продам, слышишь? Захочешь, так встанешь и уйдёшь — а если сидишь, как камень, то нет разницы, где сидеть. Откуда ты знал, что делать, когда напал зверь?
Мальчик ждал ответа. Тронув пальцем мои губы, он наклонился ближе, подождал и с досадой отстранился. Он уже отвернулся, когда я сказал:
— Зверь слеп и видит только пламя.
— Значит, ты можешь говорить! — воскликнул мальчик сердито. — Так отвечай, когда я спрашиваю, а не дразни меня. Говори!
Он потёр свои руки, где верёвки надолго оставили багровый след, и перевёл взгляд на мои, всё ещё примотанные к телу. Потянувшись за ножом, отыскал его в песке, которым засыпал кровь, и разрезал путы, а затем долго, задумчиво поглаживал меня от ладони к локтю и обратно.
— У тебя шрамы, — сказал он. — Откуда? Это Хепури сделал? Это было раньше?
Это сделал я сам, но не хотел ни помнить о том, ни делиться.
Однажды я сел отдохнуть. Все чувства смялись в одно, вязкое, как сырая глина, ушли мысли, и боль стала глуше. Есть раны, что исцеляются ожиданием, но эта не исцелилась. Время лишь спрятало её, а теперь она проступала всё отчётливее. Я зря встал. Лучше бы мне остаться в ущелье под грудой камня, чтобы не встать никогда, никогда.
Телега качнулась, ещё и ещё. Я не заметил, как мальчик ушёл, и теперь он погонял быка, и птицы-кочевники вернулись и свистели протяжно, выводя в конце своё «чок-чок». Похрустывал песок под колёсами, скрипела ось, и печь Великого Гончара остывала.
— Если ты увидишь порождение песков, дитя, — сказал я, — то замри. Вечно голодное пламя тлеет в его нутре, готовое разгореться. Глаза его слепы, он видит лишь собственный огонь и чует лишь дым, но пошевелишься или закричишь — услышит.
Мальчик, вывернув шею, заглянул в дыру, и в повозке стало темнее.
— Ты всё же говоришь со мной, — сказал он. — Отчего ты лежишь не двигаясь, разве тебе удобно? Ну, что опять молчишь? А с Нуру ты говорил?
Его тёмная встрёпанная голова исчезла, но я слышал голос, так похожий на голос Нуру.
— Тебе всё равно, что будет с ней? А со мной? Зачем ты помог, когда пришёл зверь? А если б меня бросили, засыпали песком, ты сделал бы хоть что-то?.. Ты просто иногда произносишь слова, или что в тебе за прок? Отчего она ходила и ходила? Ответь!
Я не думал, зачем она приходила. Я ведь и не говорил тогда с нею.
— Ладно, — сказал мальчик. — Ладно! Я сам у неё спрошу. Можешь молчать или болтать, мне всё равно. И лучше бы ты стоил больше, чем три золотых пальца!
Он хлестнул быка, и мы поехали быстрее — в Сердце Земель, туда, где в Доме Песка и Золота спали долгим сном, поджидая меня, двое из моего народа.
Глава 6. Бусы
Великий Гончар гневался. Слышалось, как он всё крушит там, наверху, и как раскатываются фигурки. Он оставил работу, и тёмная от влаги глина расползлась по небу.
Внутренний сад притих. Деревья будто боялись пошевелиться, умолкли птицы, не летали жуки. Лишь, вплетаясь в девичьи голоса и смех, нежно и негромко пела вайата — Мараму стоял у окна, глядя вниз.
— Дурное время, — сказала Уголёк, раскинувшись на лавке и обмахиваясь рукой. — Как думаете, кого он слепил, злодея или калеку? Хоть бы размочил водой!
— Размочит! — со смехом воскликнула Звонкий Голосок, бросая жёлтый плод.
— Не размочит! — ответила ей Быстрые Ножки, ловя его и бросая обратно.
— Размочит!
Тонкая кожица не выдержала, и сладкая мякоть потекла по ладоням.
— Размочит, размочит! — торжествующе подтвердила Звонкий Голосок, показывая всем испачканные руки.
Нуру смотрела без улыбки. Шелковинка погладила её по плечу.
— Не унывай, сестрёнка. Ты выплатишь долг без труда.
— Так, как я хочу, не выплачу! Пять десятков золотых пальцев, слышала ты? Пять десятков! И четверть серебряной фаланги за каждый день, что я живу тут, ем и пью, и сверх этого за масло и наряды. А за то, что разливаю вино, Имара вычёркивает по серебряной фаланге раз в пять дней. Мой долг растёт! Что делать?
— То, для чего тебя создал Великий Гончар. Улыбайся мужчинам, сестрёнка, и учись танцевать. Мы поможем, чтобы тебя выбирали чаще.
— Поможете? А разве есть надежда? — вскричала Нуру. — Что же вы сами ещё не отдали свой долг?
Девушки рассмеялись. Улыбнулась даже Медок, что сидела поодаль и, казалось, не прислушивалась к беседе.
— Мы всё уже выплатили, — мягко сказала Шелковинка.
— Так что ж вы не уйдёте?
— Уйти? Куда? И на что жить, может, плести верёвки? — насмешливо спросила Звонкий Голосок, облизывая пальцы, испачканные мякотью и соком плода. — Прощайте, нежные ручки!
— Бывает, мужчины готовы взять нас в жёны, — сказала Уголёк, поднося кувшин воды. — Те, что сюда приходят, не бедняки, но и это не лучший путь. Вымой ладони, сестрёнка.
Звонкий Голосок подставила руки под струю, ополоснула и воскликнула:
— В жёны, скажут тоже! Делать-то придётся то же самое, только даром, да ещё веди хозяйство да рожай детей. Уйдёт красота, уйдёт и его любовь, он станет проводить вечера в доме забав с другими, посвежее, им будет носить серебро и украшения, а ты сиди взаперти, одна.
— Ну, может, возьмёт на женскую половину, чтобы просила Мараму погадать на судьбу, пока муж развлекается с девушками!
Все рассмеялись, кто-то посмотрел наверх.
— Эй, Мараму! Подслушиваешь? Спускайся к нам, давай!
Музыкант покачал головой и вновь приложил к губам вайату, и правда замолкшую, когда — Нуру не заметила. Слышно было, как фыркал и сопел зверь пакари, скребя по стене когтями — видно, ходил у ног Мараму, хотел подняться и не доставал до края окна.
— Может, мне рассказывать истории? — спросила Нуру. — Байки о других берегах, куда Великий Гончар сыплет золу из печи. Я знаю их много!
Слова её заглушил девичий смех, и она, переждав, докончила с обидой:
— Мореходов слушали, отчего меня не станут?
— Может, мореходов и слушали, а от нас, сестрёнка, мужчины ждут не тех историй! — пояснила Звонкий Голосок. — Расскажи, как он красив, как умён, как сильны его руки, и он заплатит больше.
— Как сладко с ним на ложе, — добавила Уголёк и, обняв Нуру за плечи, коснулась щеки. — Вот так, глядя в глаза. Притворись, что дыханье замирает, голос обрывается…
Нуру вывернулась из её рук и отошла на шаг.
— Я никогда так не смогу! — воскликнула она. — Никогда!
— Мы лишь хотим помочь тебе!
— Хотите, так помогите найти честный путь! Я не боюсь работы. Если в этой жизни
