Максимилиан лежал на земле, чуть ли не рыдая от сознания собственного бессилия, я склонялась над ним – признаюсь, что, к стыду своему, я не смогла сдержать слез. И вдруг я заметила, что к нам приближается один из приставов. На этого человека я обратила внимание еще прежде – он не особенно усердствовал в исполнении своих обязанностей: все больше помалкивал, да и брата моего пальцем не тронул. Подойдя к нам, он опасливо оглянулся и сказал сочувственно и очень тихо, словно не хотел, чтобы его слова были услышаны его сотоварищами:
– Погодите отчаиваться! Вы семья Лепелетье, вы имеете права на эту картину. Вы должны обратиться к правосудию. Поезжайте в императорский суд в Париже и проситесь к мэтру Ле-Труа. Запомните эту фамилию – Ле-Труа!
Слегка кивнув, словно бы в знак ободрения, он поспешно отошел и присоединился к товарищам, которые уже грубо окликали его и спрашивали, что он там делает. Голосом, враз изменившимся, сделавшимся столь же грубым, как голоса остальных, он насмешливо ответил:
– Я им говорил, что они еще легко отделались, эти глупцы! Они позорят славное имя Лепелетье!
С этими словами он тоже вскочил верхом, раздался слитный цокот копыт – и все стихло.
Наши дни, Мулян-он-Тоннеруа, Бургундия. Валентина Макарова– Бонжур, мадемуазель Николь! Давненько вас не видел! Решили навестить родовое гнездо?
– Бонжур, Жильбер! Да, выбралась ненадолго.
Я открываю глаза и некоторое время смотрю на нечто серое, что маячит перед моим носом. Шея у меня затекла и болит.
– Как поживает ваш супруг? А малышка? Вы ее привезли? – звучит раскатистый мужской голос.
– Нет, она в Париже. Неожиданно вернулись мои родители, она осталась с ними.
– А когда же они сюда заглянут? Как их дела, как здоровье?
– Вроде бы в сентябре собирались. У них все отлично, спасибо. А как вы, как Жаклин?
– Ну, что с нами сделается! Жаклин возится со своими цветами, и больше ей ничего не нужно. Сейчас она уехала на пару деньков к сыну в Арджентой. Жарища какая, а? В Париже тоже жарко?
Не сразу соображаю, что смотрю на серую обивку автомобильного сиденья. Значит, я уснула на заднем сиденье и свалилась на бок.
– Да, очень жарко, конечно. Но, по-моему, здесь еще жарче. Я смотрела на поля вдоль дорог – все высохло. Неужели дождей в самом деле не было с мая?!
– Вот именно. Три месяца! И на август прогнозы самые ужасные – дождей ждать не стоит. Говорят, на юге уже горят леса.
– А родители раньше времени прервали свой тур по Китаю, потому что их там буквально залило. Беспрерывно идут дожди. Какая несправедливость, верно?
Пытаюсь сесть, чтобы посмотреть, с кем говорит Николь, но в это время она прощается со своим собеседником и трогается с места. Крутой поворот – и меня снова валит на сиденье. Вижу только удаляющийся темно-зеленый «БМВ».
Наконец мне удается совладать со своей тяжелой головой и силой инерции. Я сажусь. Николь тормозит и поворачивается ко мне:
– Эй, ты как? Проснулась?
Ее темные глаза смотрят на меня с жалостью. И с некоторой опаской. Похоже, она снова начала раздумывать, а не сошла ли я внезапно с ума на почве мании преследования. Да ладно, пусть думает все что угодно, – главное, она увезла меня из Парижа!
Конечно, я подвергла ее слишком суровому испытанию, когда вдруг, ни с того ни с сего, сорвалась с места на улице Монторгей и ринулась куда-то за угол. В первую минуту Николь подумала, что я решила сбежать от мороженщика, не заплатив, однако потом оказалось, что я даже заказать ему ничего не успела. Какую-то минуту она колебалась, бежать за мной следом или подойти к Максимилиану, и уж не знаю, как сложилась бы тогда моя судьба, удалось бы мне дожить до нынешнего дня или нет. Меня спасла Шанталь, которая почему-то не пожелала со мной расстаться. Она принялась хныкать и тянуться вслед моей стремительно улепетывающей фигуре, и Николь кинулась вслед за мной в проулок, толкая впереди себя коляску. Догнать меня ей удалось, впрочем, только на улице Лувр, на пересечении с Риволи. То есть я неслась в противоположном направлении от дома, сама не соображая куда. И неведомо, остановилась бы или нет, если бы не светофор и не поток машин, который ринулся по Риволи.
Причем, когда Николь наконец-то схватила меня за руку, я попыталась отбиваться и заорала… жуть, конечно. До сих пор помню, как на нас смотрели прохожие!
