пользу государственным служащим, который жаждет мира и, вероятнее всего, ненавидит буржуазию? Присутствие Сержа успокаивает девушку. Она счастлива от перспективы снова разделить с ним время, ведь на поезде они поедут вместе. Это будет еще одна возможность продолжить то прекрасное общение, которое сложилось у них Москве…
Поезд катится. Ида и Серж по очереди рассказывают о том, как они провели зиму. Собеседники сидят друг напротив друга, слова с легкостью летят и замирают на губах. Глаза их тоже радостно блестят. Однако содержание их беседы носит темный покров лишений, унижений, страха, смерти. И все равно возможность поделиться переживаниями смягчает боль, стирает острые грани, оставляя только тени. Ощущение того, что другой понимает наши тревоги без слов, дает сладкое чувство ясности!
И вот уже Москва…
Когда Ида звонит в дверь квартиры (оказалось, замок в ней уже поменяли), ее охватывает странное чувство. В общем, как и все в ее жизни: вроде все по-прежнему, но на самом деле ничего прежнего уже нет. Дверь им открывает молодая девушка. Ее светлые косы обрамляют очень красивое, немного угловатое лицо с большими карими глазами. Она вопросительно смотрит на посетителей и отступает в сторону, пропуская их внутрь. Из кухни выходит толстая неприветливого вида дама. Ида почти извиняющимся тоном говорит, что это ее квартира, и она пришла посмотреть, что здесь происходит. Молодая девушка смущенно молчит, нервно сцепив руки. Дама становится перед Идой и возражает, что «это была» ее квартира, нагло добавляя «теперь она больше не твоя!». Ее муж, который работает в администрации, вечером вернется домой – при этих словах она приосанивается – и все объяснит ей, но в любом случае одна комната еще есть. Так вот, говорит она с улыбкой, которую считает щедрой, Ида может там поселиться, «конечно». При условии согласия лица, отвечающего за распределение квартир, «конечно». После этого дама поворачивается на каблуках и идет на кухню. Серж предлагает Иде собрать какие-нибудь вещи, а он за это время пойдет и разузнает у управляющего, а также в консульстве. Он обещает вернуться ранним вечером.
«В сущности, парфюмер всего лишь интерпретатор»
Ида кладет сумку и смотрит на девушку, та стоит без движения. «Марина», – доброжелательно представляется она и провожает Иду в свободную комнату. К счастью, новые жильцы заняли гостиную, которая была больше, а комнату Эдуарда оставили Марине. Так что Иде остается та, которую они делили с Нестей. Ида не собирается задерживаться здесь надолго, но если Серж подтвердит, что это возможно, она по крайней мере сможет оставить в комнате какую-то мебель и вещи, тем более что дверь запирается. Тонкий голос тут же шепчет ей, что в случае чего этот замок никого не остановит. Все те вещи, которые ей действительно важны, лучше взять с собой. Ида входит, закрывая за собой дверь. В комнате холодно. Здесьичего не изменилось, тогда как в гостиной, как она теперь понимает, все было перевернуто вверх дном. Ида садится в ожидании, пока Серж сообщит, удалось ли ему убедить управляющего, в чем она сомневается. Было бы чудом, если бы ей разрешили пользоваться этой комнатой, потому что в Москве она больше не живет. Девушка делает глубокий вдох и думает. Нужно не забыть ничего из того, что не может быть утрачено: документы, фотографии, письма. Это главное. Драгоценности она уже забрала. Вещи, мебель и картины придется оставить. В лучшем случае она могла бы хранить их здесь, не привлекая лишнего внимания, ибо если вдруг как-то случайно указать на их рыночную стоимость, они будут украдены или конфискованы в первую очередь.
Ида берет в руки розовую деревянную шкатулку, украшенную тонкой инкрустацией, подарок мужа, который он привез из одной из своих поездок, и слегка поглаживает ее. Сюда она кладет важные письма: от Нести, перевязанные красной лентой, от дорогих двоюродных братьев Сережи и Володи, перевязанные зеленой лентой, и, наконец, письма от матери, перевязанные голубой. В ящике секретера она находит документы о браке, свидетельство о рождении и крещении Эдуарда. Она кладет их в коробку и закрывает ее. Теперь фотографии. Ида достает из шкафа небольшой чемодан и складывает в него два альбома и пачки несортированных фотографий. Что еще? В этот момент она слышит голос своего пианино. Она думает об Эрнесте, но понимает, что, конечно, исполнителем он быть не может. Нежное касание пальцев, чувственное выражение, привлекательная интерпретация. Это «Экспромт № 3» Шуберта, который она так любит. Ида с любопытством встает. Кто же это так хорошо играет? Она медленно открывает дверь и видит склонившееся над клавиатурой лицо Марины. Легкий скрип доносится из-под ног Иды, юная девушка останавливается, поднимает голову, все еще держа руки на клавишах. Ида подходит и восторженно говорит Марине, как ей нравится ее игра, а девушка, растерявшись, краснеет. Она объясняет, что поступила в музыкальную академию и прошла там все конкурсы, что и позволило ей получить эту комнату в самом центре Москвы. Марина приносит извинения за то, что использовала пианино, не спросив разрешения. Ида тронута. Какое счастье, что ее пианино, столь дорогое ей пианино, снова живет под пальцами Марины, тогда как оно могло бы попасть в руки невежественных людей, которые бы просто уничтожили или сожгли его. Ида просит девушку сыграть снова и садится рядом с ней.
Так проходит вечер, они играют по очереди, оценивают интерпретации, слушают друг друга. И не смотря на то, что дома у Иды уже нет, благодаря Марине она оказывается не только не лишенной своего прошлого, но более того, она чувствует, что может передать его дальше, через длинные, тонкие, такие тонкие пальцы этой юной виртуозной девушки. Затем они начинают играть в четыре руки, и когда Серж приходит, он видит их рядом, двух молодых девушек из прошлой жизни, погруженных в свои интерпретации. Толстая дама открывает ему дверь, ворча, что у нее есть дела поважнее, и что эти двое вполне могли бы встать и открыть дверь сами, и что ее муж скоро будет дома, и надо успеть приготовить обед до его возвращения, «а из чего вы мне его велите готовить, я вас спрашиваю…» Серж не может отвести глаз от картины, которая открывается перед его взором. Свет едва падает на пианино, лица в его ореоле, глаза, устремленные на партитуру, бегущие руки, движение, которое ускоряет и увлекает два тела в ритме дыхания, приподнятых, кружащихся, и вот они чуть-чуть восстанавливают силы, чтобы полностью отдаться финалу произведения, в завершение которого они остаются в восторге, но совершенно измученные. Спустя минуту тишины он аплодирует и кланяется
