Немного погодя огромные блюда и чаши с закусками и деликатесами едва умещались на столе. Первым делом все набросились на два больших блюда, на которых красовались обсахаренные пирожки – розочки с фруктовой начинкой. Наконец принесли маринованных крабов и пару жареных уток. Боцзюэ потчевал шурина У. Даже Се Сида не знал, кто так вкусно готовит.
– Это ведь меня брат Чан угостил, – пояснил Симэнь. – Хозяюшка его прислала.
– Я пятьдесят два года на свете прожил, а выходит, впустую, – говорил У Старший. – Никогда такой прелести не пробовал.
– А невестушки-то мои полакомились, да? – вставил Боцзюэ.
– И женам досталось, – успокоил его Симэнь.
– Дали мы невестушке Чан заботы, – приговаривал Боцзюэ. – Мне перед ней прямо неловко как-то. Ну и мастерица!
– Знали бы вы, как моя жена опасалась, – говорил довольный Чан Шицзе. – Не угожу, все твердила. А вы не шутите, господа?
После крабов подали вино.
Симэнь велел Чуньхуну и Шутуну наполнить кубки и спеть южные песни.
– А это не Гуйцзе, случайно, поет? – спросил Боцзюэ, услышав доносившиеся из крытой галереи звуки цитры и женский голос. – Кто еще может так петь?
– А ты прислушайся как следует, – посоветовал Симэнь. Она ли?
– Если не Ли Гуйцзе, так У Иньэр, – проговорил Боцзюэ.
– Будет тебе, Попрошайка, городить! – оборвал его Симэнь. – Что певица, это всем ясно, а вот кто ж именно?
– Может, барышня Юй? – продолжал Боцзюэ.
– Да, барышня, – говорил Симэнь, – только зовут ее Шэнь Вторая. Молоденькая и собой хороша. Слышишь, как поет!
– Хорошо поет, – подтвердил Боцзюэ. – А почему к нам не позовешь? Послушали бы и на нее полюбовались.
– Я ее на праздник к хозяйкам позвал, – объяснил Симэнь. – У тебя, сукин сын, песьи уши, должно быть. Откуда услыхал!
– У меня, брат, глаза всевидящие, а уши всеслышащие, – говорил Боцзюэ. – Пчела за сорок верст жужжит – я слышу.
– Уши у тебя, Попрошайка, видать, разборчивые, – заметил Сида. – Только что тебе приятно, то и слышат.
Оба рассмеялись.
– А ты, брат, все-таки позови ее, ладно? – продолжал Боцзюэ. – Дай хоть взглянуть на нее. Впрочем, я не столько о себе беспокоюсь. Пусть батюшка шурин насладится. Только не упрямься.
Симэнь не устоял и послал Ван Цзина.
– Ступай позови барышню Шэнь, – наказал хозяин. – Пусть, мол, шурину споет.
Немного погодя явилась Шэнь Вторая и, приблизившись к почетному гостю, отвесила земной поклон, а потом села на кушетку.
– Сколько же цветущих весен вы прожили, барышня Шэнь? – обратился к певице Боцзюэ.
– Я родилась в год коровы, – отвечала она. – Мне двадцать один год.
– И много песен вы знаете? – не унимался Боцзюэ.
– Под аккомпанемент лютни и цитры знаю несколько циклов малых романсов, а всего больше сотни.
– Да, немало, – протянул Боцзюэ.
– Мы вас, барышня, утомлять не будем, – говорил Симэнь. – Спойте-ка нам под лютню малые романсы. Знаете, например, «Четыре сна и восемь опустошенностей»[956] Спойте для батюшки шурина.
Симэнь велел Ван Цзину и Шутуну наполнить гостям чарки. Барышня Шэнь слегка поправила шелковую юбку и, приоткрыв благоухающие уста, запела на мотив «Ропщу у Ло-реки»:
Меня недуг жестокий мойГнетет и бурною веснойТоскою необъятной.Вверяю Небу самомуЯ боль души, но почемуОно так беспощадно?Зачем взываю я к немуИ грезы счастия зову? –Любовь столь безотрадна –То царство пустоты одной,И пустота в душе больной –Сон о Нанькэ досадный.[957]Пусть запад – ты, а я – восток,И встречи час, увы, далек,И все надежды мнимы.Я зря тоскую и грущу,На одиночество ропщу –Быть вместе не могли мы.Твоих я писем не дождусь,Не долетит посланник-гусь,Мечты неисполнимы –Здесь царство пустоты одной,Лишь пустота в душе больной,Сном на Ушань томимой.[958]Фальшивы ласки и любовь.Любимый клялся вновь и вновь,И лгал мне постоянно.Он мной пресытился давно,И счастье мне не суждено –Я боле не желанна.Все тщетно, не вернется он,Как будто ветром унесен,Не надо мне обманаИ царства пустоты одной,Где пустота в душе больной –О бабочке сон странный.[959]Все кончено, рассеян дым.Пускай другою ты любим,Насмешливый, холодный.Пускай другая слезы льет.О, вероломство – тяжкий гнет!Но я теперь свободна.О счастьи не мечтаю зря –Промчалась ночь – взошла заря,Прочь, сумрак безысходныйИ царство пустоты одной,И пустота души больнойСон о Янтай бесплодный![960]
Оставим пирующих, а расскажем пока о Ли Пинъэр.
Вернувшись к себе, Пинъэр вышла по нужде. В это время у нее вдруг потемнело в глазах. Только она привстала поправить юбку, как голова у нее закружилась, и она бы ударилась головой об пол, если б не Инчунь, которая, на счастье, оказалась рядом и тотчас же подхватила падающую хозяйку. Пинъэр отделалась ссадиной на виске. Инчунь с Жуи довели ее до постели и помогли лечь. Она долго не могла прийти в себя. Перепуганная Инчунь послала Сючунь сказать Юэнян.
– У матушки обморок, – сообщила Сючунь старшей хозяйке и остальным пирующим.
Юэнян, а за ней и все остальные, бросили пиршественный стол и поспешили к Пинъэр. Инчунь и Жуи поддерживали лежавшую без чувств госпожу.
– Что с ней? – спрашивала Юэнян. – Она только что сидела за столом.
Инчунь приоткрыла лохань и показала Юэнян.
– Сколько крови вышло! – воскликнула, ужаснувшись, Юэнян. – Это, должно быть, от вина.
– Сколько она, бывало, пила, – ничего не случалось, – говорили Юйлоу и Цзиньлянь.
Тут же было велено готовить отвар из ситника и имбиря. Наконец Пинъэр очнулась.
– Что с тобой, сестрица? – спрашивала Юэнян.
– И сама не знаю, – отвечала Пинъэр. – Только было встала, хотела юбку одернуть, как в глазах вдруг потемнело, все пошло кругом, и я упала.
– Ступай батюшку позови, – обратилась Юэнян к Лайаню. – Скажи, пусть пригласит лекаря Жэня.
– К чему хозяина беспокоить? – говорила Пинъэр. – Он там пирует.
– А ты постели как следует постель, – наказала Юэнян горничной Инчунь. – Надо матушку поудобнее уложить.
Юэнян больше пировать не имела желания и наказала убрать посуду.
После пира с шурином Симэнь направился в дальние покои к Юэнян. Та рассказала ему об обмороке Пинъэр, и он бросился к ней.
Пинъэр лежала в постели, желтая, как восковая свеча. Ухватившись за его рукав, она плакала.
– Что с тобой? – допытывался он.
– Я пошла по нужде, – говорила Пинъэр. – Сперва все ничего, а потом в глазах потемнело. Стала я поправлять юбку, голова вдруг закружилась, и я без памяти упала.
– А куда же горничные смотрели? – возмущался Симэнь, заметив ссадину на виске.
– Хорошо еще Инчунь рядом оказалась, – говорила Пинъэр. – Они с Жуи меня до постели довели. А то б, наверно, вся разбилась.
– Я завтра с утра за доктором Жэнем пошлю, – сказал Симэнь.
Ночь он провел у Пинъэр, расположившись на кровати напротив.
На другой день он отправился в управу, а Циньтуну велел седлать лошадь и отправляться за лекарем Жэнем. Тот прибыл к обеду. Симэнь угостил его чаем в приемной зале. Слуга пригласил Жэня в спальню Пинъэр. Врач очутился в аккуратно прибранной гостиной, где курились ароматы, а через нее прошел к больной. После осмотра Пинъэр врач вышел в большую залу к Симэню.
– Состояние вашей почтенной супруги весьма ухудшилось после прошлого осмотра, – говорил Симэню врач Жэнь. – Об этом свидетельствует пульс. Семь страстей[961] поразили печень и легкие, где свирепствует огонь, а это повело к избытку элемента дерева и оскудению элемента земли. Разгоряченная кровь бушует, точно неукротимая стихия, вызывающая горные обвалы. Достопочтенный сударь, будьте так добры, узнайте, пожалуйста, какого цвета вышедшая кровь. Если бурая, то еще есть надежда на выздоровление. Если же алая, стало быть, свежая, я попытаюсь применить лекарственные средства. Если и они не помогут приостановить кровотечение, значит, уже ничем нельзя помочь.
– Доктор, умоляю, сделайте все, что только возможно, для спасения больной, – просил лекаря Симэнь. – Я вас щедро отблагодарю.
– Какой может быть разговор! – воскликнул Жэнь. – Мы друзья, и я, разумеется, сделаю все, что в моих силах.
После чаю Симэнь проводил лекаря за ворота, одарив куском ханчжоуского шелка и двумя лянами серебра. Циньтуна послали за лекарством под названием «отвар успокоения селезенки». Пинъэр приняла его в разогретом виде, но кровотечение не только не приостановилось, но даже усилилось.
