Материальное воплощение, проявление, «особенность», «принадлежность» (īpašība) Диевса – Мара[193]. Брастыньш определяет Мару как противоположность (pretpuse) Диевса: «Уже упоминалось, что Диевс двойствен (dievatīgs). Эта двойственность уже с древних времен рассматривалась как Дух (Gars) и Материя, Отец и Мать, Небо и Земля. Поэтому Диевса часто изображали двуликим – одновременно мужчиной и женщиной. Такое изображение у древних куршей наблюдал Преториус. Божественная (Dievišķā) Мать по имени Мара – одно из древнейших и глубинных понятий человечества. О наших древних аэстиях Тацит в 98 г. писал: «Они почитают некую Божью Мать» (Германия, 45)» (Ц, 31).
Однако в латышском фольклоре связь образов Диевса и Мары почти всегда инспирирована народным прочтением христианства: в текстах, где они оба фигурируют, обычно есть сквозной сюжет с явным влиянием христианства. Сам образ Мары представляет собой, вероятно, соединение нескольких языческих культов и культа Пресвятой Девы Марии. В обоих случаях – и с Диевсом/Богом (лат. Deos), и с Марой/ Марией произошло наложение по меньшей мере двух (местной, языческой и привнесенной, христианской) культовых традиций, причем это происходило на фоне совпадения корней имен собственных священных персонажей.
Э. Брастыньш пишет, что во власти Мары находится вся телесная жизнь вселенной, живая и неживая природа. «Мара это Земля или Материя, со всеми ее разнообразными силами и видами, поэтому и землю в наших народных сочинениях называют землей Мары» (Ц, 32). Заметим, что понятие «земля Мары» (Maras zeme) двояко в латышской культуре. Так была названа Ливония («земля, посвященная Пресвятой Деве Марии») в конце XII – начале XIII вв. немецкими католическими миссионерами, но так называют и кладбищенскую, могильную землю, которая часто фигурирует в колдовских заклинаниях, заговорах, и соответствующих им магических обрядах.
Брастыньш, делая еще одно отступление от первоначального постулата о «монотеизме» диевтурибы, пишет: «Вся арийская религия построена на двойственности (дуализме): Небесный Отец и Земная Мать» (Ц, 32). Связь латышской Мары с Пресвятой Девой он не отрицает, но толкует ее весьма своеобразно: «При введении христианской веры Материя была отдана Сатане, и на земле воцарился ад. Так, Маре пришлось воспринять иные обманные формы, стать католической Марией, чтобы сохраниться в людском почитании» (Ц, 32). В этом замечании есть доля истины, но, будучи синкретическим, образ Мары все же сильно преобразовался и во многом представляет собой летонизированный христианский культ.
Согласно Э. Брастыньшу, Мара имеет бесчисленное количество имен или прозвищ (pavārdi) – Мать Воды, Мать Моря, Мать Леса, Мать Молока, Мать Могилы, Мать Велей (духов усопших), Мать Чумы и прочие. В качестве всеохватывающих он называет следующие: Небесная Мать, Мать Природы и Мать Людей. Реконструируя единую богиню, которая как будто скрывается за всеми этими именами, Брастыньш приводит параллели женских богинь у египтян (Исида), греков (Деметра), германцев (Фрейя) и других народов. По его мнению, Мара является их латышским аналогом.
Все предметы имеют своих «матерей». Если Диевс у латышей по Брастыньшу всегда благ, то Мара – «милая» и «святая». Мара – Мать, подательница жизни и ее «взращивательница» (aukletāja). Эпитет «милая» (mīļa – «милая, дорогая, любимая») связан с любовью, а «святая» (svēta) первоначально означало «белая», «чистая», «сияющая». Мара связана со всеми предметами, в особенности с домашним скотом, богатством, покровительствует женщинам, она – подательница плодородия. «Однако временами Мара, как и Лайме, может оказываться злой для людей. В особенности это происходит тогда, когда надо умирать, потому что Мара требует у души обратно данное ей тело» (Ц, 35). Так называемые календарные «дни Мары» – важнейшие Богородичные праздники. До появления в Латвии христианства, кроме «пятничного вечера», по-видимому, не существовало других календарных праздников, в ходе которых почитали Мару (единственным исключением могут быть зимние святки, но и это только гипотетично).
В отличие от Диевса и Лаймы, Мару можно видеть и слышать: все, что человек воспринимает с помощью органов чувств, обладает сущностью Мары.
Согласно диевтурибе, Диевс, Лайма и Мара – единственные божества в настоящем смысле этого слова, и латыши обращались к ним, призывали их. В борьбе со злыми силами люди призывают Диевса и Лайму, а также используют заговоры и предметы – обереги с охранительными знаками (в том числе крестом[194]).
