На мотив «Песенки Восточного Оу»:
Опал корицы цвет,И хризантем уж нет,Как холоден рассветОсенний одинокий…Сверчок затих в ночи,Погас огонь свечи,И жалобой звучитПризыв гусей далекий.Как будто плач и стон…Нутро терзает он.
На мотив «Река омывает песок»:
Вот ветер взыграл,и повеяло стужей…Всю ночь до утрая в тисках темноты!Унынья пора…Кто мне слезы осушит?Свеча, догорай!..Окон очи пусты.Рожок пел-страдал:«Милый мой, ты мне нужен!»Зов вверю ветрам:возвратишься ли ты?!Излечишь от ран?Будешь ласковым мужем?Душа так стара!..Жар глубинный остыл.
На мотив «Песенки Восточного Оу»:
Вздыхаю при луне,В бездушной в тишине,Мечтаю хоть во снеУвидеться я с милым.Недолог счастья век.За ширмой кружит снег,Твой заметает след,И бубнов звон унылыйПод крышей у окнаЛишает душу сна.
Заключительная ария:
Капли слез моих, словно жемчужины,На ланитах сверкают, струясь.Ах, исчез ненаглядный мой, суженный!Я растоптана в топкую грязь!
Барышня Шэнь умолкла.
– Сестрица Ли, – обратилась к Пинъэр хозяйка, – выпей-ка чарочку сладкого, а?
Пинъэр не могла отказать Юэнян и, отпив глоток, поставила чарку на стол. Она едва сидела, но продолжала крепиться. Немного погодя у нее начался жар, и она удалилась к себе. Однако не будем говорить, как пировали хозяйки.
Расскажем о Симэне. Проследовал он прямо к Зимородковому павильону, где в крытой галерее под соснами любовались хризантемами Ин Боцзюэ и Чан Шицзе. Надобно сказать, что по обеим сторонам галереи стояли два десятка огромных вазонов высотою не меньше семи чи, в которых красовались редкостные хризантемы. Были тут разные сорта! И «длинный красный халат», и «красный халат», и «лиловый халат с золотым поясом», и белые бархатные, и желтые бархатные, и «звездный небосвод», и «опьяневшая фаворитка Ян», и «царский пион», и «лебяжий пух», и «любимец уточек-неразлучниц» и пр.
Гости поклонились подошедшему Симэню. Чан Шицзе кликнул сопровождающих, и те внесли коробки.
– Это что еще? – спросил Симэнь.
– Брат Чан, до глубины души тронутый твоей щедростью, – объяснял Боцзюэ, – не зная, чем отблагодарить тебя, велел жене приготовить крабов и пару жареных уток. И меня пригласил к тебе. Вот мы и пришли.
– И зачем ты, брат, зря тратишься? – обращаясь к Шицзе, говорил Симэнь. – Жена у тебя только поправилась, а ты ей хлопот доставляешь.
– Вот и я то же самое ему говорил! – подхватил Боцзюэ. – А он мне свое: все остальное, мол, брату не в диковинку.
Симэнь велел слугам открыть коробки. В них, помимо пары жаренных в особой печи крупных уток, было четыре десятка готовых к употреблению крабов. Заправленные соевой подливой, перцем, чесноком и имбирем, жаренные в душистом масле, нежные, с аппетитным запахом, они так и просились в рот. Симэнь велел Чуньхуну с Ван Цзином убрать деликатесы и наградить принесших коробки пятьюдесятью медяками. Потом он поблагодарил Чан Шицзе.
Циньтун отдернул занавеску и пригласил гостей в Зимородковый павильон. Боцзюэ продолжал расхваливать хризантемы.
– Где это ты, брат, достал такую красоту? – спросил он Симэня.
– Его сиятельство Лю, смотритель гончарен, подарил мне двадцать горшков.
– Вместе с горшками? – переспросил Боцзюэ.
– Ну да, вместе.
– Что там цветы! – подхватил Боцзюэ. – Горшки – вот это да! Как есть из казенных печей! Двойной закалки. Годы служить будут и воду не пропускают. Материал – высший сорт! Глину сперва через сито просеивают, потом гончары ногами месят – как сучжоуский фарфор – одна выделка. Таких теперь не сыщешь.
Симэнь велел подавать чай.
– А ты, брат, когда думаешь переезжать? – обратился Симэнь к Шицзе.
– Да он на третий день после сделки переехал, – вставил Боцзюэ.
– И прежний хозяин, на счастье, жилье себе уже подыскал. Так что брат в новом доме блаженствует. А вот тут как-то счастливый день выбрал и товаров закупил – лавку открыл. Брат невестки Чан серебро проверяет.
– Так когда же мы ему подарки понесем, а? – спросил Симэнь. – Только всех собирать не стоит. Сэ Цзычуня позовем, вчетвером и отметим. Закуски у меня приготовят. Не будем брата Чана в расходы вводить. Певиц возьмем и справим новоселье.
