— Кто такие?
— А вы кто?
— А вы?
Начальник отряда, высокий, тонкий, уже пожилой человек в больших очках, переводил глаза с Тины на Леську.
— А ну, давай не шали! — гаркнула Типа так грубо, как только могла. — Нам еще далеко ехать.
— А куда, собственно?
— В Сокологорное.
— Там большевики.
— А вы кто?
— А мы анархисты. Это отряд Комарова.
— А где же сам-то?
— А вот он сам, — сказал мужчина в очках.
— Это интересно! — неожиданно для себя выпалил Леська.
— Что именно интересно?
— То, что вы анархисты. Я еще никогда не видел анархистов.
— Ну что ж. Глядите. А только пошто вы, молодой человек, не в гимназии? Рождественские каникулы прошли, а до пасхальных еще далеко.
— Учителя наши разбежались, — по-ребячьи сказал Леська.
Комаров улыбнулся.
— А эта красавица кто?
— Милосердная сестра, — сказала Типа постным голосом монахини. — Вот везу братика к доктору. Ничего есть не может, бедняжечка.
— Ты бы еще всплакнула, Капитонова, — сказал Комаров.
— Вы... Вы меня знаете? — с необычной для нее робостью спросила Тина.
— Тебя весь фронт знает. А вот что ты Комарова не знаешь, это обидно.
— Знаю Комарова, да только понаслышке.
— Ну вот теперь воочию увидела. Сто лет будешь поэтому жить.
— А вы Бакунина читали? — спросил Леська.
— Я и Платона читал, молодой человек. Анархист без образования — это бандит.
— Неужели и ваши спутники читали?
— Нет, они еще бандиты, — засмеялся Комаров и, взмахнув плеткой, поскакал прочь. За ним понеслись все его конники.
— Хороший человек Устин Яковлевич, — сказала Тина, тронув лошадей. — Жаль только, старообрядец. Субботник или молоканин, не упомнила. На Урале таких много. Сослали ихнего брата зачем-то в Крым, вот он у них попиком стал. Душевный дядька. Справедливый. И ребят подобрал, говорят, каждый что каленый орех. Всего семеро, но авторитету человек на пятьсот.
В который раз Леська ощущал тихое счастье от душевного общения с женщиной. Неужели так будет всегда? До чего же чудесное явление жизнь, если такое продлится до самой смерти.
Когда лошади вступили в селение, Леська сразу узнал подле какой-то хаты автомобиль «фиат», на котором разъезжал Выгран. Он схватил Тину за руку.
— Здесь белые!
— Ну-у?
— Это автомобиль Выграна, начальника гарнизона.
— Был. А теперь товарища Махоткина.
— Какого Махоткина?
— Командира евпаторийской Красной гвардии.
— Значит, Выграна поймали?
— Значит, поймали.
— И где же он?
— В море, — произнесла Тина таким мирным, обыденным тоном, как если б сказала «дома».
У хаты стоял рослый часовой, похожий на жителя Сахары.
— Здорово, Майорчик!
— Здравствуй, Капитонова, — ответил часовой.
— Привяжи коней, а то я устала, — бросила Тина Леське.
Она соскочила с тачанки и вошла в хату, едва ступая затекшими ногами. Леська снова обратил внимание на ее низкие сапожки с байковыми отворотами. Где он их видел? Но раздумывать было некогда.
Он спрыгнул с тачанки, взял вороных под уздцы, отвел в сторону и морским узлом привязал вожжи к тополю. Потом вошел в хату.
В комнате — полутьма. Керосиновая лампа с дырявым стеклом, залепленным обожженной бумагой, стояла на столе, едва освещая карту Таврической губернии. Над картой склонились два человека. Один лет тридцати пяти, сухой, подобранный, с тонким волевым лицом и зоркими глазами в глубоких орбитах — командир отряда Махоткин. Другой...
— Гринбах?
— Бредихин?
— Вы знакомы? — спросил Махоткин.
— Да, были когда-то, — угрюмо сказал Гринбах.
— Это я его сагитировала, вмешалась Тина. — Он в Мелитополе актером служил.
— Актером? — изумленно спросил Гринбах.
— Симочка! Деточка! Принеси, дорогой, из моей тачанки гостинцев.
— Каких гостинцев?
— А какие найдутся.
Гринбах послушно встал и вышел на улицу.
— А ты откуда такая разнаряженная? — спросил Махоткин.
— Из разведки. А то откуда ж?
— Офицера поймали?
— Петриченко поймал. Офицерик щупленький — вот кожанка на меня и пришлась, — ответила Типа.
— А сапожки откуда?
— А это я у цыган покупила.
— «Покупила» — значит присвоила, — пояснил ЛеськеМахоткин.
— У цыган? — взволнованно спросил Леська. — Да ведь это театральные наши сапоги! Их сшили для венгерского танца.
