Было еще ничего, пока держалась ясная погода. Но вот полили дожди: скользко, мокро, костер шипит; пока разожжешь - намучаешься. На гольцах ночевать было холодно, и поэтому палатки ставили обычно в падях, у речек.
В злополучный вечер лагерь разбили на береговом откосе. Далеко за полночь Кропоткин проснулся от криков:
- Спасайся! Тонем!
Он выскочил из палатки - и очутился по колено в воде.
- Братцы, провизию на гору! Без нее - смерть! Его едва расслышали. Речка - впрочем, это была уже не речка, а горный поток - шумела так, что только очень уставшие люди могли проспать до тех пор, пока вода не подмочила их ложе. Костер залило, было темно и жутко.
Скользя по глинистому откосу, Кропоткин поволок наверх тяжелую суму с сухарями. Тогда взялись за дело и оробевшие было конюхи. Едва сняли палатки, как чернильно-темные водовороты закружились на том месте, где стоял лагерь.
Прорвала ли где река плотину из древесных стволов - лесной завал, переполнились ли от дождей питающие ее болота - кто знает... Во всяком случае, замешкайся люди - и вода унесла бы провиант. А тогда - голодная смерть в тайге, где только эхо может подхватить крик о помощи.
Берестяная карта не обманула. Еще через несколько дней, особенно тяжелых потому, что и люди и лошади уже едва волочили ноги, а хребет упрямо тянулся вверх, караван вдруг оказался перед той самой долиной реки Муя, которая была нацарапана на карте.
Кропоткин едва верил глазам. Защищенный от холодных ветров мрачными Делюн-Уранским и Северо-Муйским хребтами, только что пересеченными экспедицией, внизу лежал радостный и светлый мир.
Зеленели луга. Густые заросли черемухи, березовые рощи, сосновые боры, полянки, голубые от цветущей полевой герани, пение птиц - все это казалось необычайным, почти сказочным после безмолвия и гнетущего однообразия тайги на хребтах.
Совсем был бы хорош для отдыха зеленый оазис, если бы не гнус и не беспокойство о том, что ждет экспедицию дальше, за хребтом, прикрывавшим Муйскую долину с юга.
А за этим хребтом, который Кропоткин назвал Южно-Муйским, началось огромное плоскогорье, омываемое Витимом и его притоками. Тут Кропоткин окончательно убедился в ошибке знаменитого немецкого натуралиста Гумбольдта, утверждавшего, будто все горы Азии тянутся с запада на восток или с севера на юг. Открытые Кропоткиным Делюн-Уранский, Северо-Муйский и Южно-Муйский хребты тянулись с юго-запада на северо-восток. Кроме того, тут стелились громадные плоскогорья, не обозначенные на картах Сибири и никак не вяжущиеся с теорией Гумбольдта. Теперь Кропоткин мог выступить о научно обоснованными предположениями по поводу действительного, а не мнимого, сочиненного в кабинетах, рельефа этой части Азии.
Осенью 1866 года по улицам Читы прошел караван лошадей, нагруженных вьюками с образцами камней, с чучелами птиц, с папками гербариев. Рядом шли загорелые, обросшие люди в таких стоптанных сапогах и таких рваных костюмах, какие можно было увидеть разве только на нищих, толпящихся у церковных дверей. И, уж конечно, ни один читинец не поверил бы, что разбойничьего вида бородач с ножом у пояса - это и есть молодой князь Кропоткин, который, по слухам, погиб где-то на севере, пробираясь с золотых приисков к Чите.
За Олекминско-Витимскую экспедицию - последнюю крупную экспедицию Кропоткина в Сибири - Географическое общество присудило ему золотую медаль. Выдвинутые молодым ученым теории вызвали такой интерес и одобрение, что он был избран секретарем отделения физической географии этого общества.
"Пять лет, проведенные мною в Сибири, были для меня настоящей школой изучения жизни и человеческого характера, - писал впоследствии Кропоткин. Мои продолжительные путешествия на перекладных, на пароходах, в лодках, а главным образом верхом на лошади удивительно закалили мое здоровье. Путешествия научили меня также тому, как мало в действительности нужно человеку, когда он выходит из зачарованного круга условной цивилизации. С несколькими фунтами хлеба и маленьким запасом чая в переметных сумах, с котелком и топором у седла, с кошмой под седлом, чтобы покрыть ею постель из свеженарезанного листвяка, человек чувствует себя удивительно независимым даже среди неизвестных гор, густо поросших лесом или же покрытых глубоким снегом..."
Кропоткин прошел, проехал и проплыл в Сибири семьдесят тысяч километров - другими словами, проделал путь, почти равный двум путешествиям вокруг земного шара вблизи экватора.
