Но допустим даже, что Кук погиб в Гвинее. Почему же тогда Высоцкий в своей песне не поменял на нее Австралию («Ели в этой солнечной Австралии / Друга дружку злые дикари»)? Да потому что, во-первых, Австралия — это тоже остров, а во-вторых, сюжет с Куком для Высоцкого был не более чем поводом для того, чтобы рассказать о себе и о своей судьбе. Поэтому в своих комментариях он постоянно привязывал историю Джеймса Кука к современности, давая понять, какой подтекст имеет его песня: «Ну, так бывает — что вот любят, а все равно съедят. Так что в этом смысле мы не очень далеко уити от дикарей»[1475]^2.
Также в этой связи Высоцкий рассказывал историю о том, как он во время своего визита на Таити летом 1977 года спросил смотрителя полинезийского музея, почему у них лишь недавно был принят закон против каннибализма: «Я спрашивал у смотрителя музея, почему. Он говорит: “Ну, в общем, это были поверья такие: для того, чтобы стать храбрее, надо съесть печень врага; чтобы лучше бегать, надо, там, значит, голень у него; чтобы лучше стрелять из лука или кидать копье — надо глаз. Ну дикари, ну чего делать? Потом я подумал-подумал: ну а мы-то что? Мы для того, чтобы самому стать лучше, тоже съедим пару хороших людей. Верно?»[1476] [1477]; «Они, аборигены — и австралийские, и вообще островитяне, его любили, Кука. Так пишут современники. И съели все равно. Именно, может быть, поэтому. Потому что любили. Так бывает, что любят и все равно съедят. Так что мы с вами знаем это. Что сами делаем довольно часто: “Мы вас любим, мы вас любим”, смотришь…»п24.
«Смотришь — уже тебя едят», — хотел сказать Высоцкий, но недоговорил.
Ведь в самом деле: ему сплошь и рядом признавались в любви, но вместе с тем, как заметил в одном из интервью Леонид Филатов, «народ его любил. Любил его и язвил его, и истязал чудовищно, потому что от любви до ненависти один шаг. Потому что казалось, что он вечный. Поэтому и записки были всякого рода, и атаки после концертов… “А почему вы поете всякие уголовные песни?” — “Да ничего я не пою… Это был момент… Это были стилизации”.
По-разному объяснял, иногда шутя говорил: “Знаете что? В России от сумы да от тюрьмы не зарекайся — это тоже данность”. Потом начинался разговор уже политического свойства: “А вот вы себе позволяете…”. А Володя никогда, к слову сказать, не полемизировал не песней»[1478].
Более подробно о том, как народ истязал Высоцкого, рассказал Валерий Золотухин в письме к своему учителю Владимиру Фомину от 18.01.1970: «Человек он редкий, добрый, ранимый, одинокий. Где только можно, я защищаю его и рассказываю о нем. Люди считают его негодяем, злым, заносчивым человеком. Потому что лезут все, кому не лень, к нему в душу со своими вопросами, сплетнями и т. д. Например, звонит телефон: “Это Высоцкий? Вы еще не повесились?” — Или: “Спойте, пожалуйста”. — Или: “Скажите что-нибудь в трубку интересное, мы запишем Ваш голос на магнитофон”. — Или: “Вы женитесь на Влади?”. — Или: “Почему Вы не в Париже?”. Как-то мы были с ним на концерте, подошла молодая девка, вперила в него глаза и говорит: “Нет, Вы не Высоцкий! Высоцкий большой и красивый, и сейчас он в Париже…”. В общем, гадостей ему хватает. Как тут не взбеситься и не послать одного-другого на три буквы, а им того и надо. Разносят по Москве и стране всякую гадость о нем»[1479] [1480] [1481]. Об этих же «аборигенах», которые его «любили, но все равно съели», Высоцкий говорил Михаилу Златковскому: «Любят… Лю-ю-бят! Ох, как любят… Гвоздем — тачку по крылу только что не! Доброхоты советовали где-нибудь за углом тачку оставлять — пустое! Сами же и найдут, доброхоты… <…> “А правда ли, что Высоцкий сегодня не играет? А Высоцкий умер или нет? А Высоцкий… А Высоцкий???” Несут всякую чепуху, хренотень — про того, кого ты рядом с собой и за актера не считаешь! Представляешь?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Нет… Лю-ю-бят!»1287
Для полноты картины приведем дневниковую запись Валерия Золотухина от 02.05.1968: «Сплетни о Высоцком: застрелился, последний раз спел все свои песни, вышел из КГБ и застрелился.
