Самое знаменитое голосование палаты общин в истории современной Англии состоялось 23 марта 1831 года. Великий билль о реформе парламентского представительства, предложенный новым правительством вигов, был принят с боем. Итогом стало упразднение ста округов. Вся политическая система подверглась радикальной перестройке.
– Думаю, даже сейчас мы победим с малым превосходством, – предупредил Карпентера Боктон.
Историческое решение, закрепившее в Англии современную демократию, было принято с перевесом ровно в один голос.
– Мой, – криво улыбнулся Боктон.
Но дело еще не было доведено до конца. Через несколько недель губительная поправка похоронила билль о реформе. Этот последний выпад консерваторов не особенно огорчил Карпентера.
– Теперь виги отправятся в глубинку и победят, – рассудил он.
И не ошибся. Премьер-министр от вигов лорд Грей мгновенно назначил выборы. Виги получили подавляющее большинство. Реформа стала неизбежной.
Карпентера и Боктона озадачило одно небольшое событие. Как-то во время встречи в просторных и людных кулуарах Вестминстер-Холла ремесленник невиннейшим образом сообщил:
– Я вижу, ваш Джордж тоже выдвинулся. От карманного округа.
Боктон удивленно уставился на него:
– В самом деле?
Чуть позже, чинно вышагивая в обществе нескольких престарелых пэров, они приметили старого графа Сент-Джеймса, и Боктон направился к нему.
– Известно ли вам, отец, что Джордж избирается от гнилого местечка?
– Так и есть, Боктон. Я это местечко ему и купил.
– Вы мне не говорили.
– Неужели? Должно быть, запамятовал.
– Жду не дождусь голосовать с ним на пару. Отец и сын, – сухо заметил Боктон.
Тот факт, что человек выдвигался от гнилого местечка, никак не означал, что он поддерживал систему. Многие виги, прошедшие в парламент именно так, придерживались принципов и собирались голосовать за ликвидацию собственных округов.
– Да? – Старый граф пожал плечами. – Понятия не имею, как он проголосует.
Карпентер на миг решил, что ослышался.
– Он будет голосовать за реформу, милорд, как мы с вами, – проникновенно обратился он к старому плуту. – За этим вы его и привели.
– Ах вот оно что.
Не обозначилась ли в старом графе легкая странность? Потерял нить? Или затеял очередную каверзу, чтобы досадить сыну? Он уставился на Карпентера и вдруг спросил:
– А у кого какие шансы на этих выборах? Кто принимает ставки? Не знаете, часом?
– Нет, милорд.
– Пойду-ка выясню. – Собравшись уйти, граф на миг задержался и озабоченно нахмурился. – Давненько я не был на скачках.
На реку пал густой и мутный сентябрьский туман. Кружила ли лодка впотьмах? Где они – напротив Блэкфрайерса, или у Тауэра, или вовсе в окрестностях Уоппинга? Она хоть и привыкла уже к реке, но все равно не знала, а Сайлас, когда она спросила его через час, только хрюкнул.
Люси не представляла, что он рассчитывал найти, рыская в бурых миазмах, а Сайлас, несмотря ни на что, время от времени командовал: «Лево руля! Теперь прямо». И ей оставалось гадать, что он такое прозревал в смешении воды и тумана, чего не видели другие.
Мысли Люси плыли с лодкой. После истории с золотом Горацио ненадолго стало лучше. На Рождество они закатили матери знатный пир, и он даже выучил и спел рождественский гимн. Но в январе у него открылся кашель с мокротой, а в первую неделю февраля одолела такая лихорадка, что Люси не знала, выдержит ли его хрупкий организм. Инфекция, поразившая легкие, была густа и ядовита, как лондонский туман. Горацио, обернутый шалями, просидел дома два месяца. Мать старалась изгнать заразу горячими компрессами, и он благодарил ее со слезами боли на глазах. Но злой недуг отступил только в мае – по крайней мере, на время, лишив его сил на все теплые летние месяцы. И ныне, когда промозглый сентябрьский туман воцарился вновь, Люси содрогалась при мысли о возвращении болезни.
– Держись от него подальше, пока сама чего не подцепила, – говаривал Сайлас.
– Его нужно забрать отсюда, – твердила она, хотя тот ничем ее не обнадеживал.
Сайлас сидел в нескольких футах и был хорошо виден; когда же он задумчиво навалился на весла, ей показалось даже, что он доволен и на сегодня все. Они редко обменивались больше чем парой слов, но Сайлас, одиноко вырисовывавшийся в тумане, вдруг почему-то настроился на общение.
– Ты закалилась. Моя заслуга. Кругом туман, а ты не скулишь.
– Это чепуха, – сказала она. Затем, приободренная неожиданным поворотом беседы, дерзнула спросить: – Как ты ухитряешься что-то найти? Не видно ни зги.
– Не знаю, честно, – признался тот. – Всегда умел.
– В детстве жил на реке? – (Он кивнул.) – А отец?
– Лодочник. Вся семья жила на реке. Кроме сестры, – добавил он задумчиво. – Она ее ненавидела.
