Может, я самый тупой попаданец в истории этого литературного жанра - но ничего более умного, чем опять же - подкинуть какой-нибудь компромат самому себе и затем стукануть непосредственно в ГубГПУ, в голову не пришло.
А как подкинуть?
И, тут как ледяной душ: да проще чем мне – Сапрыкиным!
Ведь, у Отца Фёдора не дом - а проходной двор. Единственное отличие: у меня априори - не может быть своего «чмо». Ни я, ни мой названный отец - под эту психологическую категорию, категорически не подходим и никакого компромата против себя подкладывать не будем.
Раскрываю глаза пошире:
- Отец! В последнее время у нас никого постороннего не было?
Тот, прихлёбывая из чашки чай с сахаром прикуску:
- «Посторонних» у нас никогда не бывает – только прихожане.
Неправильно поставленный вопрос был, на ходу исправляюсь:
- А из прихожан тех – кто никогда носа не казал в церкви и лба лишний раз не перекрестит и, вдруг - рвением религиозным обуян стал?
Тот, несколько встревожась:
- Гринька Старожухин, разве? Последний раз вчера приходил.
- Кто это? Не сапрыкинский ли родственник?
- Да, это его старшей снохи деверь… Брат жены её брата, то есть… Что случилось, сынок?
У меня дыхание перехватило от возмущения:
- Да… Да… Да, как ты его только на порог пустил!
- Для меня все равны, – хватается за сердце, - все прихожане…
- Слышал, слышал и не раз: «В царстве моём нет ни эллина, ни иудея…». После чего Христа распяли римляне по наущению соотечественников-жидов. Где он был – тот «деверь»?
- В Храме… Чуть лбом… Не прошиб…
Соображаю, как в горячке: «В церкви народ всегда бывает – когда она открыта. Бабки, дедки богомольные бдительно следят за каждым шагом и соблюдением всех положенных ритуалов… Незаметно что-то подсунуть – весьма проблематично».
- В избу ты его пускал? Куда именно?
- Здесь, в светлице… Беседовали, потом я предложил почаёвничать… Как обычно – ты же знаешь…
- Он оставался здесь совершенно один?
- Было пару раз… Пока за самоваром ходил он был один… Потом ещё раз…
Однако, вижу ему совсем плохо! Бегом в церковь, даже не одевшись, хватаю в своём схроне «роялистое» сердечное и так же бегом обратно. Прибегаю, сую Отцу Фёдору таблетку нитроглицерина под язык и приступаю к шмону.
Принести самовар – это где-то пару минут. Хотя нет, больше - Отец Фёдор ходит не торопясь и любит на кухне «яйца почесать» лишний раз… Куда можно спрятать что-нибудь бумажное в трапезной за пять минут? …Разве за иконами? В книгах? В комоде с посудой?
Здесь ничего нет! Здесь пусто! Опять ничего!
Я в панике…
СУНДУК!!!
Большой, старинный дубовый сундук стоит в углу под образами. Чтоб заправить лампадку, Отец Фёдор встаёт на него. Внутри же, все оставшиеся после канувшего лихолетья нехитрые семейные ценности и, «смертное» - что названный отец мне как-то показывал, говоря: «Вот в этом, меня рядом с матушкой Прасковьей Евдокимовной и похоронишь».
Блин – сундук заперт и подобрать ключ дело явно не на пять минут. Оглядываю со всех сторон – между ним и стеной тоже ничего нет.
А если под него? Пытаюсь поднять – я же знаю, что наполовину пуст после лихолетья… Ох, какой тяжёлый! Нет, не смогу.
- Отец, – тяжело дыша от напряжения, вытираю выступивший со лба пот, - этот сапрыкинский «деверь» - мужик здоровый?
- Нет, - тот явно оживает от действия лекарства, - немногим шире тебя, но росточком поменьше… Не поднять ему мой сундук.
Так, так, так…
Внимательно осматриваю кованый висячий, старинный замок. В принципе - незатейливо-нехитрая конструкция! Я б его влёгкую открыл, если бы было чем…
Отмычка?
- Отец! А кто по профессии - этот сапрыкинский «деверь»?
