— Я очень люблю воду и совсем ее не боюсь. Но не успела я вступить на борт галеры, на меня будто гири повесили. Трудно дышать, трудно говорить. Мысли разбегаются.
— Это дурные воспоминания, — авторитетным тоном заявил Барнаба. — А также тяжесть разлуки, естественная растерянность и резкая перемена климата. Все вполне объяснимо. Ложись‑ка ты спать, и мы оставим тебя в покое на сегодня. Ты ведь встала ни свет ни заря. А завтра, вот увидишь, все будет гораздо лучше.
— Может, ты и прав, — вяло согласилась Каэ. Она пожелала спутникам спокойного сна и повалилась на кровать, как только они вышли за двери. Тод заявился через несколько минут и лег вдоль порога, перегородив вход своим огромным телом.
Однако если Барнаба и Номмо отправились спать в приподнятом настроении, болтая по дороге о всякой всячине, то Магнус выглядел немного встревоженным. От Рогмо не укрылась легкая тень, скользнувшая в его глазах, и он обратился к магу:
— Тебя что‑то тревожит?
— Да, — ответил тот, оглянувшись. — Пойдем в каюту.
Сдружившиеся во время своего странствия, оба молодых человека занимали скромное, но уютное и изысканное помещение, оснащенное всем необходимым. Повалившись на кровати, устланные теплыми и мягкими одеялами, они некоторое время молчали. Полуэльф не хотел докучать магу расспросами, а Магнус напряженно размышлял. Наконец он обратился к другу:
— Барнаба — удивительное существо, но рассеянное и недальновидное. Может, потому, что его могущество практически неограниченно и самое большее, что грозит ему в случае неудачи, — это возврат к прежнему существованию. А это не самый трагический конец. Но я диву даюсь нашему Номмо, уж он‑то должен был бы обратить внимание на то, что сказала Каэтана.
— А что? — насторожился Рогмо. У него неприятно засосало под ложечкой, будто сбывались худшие его предположения.
— Все‑таки мы имеем дело с Богиней Истины, это необходимо уяснить раз и навсегда, — немедленно откликнулся чародей. — Она не может быть права или не права, у нее иная природа. Если она говорит, что ей не по себе, значит, это не ее личное состояние. Значит, здесь, на галере, находится нечто, что вызывает у нее эти мысли и чувства.
— А почему она тогда сразу не определит, что именно не так?
— Какой ты смешной, князь, — даже немного развеселился Магнус. — Она же в упор не видит зла, пока не столкнется с ним нос к носу. Как ты не понимаешь? Зло ведь не бывает истинным ни при каком раскладе, оно другой природы. И не истинным не бывает тоже. Зло — это пустота, пустота, не заполненная светом.
— Кажется, я сообразил! — воскликнул Рогмо. — Ты думаешь, для нее не существует зла?
— Конечно. Но ей тягостно ощущать близость пустоты. Поэтому она сразу тускнеет. И меня это пугает, потому что я делаю вывод, что враг умудрился пробраться на галеру. Нам с тобой придется смотреть в оба.
— А ты не можешь своим способом… — замялся Рогмо, — поколдовать, что ли?
— И это попробую, конечно. Но чуть позже. Давай заранее договоримся, что мы с тобой не забываем: на галере что‑то не так. И внимательно за всем наблюдаем.
— Можем даже дежурить по очереди.
— Пока не стоит. — Магнус наклонился поближе к другу. — Рассуди здраво. Мы еще недалеко от столицы, находимся на территории Сонандана, рядом и армия, и жрецы, и бессмертные, которые души не чают в Каэтане, и даже поющие драконы. Если бы ты хотел наверняка нанести удар, стал бы сейчас рисковать?
— Проще простого, — ответил князь Энгурры, — я бы терпеливо дожидался того дня, когда мы выйдем в море Надор. А уж там развернулся бы вовсю. Слушай, Магнус, какой ты умный.
— Даже противно, — легко согласился чародей. — А теперь рассуждаем дальше: враг пока что не пошевелится, и мы тоже можем тихо и мирно спать.
— Согласен! — сказал Рогмо. — Что‑то я устал сегодня…
Через несколько минут молодые люди уже сопели носами, выводя в высшей степени музыкальные рулады. Каэтана заснула уже давно, но долгожданный сон не принес ей облегчения. В призрачном мареве, которое искрилось россыпью мелких блесток, в клубах серого и липкого тумана периодически возникала темная фигура.
