— Что стряслось, ярл, и почто ты в таком виде?
— Пропусти, воевода, к князю я! — гневно выкрикнул Эдмунд. — Новгородские люди напали на меня разбойно.
— Но Ярослава нет. Сколько было обидчиков твоих, ярл?
— Два!
— И ты им уступил? — удивился Добрыня.
— Нежданно они.
— Приметил ли ты своих обидчиков? — вмешался в разговор Гюрята.
Эдмунд замешкался с ответом. Он успел разглядеть лишь, что тот, который ударил его, здоровый, широкоплечий, выше его, ярла, на полголовы. Наверное, бородат, ибо почти все русичи отращивают волосы на подбородке.
Метнув на тысяцкого злой, взгляд, ярл процедил сквозь зубы:
— Я найду своих врагов, и если князь не накажет их, мой меч прольёт их кровь и смоет мой позор, не будь я ярл Эдмунд, — и, стуча сапогами, сбежал с крыльца.
Добрыня покачал головой, повернулся к Гюряте:
— Мыслится мне, не приметил ярл тех молодцев, кон побили его, иначе назвал бы.
— Истинно так. И не иначе свев первым задирал молодцев, — высказал предположение Гюрята.
— Ну, ну, — проговорил Добрыня, — пускай поищет, Новгород велик…
На второй день за утренней трапезой Гюрята обронил как бы невзначай:
— Варяга знатного побили. — И покосился на сидевшего сбоку Прова.
А тот что не слышит, знай гоняет серебряную ложку ото рта к чаше и обратно.
— Гм! — хмыкнул Гюрята и замолчал.
Пров же немедленно левую руку под стол сунул, не доведи до беды увидеть отцу, как распухла она.
Долгими вечерами Феодосий обучал Кузьму греческому и латинскому языкам. «Познав сие, — говорил он, — ты прикоснёшься к истории многих народов».
Кузьма ученик понятливый, и чужая азбука ему не в тягость. Сам того не заметил, как читать и писать научился.
Иногда Феодосий вспоминал свою далёкую родину. Прикроет глазки, высохшие руки на колени положит и рассказывает Кузьме про горы и синь моря, высокие кипарисы и сладкие финики, про страну, где никогда не бывает метелей и люди не знают тёплых шуб.
Ровно горит берёзовая лучина, плавно течёт речь монаха, дивной сказкой видится Кузьме Греческая земля. Ночами снились ему города с мраморными дворцами, огромными деревьями, верхушки которых упирались в чистое, без единого облака, небо, и мудрыми людьми, похожими на Феодосия. В одну из ночей приснилась ему ожога и отец, но стоит их изба не на краю болота, а в чужом краю. Заговорил Кузьма с отцом, а тот отвечает ему по-гречески, да так складно, Кузьма даже хотел спросить его, откуда научился он иноземной речи, да не успел, пробудился…
Кто знает, сколько бы проучился Кузьма в школе, если бы не заявившийся к ним как-то на урок князь Ярослав. Монах встретил князя, засуетился, почёт ему выказывает. Тот же сказал: «Ты, отче, веди урок, а я послушаю, кто к чему прилежание имеет», — и присел на скамью напротив Кузьмы. Долго слушал школяров, довольна покачивал головой, потом спросил:
— Кто из отроков, отче, боле всех к грамоте припадает?
Феодосий ответил не раздумывая:
— Козьма, князь, хоть и мене других в школе, но зело разумен, — и указал на Кузьму. Тот зарделся, вскочил.
— Похвалы достойно, — одобрил Ярослав, — что к наукам нет в тебе лени. Обучи его, отче, ибо надобен мне писец и книжник разумный, перекладывать книги из языка греческого на славянский.
— О, князь, — перебил Ярослава монах, — Козьма не токмо по-гречески разумеет и писать обучен, но и язык древних латинян превзошёл.
— В таком разе пошли его ко мне, отче, погляжу, к чему он способен. — И уже к Кузьме: — Жду тя, отрок, завтра пополудни.
Из Ладоги явились в Новгород охотные люди с великой обидой. Варяги ярла Рангвальда у вольных людей скору с половины забирают, а кто им Воспротивится, всё отнимут да озорства ради искупают в Волхове. Истинное глумление над русским людом. Новгородские выборные — тысяцкий Гюрята и кончанские старосты высказали жалобу князю Ярославу. Тот посулил унять варягов, но не успели охотные люди воротиться в Ладогу, как оттуда нагрянул Ярославов приказчик с новой вестью: викинги напали ночью на княжескую ладью с мехами, перегрузили на свой дракар пушнину и покинули Ладогу, оставив там лишь ярла Рангвальда и с ним десяток свевов. Ярл Рангвальд к тому грабежу не причастен, но викингов задержать не мог. Слух есть, что они пристали в низовьях Волхова. Ярослав озлился, послал в Ладогу воеводу с малой дружиной, чтоб наказать варягов, но пока Добрыня добирался, викинги уже снялись с якоря и ушли в озеро Нево. Обогнув деревянную церквушку, Пров наткнулся на толпу мужиков. Окружив детину в кожаном кафтане, они говорили разом. Пров любопытства ради протиснулся вперёд. Детина — борода лохматая, глаза с прищуром, хитрые, то и знай по мужикам шастают. А те спорят, одни говорят «завтра», другие «повременим». Детине, видимо, надоела их ругань, прикрикнул: — Неча судачить, завтра тронемся, чего время терять.