- Не знаю точно, но он городской – кажись с какого-то завода к нам в Смуту перебрался. Другие говорят, мол каторжанин – «птенец Керенского», по амнистии весной 17-го с каторги освободился… Одно время с нашими большевиками яшкался, да те его прогнали – украл дескать что-то. Разное про него болтают. А сейчас у него своя мастерская – примусы чинит, замки… Кустарь-единоличник, в общем. …Ты думаешь?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
- «Думать» раньше надо было – сейчас надо скакать! Отец! Быстро мне ключ!
- В моей с матушкой спальне - посмотри под периной.
Большими скачками несусь в семейную спальню. Ой, какая огромная и тяжёлая перина – под неё пулемёт станковый с полным боекомплектом можно спрятать, не токмо ключ…
ВОТ, ОН!!!
Лечу обратно, ковыряюсь ключом в замке…
Да, что за чёрт!
Наконец, тугая пружина поддаётся и замок - щёлкнув медвежьим капканом, открывается. Откидываю крышку и чуть ли не ныряю с головой в сундук… Пилиять, как нафталином воняет – а моли хоть бы хны: целая «эскадрилья» на свежий воздух вылетела… Ага! Знакомая вещичка – моя футболка с двухголовым гербом и ВВП. Хоть «ностальжи» сжала моё сердце железными пальцами – выдавив из глаз скупую мужскую слезу, но:
- Извини, отец – но этот «ангельский» прикид, нам с тобой придётся сжечь.
Всплескивает руками:
- Ах, как жаль такую красоту… А давай я под рясу одену? А если что – какой со старика спрос?
- Обыкновенный «спрос» – уголовно-процессуальный… Сжигаю без вариантов.
А у самого «чёрной дырой» тёмные мысли – Храм то, по любому шмонать будут.
Не, Сапрыкин – какая же ты всё-таки сволочь!
ВОТ ОНО!!!
И умудрился же почти на самое дно засунуть, «птенец» чёртов!
Завёрнутая в белую холстинку, перевязанная пеньковым шпагатом пачка бумаг.
- Твоё, отец?
- Ох, грехи мои тяжкие…, - сомлел тот, закатив глаза, - да, упаси Христос!
Понятно… Разрываю руками шпагат, разворачиваю и, читаю на первом же печатном на машинке листке:
- «Граждане России! Терпенье православного люда от невиданных притеснений на веру нашу Христову, на пределе. Восстанем же братия как один против безбожной жидовско-коммунистической тирании…».
Отец Фёдор, снова хватается за «мотор», побледнев и крестясь.
- Тогда в печь!
Вместе с «роялистой» футболкой, пачка бумаг полетела в огонь.
Хорошо, что уже декабрь месяц – зима и, печь не придётся растапливать специально.
- Отец! Скоро надо ждать «гостей»…, - ворошу кочергой, чтоб быстрей прогорело, - у тебя точно нет больше ничего «лишнего»?
- Разве, что самогон… Самогон жечь не дам!
Подумав, сбегал в свою спальню и взяв с книжной полки один довольно толстый томик - завернув в ту же тряпицу и перевязав шпагатом, положил его на замену «компромату». Перерыв сундук ещё раз, постаравшись сложить вещи как было или хотя бы в видимом порядке. Затем, запер сундук, накрыл цветастым лоскутным ковриком – как прежде было, а ключ засунул за образа. Помахав руками, разогнал по углам комнаты моль:
- Кыш, чешуйчатокрылые!
Ещё раз переворошив на углях остатки компромата, сел за свой стол в спальне, достал бумагу, ручку со стальным пером, чернила и принялся «строчить».
Зашёл Отец Фёдор и, дыхнув на меня «свежаком»:
- Что пишешь, сынок?
- «Оперу» я пишу, отец, «оперу»… А ты что это бражничаешь на ночь глядя?
- Так ведь по любому, сию «божью благодать» конфискуют, – не пропадать же добру?!
- Логично. А как же твоё сердце, - спохватываюсь в лёгкой панике, – ведь я ж тебе лекарства давал?
- Одно «лекарство» другому не навредит!
И тут слышим в дверь громкое и настойчивое:
«Тук, тук, тук!».
- А вот и опера! Явились, не запылились.
Священник перекрестившись:
- Ты иди, сынок открывай, а я ещё стаканчик «лишнего» употреблю… Для смелости.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
***
Спорить было некогда, заложил деревянную ручку со стальным пером за ухо и пошёл полуодетый к двери:
- Кто стучится в дверь моя? Видишь, дома нет никто?!
- Отвори, Серафим – это ваша соседка за солью пришла.