Чтобы не пугать закапризничавшую Шанталь, мне пришлось взять себя в руки. Постепенно первая паника отошла, я перестала трястись. Николь уговорила меня присесть в ближнем бистро, заказала «Дьявольскую мяту» – ледяной мятный напиток совершенно невероятного, правда что дьявольски-зеленого цвета, – и, сделав несколько глотков, под мурлыканье Шанталь, которая занялась бисквитом, я смогла с большей или меньшей связностью объяснить, что произошло.
Я рассказал Николь все: про Дзержинск, и ту ночь, и про цыганку, и про Василия – и про те глаза, которые смотрели на меня поверх ствола пистолета, а потом – в кабине лифта в аэропорту Франкфурта. Ну откуда, откуда он вдруг взялся в бистро на улице Монтергей? Почему оказался рядом с Максвеллом?!
Значит, он все же прилетел в Париж! Теперь он будет искать меня! И Максвелл ему поможет!
Боже мой, неужели дамский угодник, художник Максвелл связан с террористами из России? Какой кошмар! Господи, ну зачем, зачем я потащилась с Николь на этот аукцион! Зачем я его увидела! Зачем он увидел меня!..
От этих мыслей я снова пытаюсь сорваться с места, дрожу и озираюсь в кошмарной панике. И в таком состоянии пребываю до вечера. А вечером, где-то около девяти, звонит Максвелл. Мы только что искупали Шанталь, немножко успокоились и даже развеселились. Но тут я снова начала трястись, как овечий хвост. Максвелл, оказывается, прождал нас в бистро целый час, потом пытался дозвониться Николь на мобильный (какое счастье, что Николь забыла его зарядить!).
Увидев мои полные слез глаза, Николь не вдается ни в какие подробности и очень ловко врет, что нас задержали какие-то неотложные дела.
– Очень жаль, – слышу я голос Максвелла (схватила трубку параллельного телефона, а как же!). – Я мечтал продолжить знакомство с вашей русской подругой. А кстати, как ее фамилия?
Делаю страшные глаза Николь, которая стоит в двух шагах от меня с трубкой радиотелефона в руках, и та смотрит с ужасом: наверное, никак не может вспомнить ни одну русскую фамилию.
На счастье, на столе лежит книжка, которую я привезла с собой: дамский детектив. Хватаю книжку и показываю Николь. Лицо ее проясняется:
– Ее фамилия Дмитриефф. Вот именно, Алена Дмитриефф.
– Алена?! – изумленно восклицает Максвелл. – Но вы же сказали что ее зовут Валентин…
– Я? Когда? Как я могла назвать ее Валентин, если ее зовут Алена?! – очень натурально возмущается Николь. – Вы что-то напутали, Максвелл.
– Да?.. – хмыкает Максвелл. – Ну, Алена так Алена. Тоже очень красивое имя. А из какого города приехала Алена? – вдруг спрашивает он.
Николь снова пугается. Кроме Москвы и Питера она знает в России только Нижний Новгород и Дзержинск. Ни тот, ни другой упоминать нельзя. Это слишком близко ко мне!
Шарю глазами по комнате и вижу на полке книгу Чехова «Путешествие на остров Сахалин». Она на французском языке, ее читает Мирослав, который враз убивает двух зайцев: и общается с любимым писателем, и совершенствуется во французском.
Тычу пальцем в книжку, и Николь кивает.
– Алена из города Сахалин! – изрекает она, а я закатываю глаза враз в ужасе и восхищении.
Города Сахалина нет в помине, есть Южно-Сахалинск, но Максвелл об этом, надо полагать, не подозревает.
– Какая экзотика! – восхищается Максвелл. – Это, кажется, где-то на Крайнем Севере, в таежных дебрях Колымы? Как бы я хотел послушать рассказ вашей подруги об этом крае, полном романтики!
Без комментариев… Я только качаю головой.
– Боюсь, что не получится, Максвелл, – с ноткой печали говорит Николь. – Ва… э-э, Алена сегодня ночью улетает в Россию.
– Что за спешка? – недовольно хмыкает Максвелл. – А я-то надеялся продолжить знакомство… Неужели я ей настолько не понравился, что она решила бежать от меня? Неужели я ее напугал своими вольными манерами?
Вот именно что напугал. Но твои манеры тут ни при чем. Ты меня до смерти напугал своими друзьями!
– Что вы, Максвелл, – уже более лихо и свободно врет Николь. Ну да, главное ведь, как известно, начать! – У Алены заранее был взят обратный билет.
– А где она сейчас? – не унимается Максвелл. – Нельзя ли мне хотя бы по телефону поговорить с ней?
– Она… прилегла отдохнуть, – мигом отшивает его Николь. – Ей же лететь в ночь, вот она и решила немного поспать сейчас. Ой, Максвелл, извините, я не могу больше разговаривать с вами, в дверь звонят!
И она дает отбой.
Что характерно, на сей раз Николь не врет. В дверь действительно звонят. Мы переглядываемся с нескрываемым ужасом. А что, если Максвелл просто отвлекал наше внимание? И его сообщник, этот убийца, уже здесь?!
