Конечно, предложение механика водокачки иметь в доме хотя бы одно из удобств, которых он лишился, покинув Великую Германию, могло до некоторой степени скрасить жизнь в этой дикой варварской стране. Он дал людей, они установили дополнительный бак, механик оборудовал ванну, душ. Господин комендант в благодарность за это вынес ему в переднюю стакан водки. Костя скрепя сердце выпил.
После этого партизанский резидент стал пользоваться особым доверием немцев на станции. Костя знал теперь назначения и груз каждого маршрута. Эшелоны по-прежнему горели в пути, взрывались, но теперь уже не на соседних с Пустошкой перегонах, а вдали — в Маевке, в Выдумке, в Заваруйке. Некоторые составы пропускали и дальше.
К Косте Кочетову стекались не только данные с железной дороги, но и о жизни гарнизона. Соклассница Кости Гордиенко Маня все-таки устроила в полицию фельдшерицу из Руды. Галя стала работать уборщицей-рассыльной. Веселая, хорошенькая, она сразу же стала в центре внимания всей зондеркоманды.
В один из первых дней произошел случай, который обратил на нее внимание и немецкого районного начальства. Галя мыла пол вечером в коридоре комендатуры, когда проходивший мимо полицай вдруг облапил ее сзади, захохотал с жеребячьей игривостью. Галя — откуда только взялась сила! — так толкнула его, что он отлетел от нее, ударился головой о стену, а она, не задумываясь, со всего маху огрела его половой тряпкой по лицу. По известке веером разлетелись грязные брызги. Полицай, словно только что выскочивший из помойной ямы, испуганно моргал глазами. Галя стояла взъерошенная, как кошка, готовая кинуться на него и выцарапать глаза.
— Я тебе, неумытая харя, ведро надену на голову! — бормотала она сквозь зубы.
Сзади раздался отрывистый резкий смех. Галя испуганно обернулась. В дверях своего кабинета стоял «барин». Так называли представителя Германского деревообрабатывающего объединения инженера Мюллера, которому были на откуп отданы Пустошкинский, Кудеверьский и Опочкрвский районы. Он был полновластным хозяином этих районов, ему подчинялись комендатуры, полиция и отряды СС.
— Молодец, девка. Не дает себя в обиду. — Инженер Мюллер в совершенстве владел русским языком, говорил даже без акцента. — Голопищенко! — жестко окликнул он.
— Слушаюсь, господин комиссар! — вытянулся в струнку полицай.
— Ты что же это, свинья такая, делаешь? Ты почему к девушке пристаешь? — Полицай, с которого капала грязная вода, виновато моргал. — Скажешь Гаркуше, что я приказал посадить тебя на пять суток под арест!
— Слушаюсь, господин комиссар!
Немец лениво посмотрел на Галю, потом на застывшего по стойке смирно полицая и, поворачиваясь, пробормотал:
— И когда я только научу вас, грязных свиней, человеческому обращению… — Ушел в кабинет.
После этого Галя стала замечать на себе внимательный взгляд «барина». Холодело в груди от этого взгляда — знала немецкие повадки. Начала совсем неряшливо одеваться, мазать незаметно лице сажей — не дай бог понравиться немцу.
Гале вначале почему-то казалось, что стоит лишь ей проникнуть в стены комендатуры, как она тут на каждом шагу будет натыкаться на секреты, которые так необходимы партизанской бригаде. Но секретов не было. Через три дня она пришла к Косте Кочетову со слезами на глазах.
— Ничего из меня, Костя, не получится, не умею я.
— Я тоже не разведчиком родился. Я вот собак люблю, а мне приходится немцев любить, улыбаться им, ванны устанавливать, поняла?
— Все равно. Где я там что возьму?
— Тебе пока ничего не надо брать. Твоя задача — смотреть и слушать. За тобой сейчас там, конечно, следят, проверяют, поэтому будь осторожна. Мюллера ты особо не избегай. Посмотри, что ему от тебя надо. Вы ведь девки, народ такой — можете даже немца оседлать и поехать на нем, поняла?
Еще через два дня Галя передала подобранную под столом бумажку — черновик рапорта начальника полиции германскому коменданту. Вернее — это был даже не рапорт, а только начало его — Гаркуша разминал руку, выводил каждую букву. Внимание Гали обратила на себя фраза: «Довожу до Вашего сведения, что вверенная мне зондеркоманда готова к выполнению намеченных мелких нале…» Дальше стояла клякса, и, видимо, из-за нее начальник полиции скомкал листок и бросил на пол.
Костя сказал:
— Значит, готовят какие-то мелкие пакости. Помаракуем. А ты ухо востро держи, поняла?.. Ну, как твой Мюллер?
— Придирается. Почти каждое утро заставляет заново вытирать свой стол, подоконники. А сам нет-нет да и поглядывает на меня… Я, смотри, ногти отпустила подлинней, если что — обдеру ему морду до костей…
6
Не успел Костя разгадать, о каких «намеченных мелких нале…» говорилось в скомканной бумажке начальника полиции, как в бригаде произошел несчастный случай.
