— Гайдамаки на станции!
Леська впервые увидел панику. Ничего не понимая, он продолжал идти к базару. На станции гайдамаки? Ну и что же из этого? В сознании Леськи гайдамаки всплыли в ореоле старинной украинской вольницы. Что же тут плохого? Да и мало ли кто бывает на станции! Почему же не быть там гайдамакам?
11
Рынок совершенно опустел. Все в нем было брошено на произвол судьбы. В мясном ряду горделиво глядела баранья голова, погруженная в думу о бренности всего земного, гирляндой висели утки, а телячьи ножки перемешались с малороссийскими колбасами в подпалинах, копчеными и вареными окороками, свиным салом... И на каждом прилавке кучами лежали денежные бумажки. Леська пошел дальше. Молочный ряд сверкал белизной брынзы, желтизной голландских сыров домашнего варева, сияющими стеклянными банками со сметаной. И так же, как и в мясном, на всех прилавках — деньги. Рыбный ряд. Щуки, усатые сомы, селедки в рассоле с их возбуждающим запахом. А соленые огурцы? Маринованные помидоры со стручками зеленого перца? Моченые арбузы? И никого. Ни единой души. Один Леська.
Но вот на базар спокойно въехала одинокая тачанка, запряженная парой вороных. Женщина, правившая лошадьми, остановилась в мясном ряду, поискала глазами то, что ей нужно, соскочила на землю и, не выпуская вожжей, набросала в тачанку несколько окороков. Потом снова взобралась на облучок и тронула свою пару. Проезжая мимо Леськи, она взглянула на него искоса соколиным взглядом и тут же придержала коней.
— Авелла! Наш, евпаторийский?
— Да.
— Давай скорей в тачанку, а то сейчас мужики опомнятся и посчитают тебя за вора. Ну, быстро, быстро! Заснул, что ли, малахольный? Дыши!
Леська послушно вскарабкался на заднее сиденье.
— Тебе куда?
— К театру.
Поехали. Леська стал приглядываться к женщине. Она выглядела необычно: на ней сочно лоснилась новенькая кожаная безрукавка, какие носят белые офицеры, рыжела шерстяная юбка, выгоревшая по швам до белизны, на ногах сапожки с низкими голенищами в байковых отворотах.
— А откуда вы меня знаете? — спросил Леська.
— Я всех ваших знаю. Все ко мне ходили: и Артур, и этот, Листиков, хоть у меня и нет двадцати тысяч.
— А зачем ходили?
— Эх ты, цыпленок! А зачем мальчики к женщине ходят?
Леську опалило пламенем: так с ним еще не разговаривала ни одна женщина.
— А тебя, курносик, я давно заприметила. Все ждала — придет же когда-нибудь. Мой будет.
Она рассмеялась.
Леська с любопытством продолжал разглядывать новую знакомую. Она была складная, подбористая.
— Как вас зовут?
— Тина Капитонова.
— А я Бредихин Елисей.
— Ну вот, значит, и познакомились?
— Познакомились.
— Врешь. Пока не зацелуешь, не узнаешь.
Леську снова обдало варом. Чтобы переменить тему, он перевел разговор на окорока:
Скажите, а вам не стыдно, что вы украли на базаре вот эту свинину?
— Стыдно, когда видно. А насчет «украла», то зачем же так грубо? Скажи «покупила» или как-нибудь еще по-культурней.
— Значит, угрызений совести нет?
— Совесть у меня чистая. Я вернула себе свое. Ты только подсчитай, сколько я этим торгашам переплатила за свою жизнь! Разве они, гады, нас жалеют? С чего ж это я должна жалеть их?
«Новая мораль, — подумал Леська. — Странная, если судить по данному случаю, но что-то здоровое, правильное, большое в ней все-таки есть».
Лошади подошли к театру.
— Устроишь билетика?
— Пожалуйста. Приходите. У нас начало в половине восьмого.
— Не приду, — вздохнула Капитонова. — Некогда мне: на фронт надо ворочаться.
— На фронт?
— Ну да. Я ведь красногвардейка. В нашем отряде состою.
— В евпаторийском?
— Ага. Хочешь со мной?
Красавцы вороные стояли, выгибая гребни могучих шей. В гривах играла черная радуга. Леське казалось, что от коней шел запах степных трав, хотя никакой зелени сейчас в степи не было. И от Тины веяло духом того самого вольного простора, какой он ощущал только на берегу моря.
Леська глядел на нее, не зная, что и сказать.
— На кой тебе тут валандаться? В свете такое делается, а он на базар ходит. Эх, парень!
Она вздохнула.
— Значит, не решаешься?
Лошади тронулись.
— Постойте! — закричал Леська. — Погодите!
Он побежал за тачанкой.
— Тпррр... Ну, я же знала, котик, что ты хороший. Не зря тебя заприметила.