Мир и человек
Особый раздел «Церокслиса» посвящен космологическим представлениям диевтурибы. Мир (pasaule) Э. Брастыньш толкует как «все, что находится под солнцем» (viss, kas zem saules). «Насколько распространяется солнечный свет, настолько широк Мир. Теперь мы знаем, что потоку света нет конца, что Мир бесконечен. Это нас пугает, потому что сознание не в силах вообразить бесконечность, в которой дали простираются на миллионы световых лет. Но в ограниченной повседневности мы называем Миром нашу матушку Землю с ее небесами, людьми, существами. Как бесконечный, так и конечный Мир в конце концов это сам Диевс и его Творение (Laidums) в образах Лайме и Мары» (Ц, 51). По Брастыньшу, мир (pasaule) поделен на две части: «Этот» (šī pasaule) и «Тот» (vinsaule), которые пронизывают друг друга (ir iemerktas viens otra), и их взаимодействие особенно отчетливо видно на живых существах.
Человек на своем веку сначала «гостит» в первом, затем навечно переходит во второй. «Пока человек жив, он живет в двух мирах – телесном (māriska) и божественном (dieviska). Материальное тело и божественная душа – каждое принадлежит своему миру. Тело – принадлежность «Этого мира», душа – «Того». Только после смерти человек окончательно освобождается от бремени материи. Однако из границ мира в его широком значении и освобожденная душа не выходит.
Основная характеристика «Этого мира» – разнообразие, многочисленность элементов и изменчивость. «Тот мир» – неведом, хотя несколько раньше Брастыньш отмечает, что он составлен из той же «материи», что и сны, и мысли. Человек – звено, связующее эти два мира: «из предметов Этого мира мы ничего не можем взять с собой в Тот мир… но есть кое-что другое, что мы можем накопить в Этом мире, а именно – Пережитое в Этом мире. Эти внутренние переживания мы получаем из событий и вещей внешнего мира с помощью органов чувств. Эти жизненные переживания мы можем считать Памятью мира, или Внутренним миром. Внутренний мир строится не только из материи и сил Этого мира, но и из душевной, духовной материи Того мира» (Ц, 53). Брастыньш пишет, что все узнанное и пережитое человеком в Этом мире в Том мире не будет забыто благодаря этому Внутреннему миру, который и переносится после смерти из Этого мира в Тот. Таким образом, весь образ жизни человека влияет на его будущую судьбу после смерти.
Э. Брастыньш отмечает, что хотя латышский фольклор содержит немалую информацию об обоих мирах, до конца они не могут быть познаны; наиболее адекватным откликом души на установления и явления мира является выраженное в латышских дайнах чувство удивления и очарованность души (izbrina dvēseli).
Важное место в диевтурибе занимает тема человека. Брастыньш отмечает, что тайна воплощения, жизни и смерти человека – величайшая в природе; ее смысл заключен в соединении всего живого в неразделимое целое. Человек рождается от Диевса, Мары и родителей: прямо с небес он попадает в «колыбель Мары», на колени к матери.
Человек соединяет в себе три субстанции: душу (dvesele), дух (velis) и тело (augums). Тело (augums, от латыш. Augt – «расти») является «чудесным инструментом», полностью принадлежащим Маре и созданным для служения душе. Тело дает душе возможность существовать в «Этом» (телесном) мире, ощущать его, приобретать впечатления. «Все, что есть у нас в уме и сердце, попадает туда только через тело. Душа может познать внешний мир, только слушая, смотря, обоняя, осязая… Тем, что тело дает душе, та кормится, становится полнее, и со временем устраивает свой внутренний мир, который остается после того, как тело уничтожается. Поэтому мы можем сказать, что тело – взраститель души, и поэтому не должно быть оставлено в забвении, но за ним следует ухаживать и почитать его» (Ц, 63).
Душу (dvesele, от латыш. dvest – «дышать») Брастыньш определяет как частицу Диевса, временно воплощающуюся в теле; после смерти она, обогащенная познанным и пережитым в Этом мире, возвращается обратно. Латышская душа сопоставляется Брастыньшем с древнеегипетским «Ba», древнегреческим «soma psihicon». Главное ее свойство – наличие в ней жизни; в народном сознании понятия «душа» и «жизнь» часто взаимозаменяемы. Душа стремится к чистоте, так как если она нечиста, то ей трудно вернуться к Диевсу: «Живя в нечисти, душа может отравиться так, что с трудом доберется до «дверей Диевиньша», то есть встретится с божественным» (Ц, 64).
Дух (velis – душа, или «дух» усопшего) сопоставляется с древнеегипетским «Ka» и древнегреческим «soma pneumaticon» и называется Брастыньшем «тонким телом», «двойником» человека. Изобретением Брастыньша является положение о том, что эта субстанция соединяет в человеке тело с душой (velis – «посредник между телом и душой», он «связует тело и душу, так как они слишком различны и сами не могут соединиться» – Ц, 65). В течение жизни человека его velis «почти никак не проявляется», он как бы срастается с телом, повторяя его очертания. Состоит он, по мнению Брастыньша, из «удивительной лучевой материи». Он подвластен иным законам природы, нежели тело и душа, и живет гораздо дольше тела… После смерти он возвращается обратно и навечно в живую природу, потому что дух (velis) принадлежит материи, а не душе» (Ц, 65).
