— Тяни!
— Вижу! — закричал Аркадий. — Идет!
Он ошибся. Всплывал аквалангист. Николай выскочил на поверхность, замахал руками, сорвал с лица маску и крикнул:
— Стой!
Укрепив маску на лице, снова скрылся.
Мы ждали с полчаса.
Наконец Николай опять всплыл, устало сказал:
— Давай!
Мы работали с тупым упорством галерных гребцов, перебирали жесткие петли троса и укладывали их на палубу.
— Вот! — снова сказал Аркадий. — Идет!
Никто не отозвался. Все видели: из глубины в дробном облаке пузырей, поддерживая руками что-то длинное и бесформенное, всплывал человек.
Он терся у борта катера, остерегаясь удара, поддерживая опутанный тросами груз, отводил его от борта.
— Раз-два — взяли! — скомандовал Боб.
Груз вышел из воды, превратился в длинный, опутанный зелеными водорослями, заросший ракушками цилиндр.
Мы стали плотнее, уперлись, потянули. Груз, ударяясь о борт, пошел вверх, остановился, приподнялся, с грохотом обрушился на палубу.
Мы молча сели вокруг него.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ,
в которой мы вскрываем пенал
Вечером того же дня мы открывали поднятый с «Минина» цилиндр. Николай лезвием ножа счистил налет водорослей, сбил слой раковин, нашел щель. Все затихли. Нож уверенно открывал место кольцевого стыка. Лезвие, повинуясь руке, углублялось в поверхность цилиндра, отделяло от металла чешуйку за чешуйкой. Тусклый свинцовый блеск возник на месте среза.
— Это пенал, — сказал Аркадий. — Друзья мои, это пенал.
В сарае, где мы сидели, наступило молчание. Немая тишина звенела над нашими головами.
Очистив цилиндр и уложив его на кусок брезента, мы внимательно рассмотрели находку. Это был действительно металлический пенал. Он состоял из двух половин. Свинец в месте соединения был искусно раскатан и закрывал щель впотай, были даже заметны остатки разорванных ушек (они, вероятно, предназначались для замка и пломбы)…
Николай стал осторожно резать свинец кончиком ножа. Узкая голубая полоска отходила, открывая щель. Пенал поставили на попа. Стали тянуть крышку вверх, она поддалась не сразу, покачали — нехотя поползла, из открывшегося отверстия пахнуло прелью. Показался матерчатый истлевший чехол.
— Осторожно, ради всего святого, осторожно! — едва выдавил из себя Аркадий.
Пенал снова положили набок и из него бережно вытащили сверток, зашитый в холст.
Василий Степанович вынул перочинный нож и аккуратно подпорол материю. Показались края бумажных листов, скатанных в рулон.
— Стойте, — сказал Василий Степанович, — надо фотографировать. Фотографировать и составлять акт.
Я начал снимать. Из пенала извлекали карты, хрупкие листы документов с коричневыми неровными краями. Выпала тетрадь.
— Вот она! — сказал Аркадий и бережно поднял ее. — «Версия господина Соболевского относительно русских поселений в Америке». Название почему-то зачеркнуто. Под ним — «Черновая запись для журнала «Русское историческое обозрение», тоже зачеркнуто. — Он перелистал тетрадь. — Прочесть будет нелегко — это черновик.
Стали по одному вынимать документы, раскладывая их на полу.
— Какие карты! — сказал Аркадий. — Им нет цены. Вот этой самое малое двести лет.
— Здесь написано «Необходимый нос», — сказал Боб.
— Да, да… А на этой карте карандашом — курсы. Смотрите, чье-то плавание с Камчатки на Сахалин.
— Какой год? — спросил Василий Степанович.
— Тысяча восемьсот двадцать второй. Время Крузенштерна и Головнина.
— Вот предписание, — сказал я. — «Предлагаю отправиться…» А это вообще не прочитать.
— Дай-ка! — Аркадий взял у меня из рук ветхий листок. — Письмо XVII века, челобитная царю Алексею Михайловичу.
Пенал перевернули. Еще два тронутых плесенью листка упали на деревянный пол. Николай подал их Василию Степановичу.
— Ничего не понимаю, — сказал тот. — С ума можно сойти — листовки 1922 года. Вот посмотрите.
«Товарищи командиры, комиссары и бойцы Народно-революционной армии. Сегодня в ночь вам придется отойти на несколько верст и с японцами в бой не вступать. Народно-революционная армия не хочет войны с японским народом. Она борется во имя мирной жизни…»
Далее текст приказа был неразличим, сохранился только конец:
«Товарищи! Держите крепче винтовку в руках и ждите дальнейших приказаний.
Главнокомандующий Народно-революционной армии Уборевич И. П.»
Во второй листовке было:
«Граждане города Владивостока!
Товарищи и братья!
Близок час освобождения. Народно-революционная армия стоит у ворот города. Еще несколько дней, и она победоносно вступит на его улицы. Презренные захватчики, интервенты, много месяцев топтавшие землю Приморья, и остатки разбитой белой армии бегут. Уходя, они стараются посеять панику, вывезти с собой как можно больше ценностей, машин, продовольствия, принадлежащих народу.
Не поддавайтесь панике! В городе не предполагаются бои. Не помогайте интервентам и белогвардейцам, не разрешайте им грузить на пароходы оборудование и продовольствие.
Сохраняйте революционный порядок.
Час освобождения настает…»
— Ничего не понимаю, — сказал Василий Степанович, — откуда эти листовки?
Я нервно засмеялся:
— Прилепа! Ну конечно, это листовки Прилепы. Он вытащил пачку, а две остались. Представляешь, Аркадий, какую панику могла наделать такая находка среди твоих друзей историков? Листовки девятьсот двадцать второго года и документы семнадцатого века.
Василий Степанович теперь тоже улыбнулся.
— Да-а… А знаете, — сказал он, — этот приказ есть у меня в музее. Известный приказ Уборевича.
— И все-таки меня поражает Белов, — сказал я. — Откуда он мог узнать, где лежит пенал?
— Может быть, он нашел на «Аяне» какой-нибудь документ? — сказал Аркадий. — Не зря же он туда уехал. И эта удивительно точная телеграмма…
Он развел руками.
Мы бережно сложили карты и бумаги обратно в чехол. Отдельно спрятали листовки. Пенал закрыли. Василий Степанович сел писать акт. Водолазы разошлись.
Ночью на Изменном неожиданно ударили заморозки. Белые пятна инея потекли по склонам кальдеры. В зеленой листве у подножия горы пробилась первая желтизна. По небу мчались когтистые облачка, в обманчивой тишине угадывались предвестники осенних непогод.
Наш катер уходил. Держа в руках вязаные шапочки, на пирсе стояли Матевосян и Григорьев. Оба молчали. Когда катер развернулся, оба невесело помахали нам.