— Только я должен сначала попрощаться... И вещички...
— Никаких тебе вещичек не надо, кроме ложки.
— А белье?
— Одну смену возьми, а больше и не думай. Где я там тебе стирать буду?
Леська вбежал в дом. Старики еще слонялись по квартире в халатах.
— Кто это тебя привез?
— Так, одна, из Евпатории. Мне пора возвращаться домой.
— Господи, так скоро?
— Почему скоро? И вообще, рано или поздно должен же я вернуться к бабушке и дедушке?
— Да, да, конечно.
— А как же театр? Кто будет говорить: «Она здесь!»?
Старик засмеялся и тут же заплакал.
— Ну, ну, Сенечка. Не надо так, — сказала Ольга Львовна. — Вот придут немцы, — начала она, словно рассказывая малышу байку, — отыграем сезон и поедем на курорт в Евпаторию, а там снова увидим нашего милого Лесю.
Вскоре Леська уже сидел на тачанке рядом с Капитоновой и держал в руках ее берданку.
— Куда же мы едем?
— Пока в Сокологорное, а там видно будет. Если наши еще не драпанули, значит, штаб сегодня же и найдем.
Город остался позади, такой уютный, в розовом тумане от дымов и дали. Жеребцы на бегу ревели, стараясь укусить друг друга, и страшно таращили кровавые глаза. Елисею каждый раз казалось, будто они закусили удила и, озверев, понесли. Но Тина спокойно держала чуть-чуть приспущенные вожжи, и, глядя на нее, успокаивался и Леська.
Снег на полях выветрился. На осенней вспашке торчал занесенный ветром бурьян и бежало перекати-поле. Но степь была индевелой и вся словно звенела сталью.
Далеко в стороне у чудовищно раздутого трупа лошади застыли два волка. Тина придержала коней, сунула Леське вожжи, рванула берданку и уверенно, не целясь, выстрелила.
— Промахнулась я! — засмеялась Типа так лихо, как если бы ударила без промаха. — Ну-ка, теперь ты попробуй.
— Хорошо. Только вы остановите лошадей.
Типа придержала вороных, которые совершенно не чуяли волков. Елисей долго целился и все время думал: «Хоть бы попасть! Господи, хоть бы попасть!» Почему-то ему это было очень важно. Наконец он спустил курок. Волки повернулись и стали уходить.
— Эх, жалко! — крикнул Леська.
— У пчелки жалко, — сказала Капитонова.
Теперь она пустила коней шагом, давая им отдохнуть.
— Тина!
— Я Тина.
— Можно вам задать вопрос?
— Нельзя.
— Почему?
— О прошлом начнешь допытываться, а я его топором отрубила. Понимаешь? Так прямо топором!
Копи шли теперь тихо. Не стараясь обогнать друг друга, они вели себя очень смирно.
— Сколько вам лет, Тина?
— Двадцать восемь. А тебе?
— Уже восемнадцать.
— Уже?
— Неужели же вы так и не могли выйти замуж?
— Все-таки суешься в мое прошлое? Эх, все вы одинаковые... А что замужем? Подумаешь, счастье! Приходил вечером в дымину пьяный, заблеванный, вонючий. Я его обмою, переодену во все чистое, спать уложу, как маленького. Утром сбегаю в казенку за шкаликом, — опохмелиться человеку надо, а то ведь погонит по этажам. Чем ему плохо? Так нет же — подарочки любовнице носил, а мне одни синяки. Ну, да синяки я и от других могу получить. Видишь, у меня какой?
— А разве так лучше?
— Лучше. При коммунизме все так жить будут. Ведь все равно любви на свете не бывает.
— А как вы себе представляете коммунизм?
— Как? Все люди хорошими будут — вот как! Но-о, соколики, вперед! — вдруг закричала Тина и яростно засвистала, как разбойник, глубоко втянув нижнюю губу в рот. От этого миловидное лицо ее стало зверским.
Жеребцы рванулись и снова заревели.
Опять в стороне показалась падаль с ощеренными ребрами, такими выразительными, точно палый конь ими смеялся. Теперь на полуобглоданном трупе сидели птицы. Черные. Задумчивые. Под низкими облаками, которым, может быть, триста лет.
— Вот она какая, война! — закричала Тина, чтобы перекрыть грохот. — Ничего такого как будто нет, а все же ясно, что война. Ведь если б лошадь пала в мирное время, разве хозяин бросил бы ее со шкурой? А войне все нипочем.
Впереди замаячили всадники.
— Господи благослови, — тревожно зашептала Тина, наскоро перекрестилась и сунула берданку в сено.
Всадники мчались галопом. Они окружили тачанку. Было их семеро.
— Кто такие?
— А вы кто?
— А вы?
Начальник отряда, высокий, тонкий, уже пожилой человек в больших очках, переводил глаза с Тины на Леську.
