В целом же ситуация, когда друзья и коллеги бросают лирического героя на погибель («Вот раскопаем — он опять / Начнет три нормы выполнять, / Начнет стране угля давать — и нам хана!»), будет разрабатываться в «Человеке за бортом» и в «Балладе о брошенном корабле».
А мотив притворного сочувствия погибшему герою: «Служил он в Таллине, при Сталине, / Теперь лежит заваленный — / Нам жаль по-человечески его», — встретится в песне «Штормит весь вечер, и пока…» (1973), где лирический герой будет говорить уже от своего лица: «Мне посочувствуют слегка, / Погибшему, но издалека».
Он в прошлом младший офицер…
В такой же маске выступит герой в стихотворении «Попытка самоубийства» (1978): «И вот легли на спусковой крючок / Бескровные фаланги офицера. <…> О! Как недолог путь от кобуры / До выбритого начисто виска!». Сравним с песней белых офицеров (1965): «Всё разбилось, поломалось, / Нам осталась только малость — / Только выстрелить в висок иль во врага». Вспомним в этой связи и самоубийство белогвардейского поручика Брусенцова в фильме «Служили два товарища», съемки которого как раз проходили в 1967 году, когда был написан «Случай на шахте».
Его нам ставили в пример…
«Примером» был назван лирический герой и в одном из стихотворений 1968 года: «А ко мне тут пристают: / Почему, мол, ты-то тут, — / Ты ведь был для нас статут /и пример!» («А меня тут узнают…» /2; 571/). И о своей «всегдашней готовности» («Он был, как юный пионер, — всегда готов!») лирический герой также будет говорить неоднократно — например, в «Романсе» (1969): «Спешу навстречу новым поединкам / И, как всегда, намерен побеждать!».
Дополнительными доказательствами автобиографичности образа «стахановца, гагановца, загладовца» могут служить и следующие цитаты: «Так много сил, что все перетаскаю, — / Таскал в России — грыжа подтвердит» /5; 210/, «Да, я осилить мог бы тонны груза! / Но, видимо, не стоило таскать» /5; 128/.
Кроме того, про «стахановца, гагановца, загладовца» сказано: «И вот он прямо с корабля / Пришел стране давать угля, / А вот сегодня наломал, как видно, дров», — что вызывает в памяти набросок к песне «Лечь на дно» (1965), где лирический герой уже использовал этот фразеологизм применительно к самому себе: «Ох, как мне худо, ох, нашумел я, / Ох, натворил я, дров наломал!» /1; 442/. А «дров наломал» он также в «Путешествии в прошлое» (1967): «Выбил окна и дверь / И балкон уронил».
Если в «Случае на шахте» герой добывает уголь, то в «Песне Рябого» (1968), вошедшей в фильм «Хозяин тайги», он занимается золотодобычей, как в более поздней песне «Про речку Вачу и попутчицу Валю» (1976). А вторая редакция «Песни Рябого», предположительно написанная для фильма «Мой папа — капитан» (1969), содержит такую концовку: «Как-то перед зорькою, / Когда все пили горькую, / В головы ударили пары, — / Ведомый пьяной мордою, / Бульдозер ткнулся в твердую / Глыбу весом в тонны полторы. / Как увидел яму-то — / Так и ахнул прямо там, — / Втихаря хотел — да не с руки: / Вот уж вспомнил маму-то, / Кликнул всех — вот сраму-то! — / Сразу замелькали кулаки. / Как вступили в спор чины — / Все дела испорчены: / “Ты, юнец, — Фернандо де Кортец!”. / Через час все скорчены, / Челюсти попорчены, / Бюсты переломаны вконец» /2; 413/.
В строках «Как-то перед зорькою, / Когда все пили горькую» явно повторяется ситуация из «Случая на шахте»: «Сидели-пили вразнобой / “Мадеру”, “Старку”, “Зверобой”», — после чего героев «всех зовут в забой до одного», так как завалило «стахановца, гагановца, загладовца», а в «Песне Рябого» уже сам этот «стахановец», попав в беду, зовет своих коллег: «Кликнул всех — вот сраму-то!».
