
- Сядь, сядь – успокойся!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Еле-еле поймал его и усадил обратно на лавочку – хотел куда-то немедленно бежать, что-то крушить и понятно кого убивать. Его всего колотит от мощного выброса адреналина, трясётся весь – зубы об стакан как отбойный молоток об гранит звенят…
Однако постепенно успокаивается:
- Я никогда не видел ни мать, не помню отца… Какими, интересно они были?
- Они были…, - держу его за руку, - они были просто людьми – достойными более лучшей участи, чем им досталась.
- Я даже не знаю где их могилы…
С непоколебимой уверенностью в голосе обещаю:
- Ничего! Мы с тобою найдём их, помянем и поставим достойный памятник.
И, тут он поднял… Он поднял на меня глаз и, я увидел в нём… Когда-нибудь брали на улице в руки бездомного щенка? Вы видели, как он на вас смотрит? Вот-вот…
ВСЁ!!!
Теперь он мой.
***
Заглядываю через одинокий глаз в самую душу, в самые её тёмные уголки:
- Сказать по правде, Охрим, «убить» врага - дело нехитрое, я сто раз так делал…
Брешу, конечно – как сивый мерин, но у меня в здешних краях определённая репутация «больного» на всю голову и ей надо - хотя бы на словах, соответствовать.
- …Однако, что будет после убийства? Ты согласен сесть в тюрьму из-за этого подонка? Уверен: твои отец и мать – будь они живы, не одобрили бы этого! Другой вопрос: ты уже достаточно взрослый – тебе 31 год…
Не помню возраста героя-маньячилы Достоевского – геноцидившего топором старушек, но по моему мнению - именно в эти лета муЖЖЖчина начинает себя спрашивать: «Тварь я дрожащая или право имею?». В смысле: «Скоро старость, а потом я умру – чего я добился, какой след после себя оставлю?». Пытаясь ответить на этот вопрос, мужчина - так или иначе, начинает «дёргаться».
«Опасный возраст», одним словом! После сорока большинство мужчин обычно успокаивается, свыкаясь с мыслью - что после них на этом свете останется лишь огромная куча переработанного желудочно-кишечным трактом «добра» и, вонь разлагающейся «оболочки» - которую покинула бессмертная душа…
Продолжаю:
- …В таком возрасте, у тебя уже должно быть положение в обществе, своё жильё и семья, наконец.
Снова, сжимает с лютой ненавистью кулаки:
- Её я убью второй!
- Охолонь, – строго прикрикиваю, - сейчас не прежнее царское мракобесие и избавиться от нелюбимой жены - можно не убивая её, а просто разведясь. Буквально пять минут в ЗАГСе и ты - свободен от брачных уз и, можешь найти себе женщину для создания новой семьи.
Тот, как-то пришибленно смотрит на меня:
- Издеваешься, Серафим? Да, кому я такой нужен?!
Соглашаюсь:
- «Такой», ты действительно никому не нужен - женщины предпочитают победителей, въезжающих в их город на белом коне. А если у тебя будет высокое общественное положение?
- Как, это? – растерялся.
- Если ты действительно займёшь место Панкрата Лукича – станешь заведующий «Нефтяным складом»? Причём, не через десять или двадцать лет, а ещё в этом году? Справишься ведь с делами: этот старый педрило - чему-то да научил тебя, сам же говоришь… Справишься с Нефтяным складом, Охрим?
Слышу, как эхо в ущелье:
- Справлюсь…
Разевает рот и, око его поволокой затуманились от открывшихся перед ним перспектив, а я долблю в одну и тоже точку:
- Вот представь: сам долбанный Лукич, его подсвинки-сыновья, твоя «дражайшая» и прочие – вдруг исчезают навсегда и бесследно. И ты остаёшься на весь «склад» один одинёшенек – полным хозяином… Представил?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Тот ещё «витает», поэтому ответил не сразу:
- …Да, представил… Такое, разве возможно?! Так разве что в сказках бывает.
- «Мы рождены, что б сказку сделать былью», Охрим!
Тудым-сюдым и, под разговор о его блестящих перспективах после бесследного исчезновения семейки Сапрыкиных – мы весь самовар досуха опростали и плюшки начисто подъели. У Охрима вовсю разыгралось воображение:
