– И откуда только ты это взяла?! – упорно не признавался Симэнь. – Тебе бы только ерунду городить. Мы с Ханем вдвоем выпивали. Она даже не вышла.
– Думаешь меня провести? – не унималась Цзиньлянь. – Да кто же не знает ее муженька? Первейший рогоносец. Он и баранов пасет, и тут же за хворостом ходит, а жену свою тебе подарил. Он тебе торговлю ведет, а себе денежки кладет. А ты, простофиля лопоухий, заслышал бой гонгов и обрадовался.
Симэнь разделся и присел к ней на кровать. Она расстегнула ему пояс и ощупала его мужское естество, на котором еще висела нежно позвякивающая подпруга.
– Ну так я и знала! – воскликнула она. – Гусь жареный, вот кто ты есть! В каком котле вываривали, а? Всего разварили, только язык твой пощадили. Чем отпираться, погляди на своего бессловесного свидетеля. Чего только ты там вытворял со шлюхой до сих пор, не знаю. Погляди, размяк, висит соплей! А еще языком мелешь! Клятвы даешь! Сейчас велю Чуньмэй кувшин ледяной воды подать, пить заставлю. Посмотрю, какой ты храбрый на деле. Соль ведь солона везде и всюду. Лысому да с повязкой на голове гребень ни к чему. Говоришь ты вроде складно, да только дай тебе, бесстыжему насильнику, волю, ты ни одной бабенки не упустишь. У тебя, негодника, глаза так и горят. Скажи спасибо, мужиком родился, а если б бабой? К тебе бы так очередь и стояла. Ни один мастеровой не прошел бы мимо.
Симэнь Цин, к которому были обращены упреки, выслушав их, с трудом подошел к кровати и, взобравшись на нее, велел Чуньмэй подогреть вина. Потом он на ощупь достал из инкрустированной золотом коробочки одну пилюлю и, приняв ее, лег на спину на подушку.
– Девочка моя, сойди с постели и попробуй на вкус, – попросил он. – Может, что и выйдет на твое счастье.
– Какой ты хороший! – воскликнула Цзиньлянь с деланным отвращением. – Чтоб я грязь после шлюхи вылизывала? Нет уж, избавь!
– Удивительная маленькая развратница! Ну что ты болтаешь глупости? – отпирался Симэнь. – Откуда ты это взяла?
– Откуда? А ну поклянись!
Они поспорили. Потом она велела Симэню принять ванну, но ему не захотелось слезать с постели. Тогда Цзиньлянь вынула из рукава платок и сама принялась протирать ему доспехи. Затем прильнула к ним алыми устами и сосала довольно долго, пока не ощутила долгожданной твердости. После чего Симэнь Цин сел и, вставив сзади свой черенок, начал трясти Цзиньлянь за ноги. Сидя на корточках, он раскачивал ее тело, бил в него своим копьем что есть силы и в непрерывном шуме при свете лампады наблюдал за его движениями. Цзиньлянь, лежавшая ничком возле подушки, долго задирала ноги навстречу ударам.
Симэнь Цин, страсть которого никак не достигала удовлетворения, велел ей лечь лицом кверху. Его предмет, смазанный красной пастой, вошел в ее вместилище. Держа Цзиньлянь за обе ноги и приподнимая ее поясницу, он погрузился до предела, продолжая толкаться вовнутрь, раз двести-триста.
Цзиньлянь больше не могла терпеть и закрыла глаза.
– Дорогой мой! – шептала она с дрожью в голосе. – Доконаешь ты меня нынче. Не надо бы тебе пасту накладывать.
– Что, потаскушка, испугалась, да? – говорил Симэнь. – Посмеешь теперь непочтительно со мной обращаться, а?
– Пощади, дорогой! – умоляла Цзиньлянь, – не губи! Больше не буду. Умерь свою страсть, прошу тебя, а то прическу собьешь.
Бурно резвились феникс и его подруга. Только к полуночи, утомленные, они легли спать, но хватит пустословить.
Наступил осенний карнавал.
– У приказчика Ханя в прошлый раз была певичка Шэнь Вторая, – обратился Симэнь к Юэнян. – Я за ней слугу послал. Она и собой хороша, и петь мастерица. На лютне и цитре умеет играть. Пусть денька на два у нас останется, вам споет.
Хозяин распорядился, чтобы повара готовили кушанья и накрывали большой стол на восемь персон у крытой галереи в Зале красоты природы. Залу украшали спущенные занавеси. Когда вся семья уже села за праздничный стол, появился Ван Цзин и сообщил о прибытии паланкина с барышней Шэнь.
Шэнь Вторая вошла в залу и поклонилась Юэнян и остальным хозяйкам. Она была молода и недурна собой. Юэнян поинтересовалась, что она поет. Оказалось, певица знала не так уж много. Из малых романсов – таких, как на мотив «Овечки с горного склона» или «Застрял в решетке южная ветка», может, десяток с небольшим. Ее отправили закусить, потом попросили спеть сперва два цикла в дальних покоях, немного погодя – в саду, когда подали вино.
Симэнь в день карнавала не заседал в управе. Он наблюдал за посадкой хризантем и попросил к столу Юэнян, Цзяоэр, Юйлоу, Цзиньлянь, Пинъэр, Сюээ и свою дочь. Их угощали горничные – Чуньмэй, Юйсяо, Инчунь и Ланьсян. Барышня Шэнь пела под аккомпанемент лютни.
Пинъэр плохо себя чувствовала, и ее пришлось не раз приглашать, прежде чем она явилась к пирующим. Она была так слаба, что, казалось, не удержалась бы на ногах при первом же порыве ветра. Превозмогая недуг, она села рядом с Симэнем. Ей подносили чарки вина, но она пила мало, выглядела печальной и хмурой, что сразу же заметили Симэнь и Юэнян.
– Не печалься, сестрица, – говорила ей Юэнян. – Мы барышню Шэнь сейчас попросим. Она тебе споет.
– Скажи, что ты хочешь послушать, – обратилась к ней Юйлоу.
Пинъэр молчала.
Пир продолжался. Вдруг появился Ван Цзин.
– Батюшка Ин и дядя Чан прибыли, – доложил он.
– Проводи их пока в малую крытую галерею, – распорядился Симэнь. – Я сейчас приду.
– От дяди Чана принесли подарки в коробках, – сказал Ван Цзин.
– Это он, наверное, по случаю приобретения дома, – обращаясь к Юэнян, пояснил Симэнь.
– Надо будет и ему что-нибудь приготовить, – заметила Юэнян. – Нельзя же человека с пустыми руками отпускать. Ступай к ним, а я распоряжусь, чтобы накрыли стол.
– А ты спой что-нибудь получше для матушки Шестой, – обратился перед уходом Симэнь к певице Шэнь.
– Сестрица Ли! – обернулась к Пинъэр и Цзиньлянь, как только вышел Симэнь. – Так какую же песню ты хочешь услышать? Не обижай батюшку. Ведь он пригласил ее специально для тебя. Ну, скажи, наконец!
Уступая просьбам, Пинъэр наконец сказала:
– Спой «Буреют тропинки, алеют дорожки».
– С удовольствием, – сказала Шэнь Вторая. – Я знаю эту песню.
Она взяла цитру, подтянула колки и, настроив струны, запела на мотив «Стан, словно стройный цветок»:
Буреют тропинки,алеют дорожки,И пляшут под солнцемзадорные мошки.Летят на коверароматных полей…Ах, нету судьбы моей злей!Меня обманулоцветение сливыИ иволги в заросляхпосвист счастливый.Меж пышных цветовболь сильней и острей…Приди же и лаской согрей!
На мотив «Песенки Восточного Оу»:
Средь заводи цветов,Под сенью стройных ивРой пьяных мотыльков,И иволга в томленьи…Жестокий позабыв,С возлюбленным разрывЛежу, глаза закрыв,Одна, без сожаленья!Вдруг где-то стриж вскричит…И хлынут слез ручьи.
На мотив «В саду царит весна»:
Беседки над рекой и павильоны,Мне душу надрывает тишина.Плоды так просятся на пир влюбленных,Но нет тебя – тоскую я одна!В унынии перебираю струны.Страданий чашу – не бокал любвиДо дна я осушаю ночью лунной,И лютня ищет милого в дали.
На мотив «Песенки Восточного Оу»:
Гранат горит огнемВесенним ясным днем,И память о быломБросает душу в пекло.Не взять цветка рукой,Не обрести покой –Возлюбленный с другой,А я в тоске поблекла.Что розы в волоса,Коль выцвела краса!
На мотив «Деревья-платаны»:
Уж сбросил кудрявую кронуПлатан,И ветер осенний стозвонноСвистал.Тоска, как колодец, бездонна,Темна.Горюю на ложе бессоннаОдна.Где ты, повелитель небесныйСейчас?В пирах бесшабашных, безвестныйУвяз.Взметнулся над теремом МлечныйПоток,И тянется сеть бесконечныхТревог.
На мотив «Песенки Восточного Оу»:
Опал корицы цвет,И хризантем уж нет,Как холоден рассветОсенний одинокий…Сверчок затих в ночи,Погас огонь свечи,И жалобой звучитПризыв гусей далекий.Как будто плач и стон…Нутро терзает он.
На мотив «Река омывает песок»:
Вот ветер взыграл,и повеяло стужей…Всю ночь до утрая в тисках темноты!Унынья пора…Кто мне слезы осушит?Свеча, догорай!..Окон очи пусты.Рожок пел-страдал:«Милый мой, ты мне нужен!»Зов вверю ветрам:возвратишься ли ты?!Излечишь от ран?Будешь ласковым мужем?Душа так стара!..Жар глубинный остыл.
На мотив «Песенки Восточного Оу»:
