Скорее прочь от них, в горы, где так вольно дышится среди виноградников, откуда бесконечно далеко вокруг виден синий океан. Как прекрасна жизнь, между прочим, и потому, что человек может путешествовать!
Но стоянка у Мадейры коротка, и вот уже занавес облаков скрывает очертания острова.
В конце января "Паллада" пересекла северный тропик. "Хорошо, только ничего особенного: так же, как и у нас в хороший летний день", - сообщил Гончаров петербургским друзьям свои первые впечатления от плавания в тропиках. Чудесная картина позлащенного солнцем Финского залива возникает в письме под его пером, и он добавляет: "Нужно ли вам поэзии, ярких особенностей природы - не ходите за ними в тропики".
Странное ощущение не покидало Гончарова: все окружающее имело для него не столько прелесть новизны, сколько прелесть воспоминаний. Он словно проходил теперь практически уроки географии, видел то, что было знакомо ему с детства, но потом как-то угасло в памяти.
Вот и эти острова Зеленого Мыса, словно красноватые каменистые глыбы, рассеянные по горизонту. Все здесь выжжено беспощадным зноем и кажется погруженным в вечный сон среди водяной пустыни. Он много читал об этих островах. Корабли всегда старались поскорее проскользнуть мимо них, чтобы не попасть в штиль, когда вдруг никнут ставшие ненужными паруса.
Да, штили, а не бури ужасали капитанов парусных судов в тропических водах. О полосе безветрия, опоясывающей экватор, говорили еще старинные морские книги. Они рассказывали и о драмах на неподвижных кораблях, палимых отвесными всеиссушающими лучами. Истощались запасы продовольствия, кончалась пресная вода, и матросы умирали, посылая проклятия солнцу экватора.
И "Паллада" попала в штиль. Паруса обвисли. Словно расплавленный металл, лежал океан - ослепительный, величественный и неподвижный.
Воспользовавшись легким пассатом, "Паллада" кое-как пересекла экватор, оказалась в Южном полушарии - и тут почти замерла на месте. Это было тем более тягостно, что корабль находился в океане уже сорок суток.
Пользуясь затишьем, матросы, среди которых были мастера на все руки, шили белье, тачали сапоги. В безмятежной тишине далеко разносились удары молота по наковальне и кукареканье судовых петухов. Стоило закрыть глаза - и казалось, что дело происходит где-то у деревенской кузницы. Но стаи летучих рыб и акула, появившаяся вдруг из глубин океана около спущенного в воду паруса, на котором купались матросы, напоминали о том, как бесконечно далеко был фрегат от родных берегов.
Подошла масленица. Там, в России, лихо мчатся по морозцу тройки, тут семь потов от жары сходит. Но матросы все же устроили себе масленичное катанье. Не беда, что нет троек! Глядь - и понеслись верхом друг на друге по палубе и молодые и усачи с проседью.
Гончаров в дни затишья много и усердно работал. Время теперь летело для него с неимоверной быстротой. Ведь он был на корабле не гостем, не пассажиром, а секретарем экспедиции. Ему приходилось вести подробный путевой журнал и заниматься служебной перепиской. Кроме того, по просьбе адмирала он преподавал словесность младшим офицерам. Наконец, массу времени отнимали заметки для будущей книги.
Гончаров всегда был строг и требователен к себе, старался отделывать, отшлифовывать каждую фразу. Он уже жалел, что в начале путешествия писал огромные, подробные письма, вместо того чтобы сразу заняться работой над книгой. Он решил непременно попросить друзей, чтобы те сохраняли письма: быть может, пригодятся. И они действительно пригодились, сделавшись основой некоторых глав книги.
Долго держал "Палладу" штиль, но вот наконец по океану пробежала рябь. Вскоре ветер уже свистел в снастях и нес корабль к мысу Доброй Надежды, к крайней южной оконечности Африки, где на рубеже Атлантического и Индийского океанов идет вечная борьба воды, ветра и камня, где часты штормы и бури.
Загремели якорные цепи. "Паллада" качалась на волнах у черных скал, напоминающих стены огромной крепости. Стоянка здесь ожидалась длительная: корабль снова нуждался в ремонте. Адмирал Путятин жаловался в Петербург: "...качества фрегата оказались весьма неудовлетворительными", и просил заменить "Палладу" новым судном.
Казалось бы, Гончаров мог наслаждаться на стоянке покоем и отдыхом. Но нет, чувство долга перед своими будущими читателями заставило его отправиться в утомительную научную экскурсию по Южной Африке.
Он побывал в Кейптауне и ближе узнал жизнь одной из английских колоний, где племена кафров, плохо вооруженные, не раз преданные своими князьками, продолжали упорную борьбу с притеснителями. Он увидел, что с коренными жителями Африки здесь считаются не более, чем с рабочим скотом, вытесняют их вглубь страны.
Гончаров замечает, что колонизаторы "носятся со своей гордостью, как курица с яйцом, и кудахтают на весь мир о своих успехах", забывая, какими темными средствами удалось им приобрести права на чужой почве. Ведь даже в годы войны в Африке дух торгашества оказался превыше всего: кафры приобретали оружие и порох от... английских купцов, наживавшихся на крови своих солдат.
Во время экскурсии по Африке Гончаров собрал немало исторических, географических и статистических сведений. Они составили интересный очерк малоизвестной тогда страны. Этот очерк стал потом главой книги.
Но вот "Паллада" покинула мыс Доброй Надежды. Это название дал мысу один из португальских королей, лелеявший надежду на открытие более короткого пути в сказочную Индию. Едва фрегат вошел в Индийский океан, как жестокий шторм набросился на него со всей силой, и нельзя было не согласиться, что мореплаватель Диаз гораздо удачнее назвал южную оконечность африканского материка: мысом Бурь.
Молнии, блиставшие в ночном мраке, озаряли клочья пены, воду на палубе, толпы матросов, тянувших снасти. Капитан фрегата Иван Семенович Унковский позвал Гончарова полюбоваться зрелищем разбушевавшейся стихии:
- Какова картина?
- Безобразие, беспорядок! - отвечал Гончаров и ушел в каюту.
Эту фразу многие не хотели ему простить. Так, мол, отзываться о грозной стихии мог только Обломов. Но ведь шторм уже не был в диковину писателю. Он видел не только блеск молний, но и тяжелый труд моряков, борющихся со стихией, знал, что после шторма долго придется приводить корабль в порядок. Наконец, шторм мешал работе Гончарова. Так почему же он должен был восхищаться волнами, неистово бьющими корабль?
Кстати сказать, Гончаров вообще терпеть не мог громких фраз, преувеличенных восторгов и торжественных речей. Всю жизнь он избегал парадных обедов, юбилеев, и когда однажды его собрались было чествовать, он пообещал удрать куда глаза глядят и оставить собравшихся без "виновника торжества".
И знали ли люди, упрекавшие Гончарова в том, что он не увидел "поэзии бури", о последствиях шторма у мыса Доброй Надежды? А ведь на фрегате после этого в десятках мест началась течь. Надводные части его корпуса расшатались настолько, что пришлось изменить маршрут и идти не прямо через океан, а со стоянками в попутных портах. Сырость и плесень в каютах, появившиеся после шторма, вызвали тропические болезни, и долго еще жизнь на корабле не могла войти в привычную колею.
Плавание фрегата в Индийском океане продолжалось месяц. На этот раз после пересечения южного тропика корабль вступил отнюдь не в безмятежное царство вечного лета и голубого неба. Тропики бывают разные. Ветры чередовались здесь с ливнями, когда тяжелые потоки воды низвергались вдруг с потемневшего неба.
Настоящая тропическая жара встретила "Палладу" уже недалеко от Зондского пролива, к которому направлялся корабль. Не приносили прохлады даже ночи, когда небо млело от жары и яркие метеоры чертили по нему свой след.
Однажды на рассвете раздалась команда:
- Зарядить пушку ядром!
Недалеко от корабля в море двигался какой-то черный крутящийся столб. С неба, из облака, тянулась к нему узкая полоса.
- Готова ли пушка? - крикнул вахтенный офицер, наблюдая за приближением зловещего столба.
Но тут столб рассыпался, растаял. Это был смерч - явление, свойственное и песчаным пустыням и океанским просторам. Он образуется при быстром вихревом движении вверх сильно нагретого воздуха. Эта крутящаяся воздушная воронка захватывает с собой песок или воду.
Иногда смерч движется медленно, иногда - со скоростью поезда. Корабли стараются избегнуть встречи со смерчем; если же судну нельзя свернуть в сторону, то судовые артиллеристы бьют по водяному столбу из пушек, и он падает, рассыпается, проливаясь обильным дождем.
Но вот и Зондский пролив, вот и гавань на острове Ява, где берег окаймлен кокосовыми пальмами, а дальше начинаются девственные леса, ночами горящие миллионами бледнозеленых огней: то светятся насекомые.
А после Явы - Сингапур, маленький островок у южной оконечности Малаккского полуострова, где шумит большой порт и где среди торговых судов скрываются пираты южных морей. Здесь писатель попадает в царство вечного, беспощадно знойного лета. Его глаз, привыкший к необозримым полям ржи, видит сахарный тростник и рис, рощи бананов, кокосовые пальмы, ананасы. Он - на родине перца, пряных кореньев, слонов, тигров, змей...