Заметив Прова, кивнул:
— А ты что ж, тоже к ватаге пристать желаешь?
Догадался Пров, артель ушкуйников сбилась, а детина за атамана у них.
— Коли желание такое есть, приходи, как заутреню зазвонят, на пристань, там наши ушкуи стоят. Возьмём и тебя с собой. Пойдём к лопарям счастья искать.
У Прова ответ готов, сам о том мечтал. Куда как надоело Феодосиево наставление слушать.
Пока домой добежал, всё думал: «То-то озлится монах. И отец не похвалит. Ну да он и знать не будет, а хватится попусту вслед».
Сборы недолгие: уложил Пров в суму пару рубах и порты запасные, шапку с тулупом: «Кто знает, может, к зиме не добуду», и, натянув вытяжные сапоги из лошадиной кожи, не дожидаясь, пока зазвонят к заутрене, покинул дом.
Ещё не рассвело, небо звёздное. Подошёл тайком к воротам, прислушался. Воротний мужик спит с подхрапом. Осторожно, чтоб не проснулся, миновал его, заспешил к пристани…
Утром собралась семья за столом, нет Прова. Послал Гюрята за ним девку. Та воротилась вскорости, развела руками.
Тысяцкий сказал спокойно: «Спозаранку, не поевши, в школу умчался. То и хорошо, а что на пустой желудок, так больше в голову влезет».
Затревожились о Прове лишь к вечеру. Глянули, одежонки нет. Тут кто-то припомнил, что видел, как утром ушкуйники уплывали. Кинулись на пристань к сторожке. Те поддакнули, что ушла утром ватага, а был ли с ней Пров, сказать не могли.
Опечалился Гюрята, один сын и тот не как у людей. Хотел послать вдогон, потом раздумал. Не сегодня, так через лето уйдёт. Пусть что станется. Жив будет, воротится, глядишь, ума-разума наберётся…
На второй день проведали о том школяры. Заскучал Кузьма, жалко друга. Припомнил, как на торжище грозил Пров уйти с ушкуйниками. Тогда Кузьма не принял всерьёз его слов, а он, оказывается, не шутил.
Феодосий разгневался такому непослушанию, занятия начал с длинной проповеди о блудном сыне. В том несчастном отроке школяры без труда узнали Прова.
Кузьма впервой на княжьем дворе. Идёт несмело, удивляется, сколько тут понастроено клетей, житниц, конюшен. Из поварни, что из кузни, чад и дым валом валит. Дворня многочисленная, то и знай снуёт. На задворках гридни коней выгуливают, покрикивают. Парень плотный, что гриб боровик, волос огнём полыхает, перестрел Кузьму, спросил задиристо:
— Ты чего заявился? — и руки в бока упёр.
Кузьма растерялся, только и сказал:
— Князь звал.
Проходивший гридин заступился:
— Чего, словно кочет, наскакиваешь? — И хлопнул парня по шее.
Кузьма пошел вслед за гриднем. Тот указал ему на дверь:
— Там князь.
Ярослав стоял за столиком, сделанным в форме налоя[69], читал толстую, в кожаном переплёте книгу. Услышав шаги, поднял голову. Кузьма оробел. Но князь смотрел на него добро, даже чуточку насмешливо.
— Это ты, отрок, коий грамоту превзошёл? — сказал Ярослав. — Ну, ну, поглядим. Подойди ко мне.
Из-за княжеского плеча Кузьма взглянул на страницу. Написано по-гречески, прочитал вслух, по складам.
— А-лек-сан-дрия.
— Верно, — Ярослав поднял палец. — Книга сия о воинских деяниях царя Македонского, коий разгромил персов и нашёл путь к индусам. Многие века назад создал царство, простирающееся от реки Дуная до вод Инда… Книгу эту привезли мне из страны греков. Не одно лето переписывал её трудолюбивый монах, старался, выводил буквицы. Тебя же, Кузьма, беру я к себе, дабы вёл ты летописание дней наших. Жить отныне будешь здесь, при княжьем дворе. Тиун отведёт те каморку. Он же даст чернили папирус да что потребно из одежды. Кормиться станешь вместе с отроками из дружины. А понадобишься, призову тебя.
3
Корчма на бойком месте у шляха, что ведёт в Краков. Никто не знает, кем и когда построена, поговаривают, будто она здесь с самого сотворения мира, как и её стареющий, хозяин, рыжий, костлявый Янек, с бритым подбородком и пейсиками до самых скул, в грязной, никогда не сменяемой поддёвке.
