Э. Брастыньш поставил задачей создать единый латышский религиозный культ (что вообще не свойственно самостоятельному развитию народной культуры), достаточно определенный (для чего он нередко видоизменял фольклорные тексты по своему усмотрению), но и способный аккумулировать – по мере необходимости – новые факты. Для этого была создана иерархия божеств.
Dievs – центральная фигура в теологии диевтуров[190]. Брастыньш определял диевтурибу как «благоговение перед Диевсом (Богом) и исполнение этических норм и культа». В первом своем сборнике латышских народных песен, а позднее и в «Церокслисе», Э. Брастыньш подчеркивает, что латыши «имели» (turējuši) одного Бога, то есть почитали, служили одному единственному Диевсу. Важным для диевтуров было то, что Диевс в латышском фольклоре – имя собственное, а не нарицательное (это положение оспаривается рядом латвийских фольклористов). Следовательно, – полагает Брастыньш, – латышская религия монотеистична.
Общим местом всех диевтуров является противопоставление иудейского и христианского Бога – «ужасного судьи», часто гневающегося на людей, посылающего им и добро, и зло, и латышского «Боженьки» (Диевиньша), известного как Небесный Отец, который не осуждает своих детей, но помогает им, охраняет их. «Латышского Диевса иногда можно встретить на земле как маленького человечка в сером одеянии, чаще всего как беднячка. Он могуществен, мудр, открыт для всякого и вечно добр. Диевс – для всех охранитель, помощник и милосердный, всех наставляет на путь»[191].
Диевс (Бог) полагается всеобщим началом, истоком, организатором, основой «древнего латышского божественного откровения» (dievestība). В иерархическом подчинении ему находятся богини Лайма и Мара: они выступают как его «проявления» и, максимально приближенные к нему, соединяют его с остальным миром. Его постоянный эпитет – «Небесный Отец» (Debess Tevs); по Э. Брастыньшу, он – высший духовный смысл латышской культуры, ее сознание и мысль (padoms un doma).
Диевс – всеобщий породитель и повелитель (laidējs), но непосредственно от него проистекает только добро: «Диевс в латышском понимании – податель закона высшей добродетели, представитель всего наилучшего» (Ц, 14). Он невидим и неслышим.
«Никакие слова не могут полностью охватить сущность Диевса. Только приблизительно человеческий ум может постичь, что есть Диевс. Латышский народ полагает, что ему принадлежит сознание всех сознаний, до конца не постижимое нашим умом. Проще говоря, при реализации сознания рождается мир во всем его многообразии» (Ц, 11).
Этого единого Бога-Диевса Брастыньш определяет как имеющего двойственную природу: его «можно назвать двойственным в том смысле, что он одновременно дух и материя, отец и мать, хороший и плохой. Все противоположности соединяются в Диевса» (Ц, 12).
Почитают Диевса, обращаясь к нему, прося его (ludzot), восхваляя его (daudzinot), жертвуя ему (ziedojot) и чародействуя (ziņtējot) (Ц, 18): «Поели, попили, поблагодарили Боженьку:/ И Богу по нраву, что мы его восхваляем» (LD 19460, 3). Э. Брастыньш пишет, что «для латышей их добрый Диевс (Бог) – цель всех целей и средство их достижения», а также что «латыш имел дело с Диевсом самостоятельно, не ища никаких посредников, латыш не обращался к нему в большой толпе…» (Ц, 18).
В главу о Диевсе Брастыньш включает подразделы о двух связанных с ним явлениях. Сыновей Диевса (Dievadeli, широко распространенный образ в латышском фольклоре) он толкует как небесные светила и носителей света: «Совершенно естественно, что считая Диевса Небесным Отцом, небесные светила и световые явления легко могли получить поэтическое имя сыновей Диевса. Сыновьями Диевса считаются не только Месяц, Перконс[192], Аусеклис, но также и возница Солнца Усиньш, и светлый Янис» (Ц, 19). Понятие «сыновья» (латыш. deli) Брастыньш толкует как образованное от корневой основы det – «подавать», т. е. «поданные от Диевса». Вопреки данным латышского фольклора Брастыньш записывает Солнце в «дочери Диевса» и называет его «женским проявлением Диевса».
Другой связанный с Диевсом образ – так называемый dievajs, человек с божественными (чудесными) силами и возможностями:
«Посылайте меня молоть, я чудесная (dievaja) молольщица:/ Намелю, сколько намелю, мои жернова гнутся-сгибаются» (Ц, 20). «Отчасти dievajs означает то же самое, что и «святой», и великий (gauss). Таким становится человек, почитающий Диевса и провильно живущий. Есть различные способы достижения этого состояния (panakt dievājību). Индусы используют разные виды аскезы, буддисты – медитацию, христиане – молитву и аскезу. Латышская метода ‹…› – работа и благочестие (tikums)» (Ц, 20).
Еще один необыкновенный персонаж, связанный с Диевсом, – dievregis: человек, правильно понимающий и знающий, что необходимо делать и как рассуждать на благо «латышскости».
Диевс помогает людям, обеспечивая им успех в работе. «Диевс может даровать человеку удачу и успех, которые не находятся в распоряжении человека. Через совпадение различных обстоятельств можно тормозить или поощрять деятельность человека. Только совершенным лентяям и бездельникам Диевс мало помогает. Успех – сверхприродное явление, происходящее от Диевса» (Ц, 15).
Высший дар Диевса – счастье (laime): «От глагола «пускать» (laist) позднее произошли имя нарицательное – счастье (laime) и имя собственное Лайме (божество счастья) (у Брастыньша, как и в латышских диалектах, чередуются две формы ее имени – Лайме и Лайма). В народных песнях встречаются четыре значения этого слова – «возможность», «судьба», «событие» и «божество счастья» (Ц, 17).
Богиня Лайме – проявление и воплощение Божьего (Диевса) промысла, судьбы, распорядительница человеческой жизни. Через нее в мире действует закон и порядок: «Милая Лайме, дочь Диевса, приходи делать песни./ Говори песни, пой сама, о молодых, о старых» (LD 35804).
По мнению Э. Брастыньша, самостоятельно Лайме как бы не может изменить ничего предначертанного Диевсом: она так же связана с ним, как рука с телом. «Верховный определитель судьбы – Диевс, первосоздатель всего» (Ц, 21). Лайме, как и Диевс, невидима: «Многие ошибаются, слыша дайны о путешествиях Лайме, ее помощи, полагая, что латыши верили в антропоморфных богов. Это неверно, т. к. древние латыши лучше нашего знали, что есть поэзия, что сказание, что – правда» (Ц, 22).
Кроме «собственно» Лаймы существуют еще две «Лаймы» – Декла и Карта (по аналогии с другими индоевропейскими широко известными богинями судьбы – греческими Мойрами, римскими Парками, германскими Норнами). Функции Деклы (Dekla, с корнем det – «подавать, кормить, выкармливать») заключаются в выкармливании, пестовании и охранении детей, Карты (Karta, с корнем kart – «устанавливать, вешать») – в помощи при росте и созревании. Однако такое разграничение функций довольно гипотетично и не всегда подтверждается даже приводимыми самим Брастыньшем фольклорными текстами: «Декле мой век устанавливала, сидя на трех стульях./ Садись, Декле, на один стул, устанавливай мне один добрый век» (LD 1216).
В противоположность Лайме (счастью) существует Нелайме (несчастье): «Две лайме на свете: одна добрая, другая злая; / Обе две надо прожить, и в добре, и во зле» (LD 9174v). Вот как Брастыньш представляет генезис зла: «Все человеческое мышление основывается на противоположных понятиях: свет и тьма, добро и зло, Счастье и Несчастье – одно без другого не мыслится. Как говорилось, прямо от Диевса зло не приходит. Но в поток добра окольным путем могут затесаться вихри, видимо вертящиеся против направления основного движения. Во владениях Диевса могут появиться такие явления, которые, с точки зрения человека, кажутся нехорошими, злыми, несчастливыми… Несчастье можно назвать «космическим злом», против которого трудно бороться человеческими силами. Поэтому для борьбы с Несчастьем латыш звал на помощь Диевса и Лайме» (Ц, 26).
Э. Брастыньш пишет, что человек сам не может избежать своей судьбы или изменить ее. Странно, однако, то, что и Диевс не участвует в устроении судьбы человека (как это можно было бы ожидать по логике сказанного выше): «Из дайн мы видим, что предначертанное на веку не очень зависит от человека или от труда его родителей. Главное направление жизни больше зависит от того, где была Лайме в момент определения судьбы: сидела на стуле или на яблоне, стояла на горе или в низине. Основу жизни в большей степени предопределяют случайность, нечаянность, окрестности места рождения и его момент, а также задумка самой Лайме». Правда, «в мелочах судьба всегда находится в руках человека» (Ц, 28).
Материальное воплощение, проявление, «особенность», «принадлежность» (īpašība) Диевса – Мара[193]. Брастыньш определяет Мару как противоположность (pretpuse) Диевса: «Уже упоминалось, что Диевс двойствен (dievatīgs). Эта двойственность уже с древних времен рассматривалась как Дух (Gars) и Материя, Отец и Мать, Небо и Земля. Поэтому Диевса часто изображали двуликим – одновременно мужчиной и женщиной. Такое изображение у древних куршей наблюдал Преториус. Божественная (Dievišķā) Мать по имени Мара – одно из древнейших и глубинных понятий человечества. О наших древних аэстиях Тацит в 98 г. писал: «Они почитают некую Божью Мать» (Германия, 45)» (Ц, 31).
