они лежат в его сейфе.
Интересно, что на четвертом курсе состояние моей души было отличным. С учебой все ладилось. Выдержка моя позволяла не реагировать столь остро, как на младших курсах, на тяготы и лишения воинской службы, где «круглое тянут, а квадратное катят». Недаром говорится, что степень выдержки человека пропорциональна степени его культуры. С этим был порядок. Трения в отношениях с мелкими начальниками тоже ушли в прошлое. Пришло понимание, что «мы все «караси» свои на одной отопительной системе сушим». Да и трений с командиром роты стало меньше — я, видимо, повзрослел и не позволял себе лишнего…
В начале четвертого курса у нас были интересные тренировки и сдача зачетов по управлению рейдовым катером. Особенно трудно было при швартовке к пирсу. Стоя на открытом мостике, используя глазомер и ощущения инерции катера, необходимо было мягко ошвартоваться. Отличился мой приятель из первой роты. Вместо «Стоп» он дал «Полный», и катер с ходу врезался в пирс, помяв левую скулу и вдребезги расщепив привальный брус пирса. Зато о моем приятеле заговорила вся «Система». Слава — это не просто там…
На четвертом курсе я часто заступал начальником курсантского патруля. В комендатуре, зная, что мы из «Системы», назначали нас патрулировать Северную сторону. Маршрут патрулирования пролегал мимо Мемориального братского кладбища времен Первой обороны города, расположенного на южной стороне холма, возвышающегося на Северной стороне в районе Куриной балки. На Братском кладбище хоронили русских воинов, павших во время Крымской войны.
Патрульными у меня были курсанты первого курса, иногородние ребята, и я считал, что показать им памятники героев, защищавших наш город, было правильно не только с точки зрения воинского воспитания, но и с точки зрения формирования патриотизма, поэтому отклонением от маршрута патрулирования заход на Братское кладбище не считал. Одно дело посетить коллективно Панораму Первой обороны и любоваться живописным полотном художника Рубо, восхищаясь искусно выполненным первым планом, другое — прикоснуться к надгробным плитам, под которыми лежат более ста тысяч русских солдат, матросов, офицеров, генералов и адмиралов.
Мы шли по аллее героев, и я рассказывал, что знал, об адмиралах, генералах и офицерах той войны, мимо памятников которым мы проходили. Генерал-лейтенант Хрулев, контр-адмирал Кумани, генерал-майор Ставраки, князь Горчаков…
Эти люди «не щадили себя там, где потребовали того долг и совесть!». Это ли не лучшие примеры для воспитания будущих офицеров флота…
С благоговением переходил мы от одного памятника к другому, поднимаясь вверх, к пирамидальному храму-памятнику. Крест его был сбит еще во время второй войны и валялся неподалеку. Мраморные доски, на которых перечислялись названия воинских частей, были расколоты и сдвинуты взрывом. Кругом царило запустение… Хотелось верить, что со временем этот храм будет восстановлен.
Слава богу! Так оно и случилось. По прошествии десятков лет храм Святителя Николая восстановили, и в нем начались службы.
В ноябре 1971 года новым начальником училища был назначен капитан 1-го ранга, а с 1972 года — контр-адмирал С. В годы войны он участвовал в боях за освобождение Заполярья. После войны служил на Балтийском флоте в должности флагманского инженер-механика дивизии торпедных катеров. Поступил в адъюнктуру и защитил кандидатскую диссертацию. В 1959 году назначен в училище начальником новой кафедры «Ядерные реакторы». В 1968 году защитил докторскую диссертацию. С его назначением в «Системе» начался новый этап интенсивного развития тренажерной техники, машинного вида контроля за обучением с блоками накопления обобщенной информации о качестве усвоения материала.
Зима чувствовалась и у нас, в нашем южном приморском городе. Холодный пронизывающий ветер, дожди, иногда переходящие в мокрый снег, температура вокруг нуля не вызывали восторга, поэтому и настроения особенно не было.
Вот и наступил 1972 год. По установившейся традиции с телевизионного экрана к советскому народу с поздравлением от имени руководства страны обратился председатель Совета Министров Алексей Косыгин. Это был первый Новый год, когда зимний отпуск я провел дома. Вообще, жилось мне, курсанту, в те годы легко, может быть потому, что я легко относился к жизни. Большую часть времени я был в «Системе» и дома появлялся только в увольнение.
Время летело быстро…
Вечеринка на День армии была в разгаре: много танцевали, веселились. Друзья крепко выпили… Стола не было. Был низкий журнальный столик с закусками и бутербродами со шпротами, свежим огурцом и лимоном…
На четвертом курсе в «Системе» проводились лабораторные и практические занятия на критической сборке атомного реактора в училищном центре, который назывался ИР — исследовательский реактор. Это были по-настоящему интересные занятия, по крайней мере для меня. В зоне радиационной безопасности мы находились в бахилах, белых халатах, шапочках и тонких резиновых перчатках — «анатомичках». Исследовали радиоактивные образцы, облученные в нашем реакторе. Любимой шуткой было подбросить радиоактивный образец-таблетку в карман кого-либо из наиболее нервно относящихся к радиации одноклассников.
При выходе из зоны, на посту радиоактивного контроля, приборы дозиметричекого контроля начинали звенеть, указывая на наличие радиоактивного загрязнения. Человек нервничал, метался, не понимая, что происходит, при этом мы дружно его подначивали, намекая, что с отцовством теперь придется расстаться навсегда. Чем не славная шутка!
Четвертый курс, и я это сразу почувствовал, был особенным. Ушло в прошлое напряжение в учебе младших курсов, отошли в сторону дисциплинарные разборки третьего курса. Мы ходили в фуражках, а это не матросская бескозырка, это принадлежность офицерской формы, и она сближала еще на один шаг с офицерами. На четвертом курсе нас не дергали по мелочам начальники, не напрягали мелочной дисциплиной.
Четвертый курс — это степенность. Нет, мы не изменились, изменилось, и мы это понимали, отношение окружающих офицеров и преподавателей к нам.
В конце мая американский президент Ричард Никсон приехал в нашу страну. Визит был первым за всю историю двухсторонних отношений, если не считать пребывания Рузвельта в 1945 году на Ялтинской конференции. В ходе визита был подписан первый в истории Договор об ограничении ядерных вооружений. В газетах замелькало слово «разрядка». Было объявлено о предстоящем советско-американском космическом полете: наш «Союз» состыкуется на орбите с «Аполлоном». В газетах были напечатаны фотографии будущих космонавтов, тех, кто еще готовился к старту. Это было впервые.
«А как же секретность?» — думал я, но «разрядка» есть «разрядка». Отношения между странами «потеплели».
Из газеты «Красная звезда» узнал, что в мае 1972 года вступил в силу международный «Договор о запрещении размещения на дне морей и океанов и в их недрах ядерного оружия». Договор подписали более 90 стран. Наша страна тоже.
Практика четвертого курса, вместо современнейшего судостроительного завода атомных подводных лодок на Волге, прошла на Севере, в
