— …Теперь мне кажется, — говорил Вася дрожащим от волнения и восторга голосом, — что нам даже нужно было расстаться… Не знаю, как тебе объяснить. Сегодня руки у меня развязаны, а вчера мне казалось, что они стянуты проволокой, которая больно резала кисти. Я дышу одним воздухом с тобой, а между тем вообразить это вчера было почти невозможно. Ты думаешь, я знаю, как вернуть тебе жизнь? С баскетболистом Славой это было просто, может быть, потому, что я почти не волновался. А сейчас… Ты понимаешь, ведь я еще очень неопытный волшебник, и мне впервые приходится превращать дерево в человека. И, наверное, для того чтобы это произошло, надо прежде всего успокоиться. Мне мешает волнение.
Он помолчал. Ночь была тихая, но откуда-то прилетел ветерок, без сомнения, только для того, чтобы самая длинная ветка дотянулась до Васи и погладила его по плечу.
— Меin Gоtt, — снова сказал старый дятел, — это невероятно, но мне кажется, милый юноша хочет слюшать ответ.
— У нас было счастливое прошлое, правда? Ты не думай, это очень важно. Помнишь, как мы бродили по одичавшим садам в Кутуарах и ветка, угадавшая мое желание, предложила тебе яблоко — единственное в замерзшем саду? Помнишь, как у меня не получился мостик через речку и ты строго сказала: "Надо учиться!"? Помнишь, как я однажды поцеловал тебя, воспользовавшись тем, что мы остались одни у телескопа? Так слушай же, — звонким, успокоившимся голосом сказал Вася. — Я вызываю твою потускневшую память. Я требую, чтобы ты стала прежней Ивой, с большой, а не с маленькой буквы. Вспомни все, чему ты радовалась, удивлялась, чем огорчалась. Я требую, чтобы твоя отлетевшая память снова служила тебе.
Вася справился с волнением, и контур маленькой старинной арфы вдруг возник ниоткуда и стал медленно приближаться к иве. Может быть, арфа оробела, оказавшись в темном незнакомом лесу, да еще ночью, когда человечество спит, намаявшись за день, или принимает снотворное, стараясь уснуть. Она пыталась было удрать, замешавшись в толпе лежавших на земле теней, но Вася ласково сказал: "Куда, куда!" — и подтолкнул ее к иве.
— Еще мгновенье — и она растворится в тебе. И ты станешь собой, Ивой, на которую нельзя смотреть не улыбаясь. Прислушайся: Ива!
Деревцо вздохнуло, встрепенулось, легкая дрожь пробежала по ветвям, нерешительно протянувшимся к Васе.
— Кто зовет меня? Это вы, Отто Карлович?
Вместо ответа испуганный дятел закрыл второй глаз и притворился спящим. А потом на всякий случай перелетел на соседний клен.
Вася, хотя это было сказано на лесном языке, понял Иву, и его веселый голос зазвенел в ночной тишине:
— Да нет же! Ты не узнаешь меня? Это я, Вася.
Контур памяти стал проясняться — сперва медленно, потом все быстрее. Он таял, сливаясь с ивой, и арфа вдруг еле слышно заиграла. Может быть, это была прощальная песня, ведь память уже не принадлежала себе.
Не думаю, что Васе удалось погасить все звезды и заставить луну нырнуть в облака, — наверное, это произошло случайно. Так или иначе, в парке вдруг стало темным-темно, и никто не видел, как ива превратилась в Иву. Это продолжалось довольно долго — некоторые ветки не слушались. Одна оказалась особенно упрямой, и когда на месте деревца появилась сонная растрепанная Ива, Вася заметил, что из левого рукава торчит украшенная серебристыми листьями ветка. Пришлось властно взглянуть на нее — и ветка превратилась в руку.
— Что же это со мной случилось? — вздохнув, зевая и прикрывая рот рукой, сказала Ива. — Это ты, Васенька? Зачем ты разбудил меня? Все было так хорошо, что лучшего, кажется, и вообразить невозможно. У меня были друзья: поползень, снегирь, коноплянка. Мои корни сплетались с корнями других деревьев, и теперь они будут скучать без меня. Видишь, вон там, на клене, сидит Отто Карлович это мой друг. Познакомьтесь, пожалуйста. И не удивляйтесь, что я превратилась в девушку. Это сделал Вася. Он еще молодой, но подающий надежды волшебник.
Дятел посмотрел на Васю. Он был немного испуган — а вдруг этот молодой волшебник и его превратит в человека? Но это не помешало Отто Карловичу с достоинством поднять свою пушистую головку и произнести длинную прощальную речь. В ответ Ива только засмеялась и послала ему воздушный поцелуй. Лесного языка она уже не понимала.