Таким образом, в «Песне Рябого» герой, который «вкалывал до зари», — это тот же «стахановец, гагановец, загладовец», который «три нормы выполнял» (а в черновиках «Песни Рябого» тоже говорится о том, что он выполнял несколько норм в день; АР-10-10). Как сказал однажды Высоцкий режиссеру Алексею Герману: «Работать хочется, вкалывать…»п7 Поэтому и в его произведениях этот мотив постоянен: «Уж лучше где-нибудь ишачь, / Чтоб потом с кровью пропотеть» /4; 158/, «Как вербованный, ишачу, / Не ханыжу, не торчу» /5; 162/, «А он работает с утра, / Всегда с утра работает» /1; 149/, «Сивка — на работу: до седьмого поту / За обоих вкалывал, конь конем!» /1; 61/, «Вкалывал он больше года» /2; 196/, «Вкалывал он до зари, / Считал, что черви — козыри, / Из грунта выколачивал рубли» /2; 412/. А 26 августа 1967 года Высоцкий пожаловался Золотухину: «Куда деньги идут? Почему я должен вкалывать на дядю? Детей не вижу»1275.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Да и в целом ситуация, когда «бульдозер ткнулся в твердую / Глыбу весом в тонны полторы», повторяется неоднократно: «Пусть врежемся мы в столб на всем ходу…» /5; 556/, «Возьму да <и> врежусь, пусть он не гудит» (АР-3-210), «“А ну, без истерик! Мы врежемся в берег”, - / Сказал капитан» /2; 45/ (кстати, хладнокровие капитана: «А ну, без истерик.», — перейдет в песню «Еще не вечер», 1968: «Но нам сказал спокойно капитан: / “Еще не вечер, еще не вечер!”»).
В «Песне Рябого» сказано, что бульдозер был «ведом пьяной мордою». То есть герой напился, сел в бульдозер, врезался в здоровенную глыбу и разбил машину. Такие же истории будут происходить и с самим Высоцким. Вот, например, случай, описанный Эдуардом Володарским: «Однажды были у него. Зашел Даль, выпивали-выпивали, вдруг Высоцкого осенило, что сегодня 14 июля — День падения Бастилии: “Едем во французское посольство, там водка на халяву!”. Когда с горем пополам добрались, он никак не мог вписаться в посольские ворота. Бабах! — одной дверцей дол-банулся, дал задний ход. Снова попробовал — бабах! — вторую помял. Перепуганные менты стоят и не знают, что делать. Подбежал знакомый француз, завел машину во двор. Мы ввалились на прием чуть ли не на четвереньках. Основательно добавили, возвращаемся, спотыкаясь, Володя увидел свое авто и с изумлением говорит: “Ё-моё! Кто ж мне машину так изуродовал? Ой, ё, сколько тут чинить!”»[1467] [1468] [1469].
Про бульдозериста, врезавшегося в глыбу и увидевшего яму, сказано также: «Вот уж вспомнил маму-то…». А три года спустя эти слова повторит лирический герой: «Покурить, например?.. / Но нельзя прерывать, / И мелькает в уме / Моя бедная “мать”» («“Не бросать!”, “Не топтать!”…», 1971). Да и в «Нейтральной полосе» про капитана, являющегося авторской маской, сказано: «И по-русски крикнув: “…мать!”, рухнул капитан». Приведем еще несколько цитат, в которых лирический герой употребляет это выражение: «Вот бы вас к такой-то маме — на Камчатку нары б дали! / Пожалели бы вы Ларина Мишатку, порыдали б» /1; 372/, «В запале я крикнул им: мать вашу, мол!» /1; 222/, «А теперь достань его — осталось материться» /3; 65/. Об использовании поэтом ненормативной лексики уже говорилось в этой главе (с. 80 — 88).
Далее. Если главный герой «Песни Рябого» — «весь в комбинезоне и в пыли <.. > Не ангелы мы — сплавщики», то в таком же образе предстанет и лирическое мы в «Марше шахтеров»: «Да, сами мы — как дьяволы, в пыли». Вот еще несколько общих мотивов в этих песнях: «И весело хожу по штабелям» = «Вот вагонетки, душу веселя…»; «Из грунта выколачивал рубли» = «Терзаем чрево матушки-Земли. <…> Да, мы бываем в крупном барыше» (а «грунт» упоминается и в «Марше шахтеров»: «Не космос — метры грунта надо мной»).
Кроме того, в «Песне Рябого» герой «считал, что черви — козыри», и это — тоже авторская позиция. Данного мотива мы уже касались неоднократно: «Но козырь — черва и сейчас» /5; 245/, «Зря пошел я в пику, а не в черву» /1; 126/, «О, да, я выпил целый штоф / И сразу вышел червой» /2; 101/, «Я говорю себе, что выйду червой» /2; 279/, «У профессиональных игроков / Любая масть ложится перед червой» /5; 124/. Вспомним и «Песню Сашки Червня» (1980).