– Я и сам думал устроить новоселье, – говорил Шицзе, – но тебя, брат, пригласить никак не решался. Помещение уж больно мало. Не по душе, боюсь, придется.
– Какая чепуха! – возразил Симэнь. – Мы тебя не разорим. Я за Се Цзычунем пошлю. С ним и потолкуем. Он крикнул слугу Циньтуна: – Ступай батюшку Се пригласи!
– А из певиц кого звать будем? – поинтересовался Боцзюэ.
– Чжэн Айюэ и Хун Четвертую, – сказал, улыбаясь, Симэнь. – Хун Четвертая под барабан хорошо так, протяжно романсы поет на мотив «Овечки с горного склона».
– Какой же ты, брат, оказывается, хитрый! – упрекал хозяина Боцзюэ. – Их зовешь, а мне ни слова? Но я и так уж догадался. Ну и как она в сравнении с Гуйцзе?
– Пре-крас-на! Неописуема! – воскликнул Симэнь.
– Тогда что ж она, негодница, в день твоего рождения так упрямилась? Слова не вытянешь, – заметил Боцзюэ.
– Погоди, в другой раз я тебя к ней захвачу, – пообещал Симэнь. – Он в двойную шестерку играет. Тогда с ней сразишься.
– Я ей, потаскушке, покажу! Пусть попробует зазнаваться!
– Вот, сукин сын, задира! – заругался Симэнь. – Не смей у меня к ней приставать.
Пока они разговаривали, появился Се Сида и, поклонившись, сел.
– Видишь ли, брат Чан новым домом обзавелся, – обратился к нему хозяин. – Переехал и нам ни гу-гу. Надо будет сложиться, а уж его в расходы не вводить. Кушанья у меня приготовят, а слуги отнесут. Позовем певиц и повеселимся. Как ты смотришь?
– Я всегда готов, – отвечал Се Сида. – Только скажи, по скольку с брата причитается? И кто да кто будет?
– Да вот мы и будем, – отвечал Симэнь, – по два цяня с каждого, думаю, и хватит.
– Всех звать – у него не поместятся, – пояснил Боцзюэ.
Вошел Циньтун.
– Шурин У Старший прибыли, – объявил он.
– Зови сюда, – распорядился хозяин.
Вскоре на веранде появился У Старший и поклонился присутствующим. После особого приветствия Симэня он сел. Слуга подал чай, и все сели за стол.
– У меня к вам есть дело, зятюшка, – обратился вдруг к Симэню шурин и встал. – Не могли бы вы пройти в дальние покои?
Симэнь поспешно пригласил У Старшего в покои Юэнян. Хозяйка тем временем продолжала пировать в крытой галерее.
– Шурин У Старший прибыли, – доложил ей слуга. – С батюшкой беседуют в дальних покоях.
Юэнян поторопилась к себе в покои и, приветствуя брата, велела Сяоюй подавать чай.
У Старший извлек из рукава десять лянов серебра и протянул Юэнян.
– Только вчера получил, наконец, три слитка, – говорил он, – получи, зятюшка, пока эти десять лянов. Остальное в другой раз.
– Ну к чему же так торопиться, шурин? – отвечал Симэнь. – Не беспокойтесь, пожалуйста.
– Я и так боялся, долго задержал, – говорил У.
– Как амбары? – поинтересовался Симэнь. – Строительство завершается?
– Через месяц кончим, – отвечал У.
– С окончанием стройки намечаются награды? – спросил Симэнь.
– Срок пожалования военных чинов подходит, – говорил шурин. – Надеюсь, меня поддержишь, зятюшка, замолвишь слово, когда с главным ревизором свидишься.
– Сделаю, шурин, – заверил его Симэнь. – Все сделаю, что смогу.
– А теперь прошу на веранду, – обратилась Юэнян к брату, когда разговор был окончен.
– Я не прочь, – говорил он. – Я вам не помешаю?
– Нисколько! – отвечал Симэнь. – Тут брат Чан у меня денег недавно одолжил на покупку дома. А теперь переехал и пришел ко мне с подарками. Вот мы и пируем. Так что ты, шурин, пожаловал очень кстати.
Симэнь с шурином вернулись на веранду, а Юэнян наказала поварам готовить кушанья. Циньтун с Ван Цзином накрыли стол на восемь персон и расставили закуски и вино. Симэнь распорядился достать из кладовой жбан хризантемовой настойки, поднесенной надзирателем Ся. Когда открыли жбан, в нем заискрился голубовато-синий напиток. Аромат так и ударял в нос. Настойку смешали в кувшине с холодной водой, чтобы отбить горечь, а потом перелили в кувшин-плетенку и так подали к столу. Крепкая настойка оказалась на вкус куда приятнее виноградного вина. Ван Цзин наполнил маленькую золотую чарку и поднес ее в первую очередь шурину У Старшему, потом Боцзюэ и остальным. Осушая чарки, гости наперебой хвалили напиток.