— А мне все равно. Мои-то развалились.
— А медведя вы у них видели?
— Видела.
— А сапожки сняли с девушки Насти?
— Не знаю. Когда я отбираю, фамилии не спрашиваю.
— Но эта девушка была красавица, да?
— А какое мое дело! — ревниво отмахнулась Типа. — Может, и красавица, не заметила. Мне-то на ней не жениться.
— А где же эти цыгане?
— А я откуда знаю? У немцев, наверное.
— Что говорил офицерик? — спросил Махоткин.
— Ругался офицерик.
— Что ты дурака валяешь? Я тебя об чем спрашиваю!
— Устала я, Алексей Иваныч. А особых новостей нет. Лозовую взяли — вы это знаете,
— Я знаю немного больше: немцы заняли Мелитополь.
— Ну? Это пока мы сюда ехали?
— Плохой из тебя разведчик, Капитонова. Разве так воюют? Я, сидя здесь, знаю больше, чем ты в степи.
Вошел Гринбах с мешком за плечами. Он подошел к углу и сбросил ношу на пол.
— А вы что представляете из себя, гимназист? — спросил Махоткин.
— Пока ничего.
— Он сын рыбака! — с гордостью сказала Тина.
— А! Это уже кое-что. Хотите воевать с оккупантами?
— Хочу.
— А кто вас может рекомендовать?
— Да вот Гринбах может.
— Товарищ Гринбах, — поправил Леську Махоткин.
— Я его действительно знаю, — сухо отозвался Гринбах. — Но рекомендовать не могу. Толстовец он, Алексей Иваныч. Непротивленец.
— Гм... Видите, какого мнения о вас комиссар?
Гринбах — комиссар? Леська взглянул на Гринбаха с острым интересом. Сима как будто возмужал за то время, что они не виделись. А может быть, его взрослила форма военного моряка?
— А я что для вас? Пустышка? — заговорила Тина с железными нотками в голосе. — Раз я его привезла, значит, я за него ручаюсь.
— Ну ладно, ладно, — примиряюще заворчал Махоткин. — Будет работать в канцелярии.
— В канцелярии я работать не буду.
— А кто будет? Гора Чатыр-Даг? — нервно отозвался Гринбах, не заметив, что привел евпаторийскую поговорку, от которой у Леськи дрогнуло сердце.
— С чего ж это он будет работать в канцелярии, когда у нас даже бабы воюют! — вскричала Тина.
— Если его послать на передовую, он станет стрелять в воздух, — заявил Гринбах.
— Зачем же на него так? — недовольно пробасил Махоткин. — Парень складный, силенка, видимо, есть, — вон плечи-то какие. А что толстовец, так ведь это дело вкуса, а оно в таком возрасте бывает зыбко.
— Спасибо! — обиженно бросил Гринбах.
— Речь не об тебе. Твой отец — марксист, тебе повезло. А вот я, к примеру, кровью закипал, прежде чем понял, что к чему.
— Хватит болтовщиной заниматься, — заявила Тина. — Где ему жить?
— Пока в теплушке. Через час отходим к Перекопу.
12
Леську сунули в вагон с анархистами. Устин Яковлевич сразу его узнал:
— Шабер! Идите в нашу компанию, будем картошку есть.
Он стоял перед Леськой — высокий, какой-то даже изящный. На нем лихо сидел древний рыжий чекмень с коричневыми заплатами на локтях, а вместо пояса — веревка, точно у монаха. Бойцы Комарова выглядели куда богаче: у кого зеленый китель, у кого френч, у кого штатская тужурка с военными пуговицами, а у кого и бархатная блуза. Сам же Устин Яковлевич оделся бедно, то ли потому, что исповедовал чистое евангелие, то ли для того, чтобы бойцы не видели в нем стяжателя. Коммунизм он понимал как лозунг: «Равняйсь по нищему». Он и надумал быть таким «нищим».
— Что же вы? Гимназист! Сколько вас приглашать?
Леська подошел поближе и уселся на полу рядом с
Комаровым. Анархисты поставили «буржуйку», трубу вывели в единственное окошко, растопили чурками и стали печь картофель.
Леська с детства любил глядеть на пламя, вот и сейчас загляделся на огонь и впал в задумчивость. Невдалеке стояли четыре лошади, хрустя овсом и время от времени гулко стукая копытом по деревянному полу. Одна из них, совершенно красная, с лилово-заревыми отливами, повернула свою прекрасную голову к Леське и тоже загляделась, точно гадая: этот ли будет ее хозяином или остнется тот, прежний, который гонит в рысь, а облегчаться не умеет?
— Давно вы знаете Капитонову? спросил Комаров.
— Нет. Только вчера познакомился, — ответил Леська.
— А об ней изволили слышать чего-нибудь?