У Люси екнуло в груди. Сестра. Он вроде бы не заметил ее удивления и всматривался в туман, витая мыслями где-то еще.
– Значит, она не осталась? – вкрадчиво спросила Люси.
– Сара-то? Нет. Вышла за кучера в Клэпхеме, – произнес он равнодушно. – У них там лавка. – И тут, сообразив, что проговорился о вещах, которыми никогда не делился, поспешно добавил: – Уже на том свете, конечно. Давно. Оба. И детей не осталось.
Люси же знала, доподлинно знала, что он лжет.
– Как жаль, – сказала она.
Но ее мысли понеслись вскачь.
К октябрю 1831 года Закари Карпентер впервые в жизни ощутил, что в мире воцарилась гармония. Сентябрьские туманы сошли, погода стояла отличная. Билль вигов о реформе легко прошел через палату общин две недели назад, как он и предполагал. Лорд Боктон и его сын Джордж избрались в парламент. Карпентер подумал, что развитие событий даже объединило эту семью. Сегодня билль рассматривался в палате лордов. Затем король подпишет документ, и тот обретет силу закона.
Но при всей важности билля о реформе парламент рассмотрел еще один вопрос, который, каким бы второстепенным ни был, привел Карпентера в большой восторг. Парламент спокойно объявил незаконным приходской совет Сент-Панкраса.
Тем бо́льшим шоком явилось для Карпентера сообщение лорда Боктона, прибывшее поздно вечером. Оно заставило его натянуть пальто, изрыгнуть пару полновесных проклятий и устремиться к дому по соседству с Риджентс-парком, где ныне проживал старый граф Сент-Джеймс.
Закари Карпентер не знал такой ярости, какую испытал сейчас, лицом к лицу столкнувшись с графом. Сент-Джеймс был в роскошном шелковом халате, который Карпентер, досадуя, оценил в добрых пятьдесят фунтов. Он будто впервые увидел за личиной благородного реформатора богатого и капризного старого эгоиста, который прятался под этой маской всегда. Карпентер не стал церемониться.
– Что это вы затеяли, старый мошенник, черти бы вас побрали? – взревел он.
Палата лордов с небольшим перевесом взяла и заблокировала билль о реформе. И граф Сент-Джеймс был в числе пэров, голосовавших против.
Карпентер не знал и знать не хотел, какая реакция последует на его вспышку. Он воображал, что услышит нечто резкое, а потому удивился, когда старик растерялся и нахмурился. Затем, неловко взмахнув манжетой, как будто отгонял муху, граф промямлил:
– Они хотели ликвидировать округ Джорджа.
– Как не хотеть! Это гнилое местечко! – нетерпеливо воскликнул Карпентер, но Сент-Джеймс только хмурился, словно о чем-то запамятовал.
– Я не мог позволить лишить Джорджа округа, – произнес он.
Карпентер был так ошарашен поведением графа, что не заметил очевидного. Граф Сент-Джеймс был не совсем в уме. Ему стукнуло восемьдесят восемь, и его мысли пришли в расстройство.
– Старый дурак! – заорал Карпентер. – Злобный старый аристократишка! Вы не лучше остальных. Простые люди для вас игрушка! На них только ставки и делать! Вас же ничто не трогает, разве нет? Скажите-ка мне, якобы благородный милорд, кто вы такой, по-вашему? Кто вы такой, скажите на милость? – Он уже брызгал слюной в лицо старику.
Повернувшись, Карпентер вылетел вон и шваркнул дверью. А потому не увидел, как Сент-Джеймс уставился ему вслед, искренне озадаченный.
– А кто я такой? – спросил он пустую комнату.
В Саутуарке только рассвело, и Люси понимала, что не должна медлить. Едва пал туман, Горацио начал кашлять. К концу сентября вернулась лихорадка, и он сгорал у Люси на глазах. Она пригласила врача на его соверен, но тот после тщательного осмотра лишь грустно покачал головой и порекомендовал влажные обертывания, чтобы унять хотя бы жар.
Люси спросила, не лучше ли отвезти его за город, в место посуше. Врач пожал плечами и ответил, что да, возможно. И вернул соверен.
Шестого октября у брата открылось кровохарканье. Мальчишка слабел с каждым днем. Люси подумала, что зиму ему не пережить.
Лавендер-Хилл. В холодные октябрьские дни ее одолевало видение прекрасной голубой дымки. Вот бы перевезти его туда! И теперь она знала, что там, в Клэпхеме, у нее была родственница. Кузина с лавкой, на юго-западной возвышенности. «Гороховый суп» добирался туда крайне редко. За несколько дней у нее сложился образ кузины: сердечная, матерински заботливая. Особа, которая охотно примет малыша и, может быть, спасет ему жизнь. Девочка решила, что вряд ли в той деревушке много магазинов. Спросить пару раз, и кузина наверняка найдется. Люси хотела сперва пуститься на поиски, но времени не было, и вдруг она, взглянув на кашлявшего кровью мальчика, решила действовать вслепую и отвезти его сразу.