Звонок:
— Вы еще живы? А я слышала, вы повесились.
— Нет, я вскрыл себе вены.
— Какой у вас красивый голос, спойте что-нибудь, пожалуйста»1^.
Причем, как сказано в «Песенке про Кука», всех этих дикарей «науськивал колдун — хитрец и злюка», то есть Высоцкий был уверен, что все эти звонки к нему и визиты поклонников с издевательскими вопросами инспирированы властями. Тем более что такая ситуация уже возникала в «Песне о вещей Кассандре» (1967): «Кто-то крикнул: “Это ведьма виновата!” <…> Толпа нашла бы подходящую минуту, / Чтоб учинить свою привычную расправу».
А о том, как его «ели», Высоцкий подробно рассказал в песнях «Нет меня — я покинул Расею!» (1969) и «Я все вопросы освещу сполна…» (1971), а также в стихотворении «Я к вам пишу» (1972), которое имеет ряд общих мотивов с поздними текстами «Мне скулы от досады сводит…» и «Мой человек в костюме сером!..» (оба — 1979): «Спасибо вам за присланные злые / И даже неудачные стихи» = «А дальше — больше, — каждый день я / Стал слышать злые голоса»; «За песню трешник — вы же просто крез!» = «Судачили про дачу и зарплату: / Мол, денег прорва, по ночам кую»; «Сгинь, сатана, изыди, хриплый бес!» = «Пора такого выгнать из России!».
Да и в «Песне автомобилиста» герой говорит о ненависти к нему людей после того, как он приобрел автомобиль: «Прервав общенье и рукопожатья, / Отворотилась прочь моя среда. / Но кончилось глухое неприятье, / И началась открытая вражда».
Этим же временем (1971 год) датируется и первая редакция песни про Кука…
Поэтому легко догадаться, что Австралия здесь является олицетворением Советского Союза, так же как Новая Гвинея в черновиках стихотворения «Про глупцов» (1977): «Не имеют понятья совсем, / Скажем, жители Новой Гвинеи» /5; 484/, - и в «Марафоне», написанном в том же 1971 году, что и первая редакция разбираемой песни: «А гвинеец Сэм Брук / Обошел меня на круг».
Следовательно, если в образе мореплавателя Кука автор вывел самого себя, то в образе аборигенов представлено советское общество, а вождь и колдун являются образами власти, и их описание напоминает центрального персонажа стихотворения «Вооружен и очень опасен» (1976): «…Что всех науськивал колдун — хитрец и злюка» = «Он жаден, зол, хитер, труслив» (а жадность характерна и для вождя папуасов: «Желаю Кока, ну просто мука!» /5; 432/); «Кричал: “А ну-ка, войдем без стука'”» = «Кто там крадется вдоль стены, / Всегда в тени и со спины?»; «Добрые тупые дикари / Кожу очень ловко обдирали и…» (АР-10-172) = «Он глуп — он только ловкий враль» /5; 421/. Кроме того, в рукописи песни про Кука имеется набросок: «Плюньте через левое плечо» (АР-10-169). А в стихотворении «Вооружен и очень опасен» читаем: «Но плюнуть трижды никогда / Не забывайте!» /5; 96/.
Не хватайтесь за чужие талии, Вырвавшись из рук своих подруг. Вспомните, как к берегам Австралии Подплывал покойный ныне Кук.
Как в кружок усевшись под азалии,
Поедом с восхода до зари
Ели в этой солнечной Австралии
Друга дружку злые дикари.
Эта же «солнечная Австралия» фигурирует в песне «В желтой, жаркой Африке…» (1968), где поэт говорил о своем романе с Мариной Влади. И в том же 1968 году была написана повесть «.Дельфины и психи», которая начинается как раз с сюжета про дикарей: «Про каннибалов рассказывают такую историю. Будто трое лучших из них (из каннибалов) сидели и ели ёлки да ели. Захирели, загрустили и решили: кто кого будет есть» /6; 22/ ~ «Там, в кружок усевшись под азалии, / Поедом с восхода до зари / Ели в этой солнечной Австралии / Друга дружку злые дикари. / Так почему аборигены съели Кука? / Была причина — большая скука» («каннибалов» = «.дикари»; «сидели» = «усевшись»; «ели ёлки да ели» = «под азалии… ели»; «загрустили» = «большая скука»; «кто кого будет есть» = «Ели… друга дружку»).