ГЛАВА XXXI,
в которой предстоящая встреча Леона Спартаковича с Васей приобретает убедительно стройные очертания
Без сомнения, Филипп Сергеевич очень соскучился без Ивы, потому что, когда она взяла его на руки, он томно замурлыкал, хотя к нежностям относился скептически и даже несколько презрительно. Потом он попросил ее рассказать, как ей жилось в лесу, — и, увы, ничего не услышал! Лесная память бесследно исчезла, когда маленькая буква уступила свое место большой. Но зато о том, что произошло в доме Его Высокопревосходительства, Ива не только рассказала, но изобразила. Особенно удалась ей финальная сцена, когда она увидела старика, спящего под светящимся глобусом, и поняла, что перед ней Леон Спартакович, постаревший на тысячу лет.
— Уж и на тысячу? — усомнился Вася.
— Нет, именно на тысячу. И вообще, не перебивай меня. Мне самой интересно. Лучше спроси, почему я не выскочила в окно?
— Почему в самом деле?
— Потому что он остановил меня взглядом.
Заключительную реплику Леона Спартаковича она сократила, заметив, однако, что насчет ее нетерпеливости он был совершенно прав. Так что нет худа без добра.
— Ведь я действительно была нетерпелива!
Вася молча слушал ее, и Филипп Сергеевич поглядывал на него с тревогой: он не был похож на себя. Угроза редко соединяется с грустью, но на этот раз ей это удалось, потому что его лицо было одновременно и грустным, и грозным.
Дважды в течение этого дня Ива, не расставаясь с Котом, спускалась в ресторан — сперва выпить кофе, потом пообедать. Вася не пошел с ними. И прежде, узнавая о предательстве или насилии, он чувствовал легкую тошноту. А в этот день, слушая Иву, он едва справлялся с горечью, подступавшей к горлу. Ива принесла мороженое, которое он любил. Он и от мороженого отказался.
Вечером, когда Ива, простившись, ушла к себе, Филипп Сергеевич устроился у нее в ногах с твердым намерением охранять свою хозяйку до утра, не смыкая глаз, и немедленно уснул. Вася тоже лег в постель и стал думать.
Города, как люди, иногда бывают в плохом настроении, а иногда в хорошем. Ни того, ни другого нельзя было сказать о Шабарше. Но город нервничал. Город был в ожидании событий. Люди сидели по домам, а бумаги сцеплялись на улицах без малейшего повода, а иные улетали, хотя погода была безветренная и даже моросил дождь. Под утро прояснилось, и Филипп Сергеевич, у которого было острое зрение, увидел несколько бумаг, плавающих в пространстве и, очевидно, подумывающих о возвращении домой. С неба свалился и начал шататься по городу большой плакат на тоненьких, но выносливых ножках, потому что его видели одновременно в пяти-шести местах. Постоял он и перед окнами гостиницы, так что наши путешественники могли ознакомиться — это было утром — с его содержанием. Крупными зловещими буквами на нем было начертано: "За неосторожное обращение с огнем — смертная казнь".
И что еще странно, по неизвестной (на первый взгляд) причине над городом образовались две туманности: одна стояла над гостиницей "Отдохновение души", прямо над номером Васи, а другая — над крышей дома, который ничем не отличался от других, а на самом деле, как мы знаем, загадочно отличался.
Скажем сразу: туманности эти были прямым следствием размышлений, с трудом пробившихся через чердачные помещения и кое-где потрескавшийся шифер: Вася думал о том, что он скажет Леону Спартаковичу, а Его Высокопревосходительство думал о том, что он ответит Васе.
Я забыл упомянуть, что Вася давно отказался от женского парика, искусно переделанного в мужской, не говоря уж об эспаньолке. Что касается Кота, то он, отправляясь на свиданье с Розалиной, иногда надевал жокейскую шапочку, хотя и без шапочки имел большой успех, и не только у Розалины.
Мы помним, как равнодушно отнеслась Шабарша к появлению наших путешественников. Но сейчас они чувствовали, что за ними неотступно следит чей-то внимательный взгляд. Их уже знали, и гримироваться было не только смешно, но бесполезно. Вот почему Ива не выходила на улицу и пряталась в шкаф, когда горничная по утрам убирала номер. Превращение маленького «и» в большое должно было оставаться тайной. Надолго ли? Кто знает. Во всяком случае, до тех пор, пока не состоится Большой Разговор, ради которого Вася приехал в Шабаршу.
Наутро после возвращения Ивы было устроено совещание, на котором обсуждалась предстоящая встреча.
— Нет, судьба — это слишком неопределенно, — возразила Ива, сохранившая еле слышный смолистый запах леса. — Не судьба, а справедливость, без которой в конце концов скучно жить, а умирать, мне кажется, еще скучнее.