Партизаны вернулись на третий форпост с задания после полдня и удивленные замерли на поляне. Дверь в землянку была сорвана с петель, всюду разбросаны вещи. Не иначе — на пост был налет немцев, причем недавно — из трубы легкой струйкой еще шел дымок.
Все говорило о том, что комендант третьего, старый алтайский партизан Тихон Яковлевич, прозванный Братом Тишкой, сопротивлялся отчаянно. Три пустых автоматных диска, по всему полу и по нарам разбросаны стреляные гильзы, против выбитого окна черными подсолнухами припечатались к земле воронки от ручных гранат «Ф-1». Валявшаяся тут же дверь была изрешечена пулями, бревенчатые стены избушки, косяки исщепаны. Бой, видать, был жаркий. У порога земля избита сапогами, на гвозде — лоскут дедовой рубахи. Наверное, немцам все-таки удалось взять партизанского коменданта живым.
Ребята устремились по следу. То и дело попадались капли крови и почти без перерыва тянулись по траве две борозды — немцы торопились и кого-то волокли ногами по земле. Может, это был их убитый, а может, связанный комендант. Километра через два следы вышли к проселку. На нем — отпечатки автомобильных протекторов и множества солдатских ботинок, утыканных головастыми шляпками гвоздей на подметках, и снова кровь.
В этот вечер никто не расспрашивал подрывников об операции, никто не суетился, не акал поминутно, никто не ворчал и не заботился о них — плащ-накидки лежали мокрые еще после вчерашнего дождя, ужина не было, и вообще избушка выглядела сиротливо и неприветливо. Только сейчас отчетливо стало ясно, кем был для них разговорчивый до надоедливости старый партизан — комендант поста. Оказалось, он был и кормильцем, и рачительным экономным хозяином, и строгим судьей, и доброй нянькой-наставником. Сразу осиротели ребята.
Через пять дней Ким Данилов, ходивший на связь с пустошкинскими подпольщиками, вдруг оказался в потоке людей, сгоняемых немцами на площадь. Тиская в кармане кацавейки мокрую от пота рубчатую рукоять «парабеллума», он пробрался в середину толпы.
— Что такое будет здесь? Зачем согнали народ-то?
— Не знаем, мил человек.
— Разве они говорят зачем сгоняют.
Носатый, с хищным вырезом ноздрей мрачный мужчина желчно процедил:
— Не концерт же показывать. Должно приказ какой-то зачитать.
— Приказы под виселицей не читают, — заметил кто-то сзади тихо.
И тут только Ким обратил внимание на огромные столбы
С перекладиной, спортивные кольца и шест, что были там раньше, теперь исчезли. Подъехала машина с автоматчиками. В тишине разнесся стук откидываемых бортов.
Автоматически расступились, и Ким вздрогнул. На машине со связанными руками стоял комендант третьего форпоста, Брат Тишка. Голова у него забинтована, борода подпалена косо и всклокочена, рубаха на плечах изодрана. И только глаза прежние — чуть удивленные, словно он вот-вот засуетится и спросит толпу: а вы что сюда собрались, а? Посмотреть хотите, какие бывают партизаны, а?
Переводчик в немецкой форме торопливо читал приговор. Ким жадно искал в толпе кого-нибудь из подпольщиков. Надо было что-то делать. Стоять и смотреть, как будут вешать старого отцова сподвижника, он не мог. Одному открыть стрельбу — бесполезно. Ким — уже не тот младенец новичок, каким был год назад! А вдвоем-втроем можно, уже рискнуть. Во всяком случае — панику поднять можно, а там, глядишь, что-нибудь и получится, если дед не растеряется и проявит проворство. Ким уже пробрался на другую сторону площади, заглядывая в лицо чуть не каждому. Знакомых подпольщиков не было. Вдруг на плечо ему легла тяжелая рука — легла, словно придавила к земле. Ким щелкнул предохранителем в кармане и только потом поднял глаза. Рядом стоял машинист паровоза, которого все разведчики звали дядя Саша. Настоящего его имени не знал никто. Тихо, но внушительно шепнул над ухом:
— Не вздумай что-либо делать! Бесполезно.
А между тем переводчик закончил чтение и спустился с машины. Вверх, через перекладину взвилась веревка. Ким смотрел на деда и ему хотелось плакать — до того уж было жалко старика, такого родного и доброго, ворчливого и неунывающего. Старик жадно шарил по толпе глазами, наверное, надеялся увидеть хотя бы одно знакомое лицо. Не хотелось, должно, ему умирать безвестно. Ким понял его желание. И когда взгляд старика пробегал вблизи, Ким поднял руку. Их глаза встретились. Старик обрадованно и нетерпеливо затоптался на месте. Потом вскинул голову и громко произнес:
