я не стал бы жениться на ней, пока дело с мужем не прояснится.
– Я не думаю на ней жениться, если вы об этом.
– Просто во Фриско об этом говорят, вот и все. И я слышал, Хартл, когда переберет чуть больше обычного, говорит, что она здесь с вами и он когда-нибудь до вас доберется.
На это Пол не ответил. Он считал, что уже вполне довольно услышал и сказал о миссис Хартл.
На другой день Монтегю и Фискер (они все еще оставались партнерами) вместе приехали в Лондон, и Фискер тут же погрузился в улаживание Мельмоттовых дел. Он общался с Брегертом и ходил в контору на Эбчерч-лейн и помещение железнодорожной компании; он устроил допрос Кроллу, разобрался в бухгалтерских книгах компании, насколько в них можно было разобраться, и даже вызвал в Лондон обоих Грендоллов, отца и сына. Лорд Альфред и Майлз покинули столицу за день или два до смерти Мельмотта – видимо угадав, что их услуги больше не понадобятся. На приглашение Фискера лорд Альфред ответил гордым молчанием. С чего этот американец вообразил, будто может требовать к себе директора лондонской компании? Директор не обязан директорствовать, если не хочет. Итак, лорд Альфред не соблаговолил ответить на письмо Фискера, но сыну порекомендовал съездить в город. «Если бы я получал от чертовой компании жалованье, я бы поехал, но не сказал бы им ни слова» – таков был совет заботливого отца. И Майлз Грендолл, послушав родителя, вновь выступил на сцену.
Однако больше всего внимания Фискер уделял мадам Мельмотт и ее дочери. До его приезда их в хэмпстедском уединении навещал только Кролл. Мистер Брегерт полагал, что женщина, овдовевшая при столь ужасных обстоятельствах, не захочет никого принимать. Лорд Ниддердейл простился с Мари и чувствовал, что больше им видеться не нужно. Вряд ли надо говорить, что лорд Альфред не навязывал свое общество несчастной женщине, в чьем доме дневал и ночевал несколько месяцев, а сэр Феликс не воспользовался смертью отца, чтобы вновь посвататься к дочери. Фискер повел себя совершенно иначе: уже на второй день в Лондоне отправился к мадам Мельмотт, а на третий выяснил, что, несмотря на все несчастья, Мари Мельмотт по-прежнему располагает крупным состоянием.
В отношении имущества Мельмотта – мебели и столового серебра – корона отказалась от притязаний, на которые ей дал право вердикт присяжных. Так поступили не из жалости к мадам Мельмотт (которой никто особенно не сочувствовал), но потому, что средства от продажи должны были уйти кредиторам вроде бедного мистера Лонгстаффа и его сына. Однако с деньгами Мари дело обстояло иначе. Она совершенно правильно считала их своими и правильно отказалась подписать бумаги – если только не считать, что это толкнуло ее отца на самоубийство. Мари не думала, что причина в этом, поскольку еще до его смерти согласилась их подписать. Что было бы, согласись она сразу, никто теперь сказать не мог, но, безусловно, деньги бы эти ушли. Теперь они принадлежали ей – факт, который Фискер со свойственным ему умом выяснил очень скоро.
Для бедной мадам Мельмотт визиты американца стали огромным утешением. Свет ошибочно полагает, будто человек, утративший спутника жизни, нуждается в одиночестве. Порою горе и впрямь так велико, что ощущается как телесная боль, и тогда всякое лишнее общение становится тягостной помехой. Нередко бывает и так, что вдовец или вдова считают своим долгом изображать безутешную скорбь, а друзья воздерживаются от визитов, ибо даже такое притворное чувство имеет свои права и привилегии. Мадам Мельмотт не была раздавлена горем и не притворялась раздавленной. Ее подкосила внезапность катастрофы. Муж, тиранивший ее много лет и казавшийся воплощением жесткого всевластия, оказался бессилен против собственных невзгод. Она была по природе немногословна и мало говорила о его смерти даже с Мари. Однако, когда Фискер пришел и рассказал ей о делах покойного мужа куда больше, чем она знала раньше, когда он говорил о ее собственном будущем, и смешивал ей стаканчик теплого разбавленного бренди, и уверял, что самым для нее разумным будет переехать во Фриско, она точно не считала его назойливым.
Фискер нравился даже Мари, хотя прежде за ней ухаживали и лорд, и баронет, а в лондонской жизни она разбиралась если и не очень хорошо, то, по крайней мере, лучше мачехи. В ее чувствах к покойному отцу было что-то от настоящей скорби. Она умела любить – хотя, возможно, не умела любить глубоко. Мельмотт часто бывал к ней жесток, но бывал и очень щедр. Она не чувствовала особой признательности за второе, но и не особо обижалась на первое. Мари никогда не видела участия, нежности, настоящей заботы о ее благополучии и привыкла смотреть на свою жизнь – сегодня брань, завтра побои, сегодня оплеуха, завтра безделушка – как на естественное состояние вещей. После смерти отца она некоторое время помнила подарки и безделушки, а брань и оплеухи забыла. Однако она была не безутешна и тоже радовалась визитам мистера Фискера.
– Я каждые три месяца подписывала бумаги, – сказала она Фискеру как-то вечером, когда они вместе гуляли по хэмпстедским аллеям.
– Вы будете подписывать их и дальше, но не отдавать кому-нибудь другому, а оставлять банкиру, чтобы самой снять деньги.
– А можно это делать в Калифорнии?
– Точно так же, как здесь. Ваши банкиры устроят это для вас без всякого труда. Или я устрою, если вы доверите это дело мне. Есть лишь одно затруднение, мисс Мельмотт.
– Какое?
– После того общества, к какому вы тут привыкли, не знаю, как вам понравится у нас, американцев. Мы народ простой. Хотя, быть может, недостаток лоска возмещают другие достоинства.
Последние слова Фискер произнес немного жалобно, как будто боялся, что все преимущества Фриско не примирят мисс Мельмотт с утратой модного света.
– Я ненавижу хлыщей! – воскликнула Мари, резко поворачиваясь к нему.
– Правда?
– Всем сердцем! Что в них хорошего? Они слова не скажут искренне – да и вообще не особо щедры на слова. Они все время будто в полусне и никого не любят, кроме себя. Я ненавижу Лондон.
– Правда?
– Еще как.
– Интересно, будете ли вы ненавидеть Фриско?
– Я думаю, это должно быть славное место.
– Очень славное, на мой взгляд. И еще мне интересно, будете ли вы ненавидеть… меня?
– Мистер Фискер, что за вздор! За что мне кого-нибудь ненавидеть?
– Но я ведь знаю, кое к кому у вас чувства очень недобрые. Если вы приедете во Фриско, то, надеюсь, не будете ненавидеть меня.
И он мягко взял ее под локоток, но Мари