Фигура как фигура, ничего с виду в ней не было такого особенного, чтобы задыхаться от гнева и ужаса, метаться под одеялами, стонать и скрежетать зубами. Но несколько раз Каэ подскакивала на постели в полусознательном состоянии, с отвращением чувствуя, как холодный пот ручьями льется по лбу и спине, а потом падала назад, в трясину своего кошмарного видения. И чем оно было проще и безобиднее, чем больше искристое марево заслоняло темную тень, тем тяжелее и тяжелее становилось у нее на сердце. Когда Каэ окончательно очнулась, она лежала на спине, широко открыв глаза и глядя в резной потолок. Оттуда на нее равнодушно взирала какая‑то деревянная рыбина, абсолютно далекая от этих загадок и тайн. И Каэ ей тихонечко позавидовала: плыви себе и плыви по деревянным волнам, не зная забот и печалей, не имея шансов добраться до берега, потому что его нет и в помине…
Тод чувствовал неладное. И как только хозяйка зашевелилась и уселась на кровати, протирая глаза, он бросился к ней, нетерпеливо толкая ее большой лобастой головой.
— Ну, что у тебя?
— Р‑Р‑РР.
— Вразумительно, что правда, то правда. Ладно, пес, давай постараемся отдохнуть.
Она говорила и сама не верила в такую счастливую возможность. Первый рассеянный луч света попытался пробиться сквозь зашторенное круглое окошко. Наступал рассвет следующего дня. Галера качалась и переваливалась на волнах; кричали наверху матросы; раздался зычный голос капитана. Каэ поняла, что на сегодня муки отдыха закончены и она имеет полное право выбраться наружу и принять участие в общих делах, в частности позавтракать со вкусом. Встала, потянулась, разминая мускулы, и с неудовольствием обнаружила, что чувствует себя усталой и разбитой, как когда‑то раньше, после странствий по болотам Аллефельда или Тор Ангеха. Это было странно, даже несмотря на ночной вязкий кошмар. Все же каюта была слишком комфортабельной, а постель слишком удобной, чтобы полностью обессилеть за одну краткую ночь. Каэ махнула рукой, решив ни о чем не думать, набросила свежую рубаху, быстро затянулась широким поясом и выскочила из каюты, успев ласково погладить Такахай и Тайяскарон, лежавших на ночном низеньком столике.
Капитан Лоой радостно встретил свою повелительницу и повел ее в помещение столовой, где уже собрались остальные. За одним длинным столом чинно восседали Барнаба, Номмо, Магнус, Рогмо, а также три пунцовых от смущения молодых человека — смуглых, белозубых и мускулистых. Нарядные камзолы и шелковые рубахи на них сидели как сработанные из негнущегося материала, и движения у парней были замедленные и неловкие. Невооруженным глазом было видно, что они смущались и трепетали одновременно — странное сочетание и очень смешное, отметила Каэ про себя. Капитан Лоой представил их как старших офицеров команды галеры.
Когда Каэ присела на отведенное ей место, парни чуть было не упали в обморок, но кое‑как удержались. Они сидели прямо, будто проглотили шесты, и не прикасались к еде. Она поняла, что нужно спасать положение, потому что ей в обществе этих истуканов тоже кусок в горло не лез.
— Нил, — обратилась Каэ к одному из офицеров, — это не вас я вчера видела на носу галеры? Вы еще командовали подъемом косого паруса…
— Да, — улыбнулся Нил, — это я был.
— Вам очень идет обычный наряд: белое полотно лучше сочетается с загаром, нежели коричневый шелк. И вообще, господа, если вам уютнее в привычной одежде, не наряжайтесь ради меня. Разумеется, это не означает, что вы должны отказывать себе в удовольствии.
— Спасибо, — нестройным хором ответили офицеры, заметно оживляясь.
— Как мы идем, капитан? — обратилась Каэ к Лоою.
Тот не без уважения глянул в ее сторону:
— Хорошо, госпожа Каэтана. Я еще никогда не видел такого устойчивого попутного ветра. Если так пойдет и дальше, то мы очень быстро доберемся до устья реки и нам даже не понадобится сажать на весла гребцов. Вы приносите удачу…
— Потому что самое меньшее, что я вам должен, — это попутный ветер до Хадрамаута, — произнес негромкий мелодичный голос, шедший от дверей.
Все как один развернулись в ту сторону. Там стоял высокий и стройный красавец в текущих и вьющихся одеждах, которые сами по себе были ветром, воздухом, сном… Моряки тихо ахнули. После Повелителя Водной Стихии этот бессмертный был ими наиболее почитаем. А иногда он казался самым главным божеством мира, ибо именно он повелевал ветрами и штормами, ураганами и штилем, а значит, удачей и зачастую самой жизнью моряка.
— Астерион! — воскликнула Каэ с радостью.
— Я тоже собрался тебя проводить и что‑нибудь подарить. Кстати, для очень забывчивых — открой когда‑нибудь шкатулку Тхагаледжи, он же просил.