После возвращения в Петербург бесстрашный путешественник и создатель теорий, выдвинувших его в ряды крупнейших географов мира, решил бросить науку ради борьбы с царизмом. Тогда царь лично распорядился заточить Кропоткина в каземат Петропавловской крепости, намереваясь сгноить его там. Но арестант дерзко бежал оттуда и до революции вынужден был жить вдали от родины.
Научные заслуги Кропоткина не ограничиваются тем, что он сделал в Сибири. Изучая, например, движение арктических льдов и направление течений, он теоретически открыл существование большого острова или архипелага к северу от Новой Земли и просил Русское географическое общество отправить туда экспедицию. Министерство финансов не дало для этого денег. А через два года в Арктику отправились австрийцы. Они достигли теоретически открытой Кропоткиным земли и дали ей имя Франца-Иосифа...
Но если бы даже после своих сибирских путешествий и сделанных во время их открытий Петр Алексеевич Кропоткин не совершил бы более ничего выдающегося, то и тогда его имя осталось бы украшением отечественной и мировой науки.
КУРС - ВОКРУГ СВЕТА
Книгу эту вы, конечно, знаете. Парусный корабль на ее обложке несется куда-то вдаль, обещая читателю встречи со штормами, стоянки у берегов чужих стран, знакомство с чудесами тропических морей и многое-многое другое...
Этой книге редко приходится отдыхать на библиотечной полке. Уже не одно поколение читателей наслаждается увлекательным повествованием о дальнем плавании русских моряков. "Фрегат Паллада" - горят золотые буквы на переплете книги, написанной почти сто лет назад Иваном Александровичем Гончаровым.
Живые впечатления, яркие картины природы, меткие зарисовки нравов различных народов пленяют читателя с первых глав "Фрегата Паллады", и не без сожаления перевертывает он последнюю страницу.
Вы, вероятно, уже читали, а если не читали, то непременно прочтите эту прекрасную книгу. Здесь мы не собираемся ее пересказывать, а лишь дополним описание путешествия, талантливо сделанное писателем, тем, что стало известно из неопубликованных писем, воспоминаний друзей, отчетов морского ведомства уже много лет спустя после выхода в свет "Фрегата Паллады". Коротко расскажем и о том, как создавалась сама книга.
Вы увидите, что в действительности плавание "Паллады" было гораздо более трудным, чем это описано в книге. Гончаров отличался исключительной скромностью. Он боялся, что описание всех опасностей плавания невольно может представить в героическом свете и самого автора. Он все время посмеивается над собой, изображая себя этаким изнеженным, избалованным барином, недовольным тем, что его лишили привычных удобств и покоя.
"Между моряками, - пишет он, - зевая, апатически, лениво смотрит в "безбрежную даль" океана литератор, помышляя о том, хороши ли гостиницы в Бразилии, есть ли прачки на Сандвичевых островах, на чем ездят в Австралии".
Нет, не таким был автор "Фрегата Паллады", и совсем не так уж много заботился он о своих удобствах...
Летом 1852 года в Петербурге много толковали об экспедиции вице-адмирала Путятина, которая должна была отправиться в кругосветное плавание и посетить берега Японии.
Однажды разговор об этом зашел и в доме известного художника Майкова. С семьей Майковых Иван Александрович Гончаров дружил давно и прочно. Он проводил вечера в их уютной гостиной, где часто собирались поэты и художники. На этот раз были только свои. Хозяйка дома, рассказывая о предстоящей экспедиции, заметила, между прочим, что адмирал ищет секретаря, который мог бы потом описать все путешествие.
- Вот вам бы предложить! - со смехом сказала она, обращаясь к Гончарову, по обыкновению спокойно сидевшему в глубоком кресле.
- Мне? Что ж, я бы принял это предложение, - ответил тот.
Все рассмеялись, а минуту спустя уже забыли об этом разговоре.
Но через несколько дней среди друзей Гончарова распространилось изумившее их известие: Иван Александрович действительно собирается путешествовать вокруг света и хлопочет, чтобы его назначили секретарем экспедиции.
Кругосветное плавание - да ведь это разлука с родиной, с близкими года на два, а то и на три! А опасности? А лишения? Как смирится с ними человек, за сорок лет своей жизни не совершивший ни одной большой поездки хотя бы по родной стране? И не он ли говорил о себе, что свою спокойную комнату оставляет только в случае крайней надобности и всегда с сожалением? Наконец, ведь Иван Александрович после "Обыкновенной истории" задумал написать еще два романа и уже давно работает над одним из них. Значит, бросить и это?
