Линда пытается подобрать слова, но у нее не выходит: слишком много ощущений, которые она не может передать.
– Так, ни о чем, – наконец отвечает она.
Линда смотрит на него и думает, как хорошо им вместе, в эту бархатную ночь, которая сулит столько всего. С ним хорошо просто молчать, потому что с ним она чувствует себя как дома.
Глава 9
Сбоку от главного входа Томмазо меряет галерею виллы, делая большие шаги. Утро выдалось прекрасное: на небе ни облачка, воздух сухой, теплый и прозрачный, легкий ветерок шелестит по кронам берез и красных буков. Его одежда удивительно вписывается в этот пейзаж: белая рубашка с двумя незастегнутыми верхними пуговицами и закатанными до середины предплечья рукавами; льняные брюки цвета экрю[6], замшевые мокасины. Он элегантно и уверенно шагает, доходя до противоположной стены, поворачивается на каблуках и возвращается обратно.
Движения отражают его суть человека из высшего общества, хозяина мира, с магнетической способностью внушить кому угодно доверие и спокойствие. Однако с тех пор, как он вернулся в Италию и его место в консульстве Абу-Даби занял Фабрицио Стукки, который, по его мнению, совершенно не разбирается в международном праве, Томмазо Белли потерял покой. Его чувство ответственности не может с этим смириться.
Передача мандата – целая проблема. Томмазо уже был в Венето, когда Стукки приступил к исполнению обязанностей, поэтому теоретически он не отвечает за дела нового дипломатического агента. Но его сердце неспокойно, на этот раз Стукки зашел слишком далеко: в результате его действий произошло чудовищное недоразумение с генеральным директором Национального банка Абу-Даби. Томмазо уверен, что через несколько дней все уладится. Но СМИ выставили министерство в таком невыгодном свете, что этот неприятный эпизод может отразиться на его безупречной карьере.
Обуреваемый неприятными мыслями, Томмазо жаждет почувствовать какой-то близкий запах. Инстинктивно он подносит к носу запястье и вдыхает аромат туалетной воды Jubilation XXV от Amouage, которой пользовался сегодня утром: корица и индийская давана, сильный и неповторимый аромат. Его любимый.
Потом он смотрит на сад. Он доволен работой. Это гениально – добавить в центральную клумбу розы Фейри Куин и другие из семейства полиантовых.
Порыв ветра, доносящий ароматы роз, пробудил в нем воспоминание о матери. Она любила ухаживать за цветами в оранжерее, творя чудеса своими маленькими ручками. И только тогда Томмазо видел ее счастливой. При виде роз его сердце сжимается, и он думает о ней, Эрминии, маленькой женщине с сильным характером, но такой нежной и хрупкой – совсем как эти цветы.
Если бы не Эрминия, Томмазо никогда бы не стал таким успешным. Мать всегда была для него примером стойкости и самопожертвования. Его отец мало уделял внимания семье. Он был зациклен на работе и с трудом справлялся с многочисленными любовницами, которые нарушали их семейное спокойствие. Невозможно забыть ее страдания от бесконечных измен мужа.
Дочь обедневших знатных венецианцев, она вышла замуж совсем молодой. У нее была довольно однообразная жизнь жены богатого человека, которой не нужно каждый день ходить на работу. После рождения сына она взяла на себя роль чрезмерно заботливой матери.
Мысли Томмазо возвращаются в тот день, когда мать покинула его навсегда. Ему было восемнадцать, когда она умерла. Тогда он дал себе слово никогда не страдать и не зависеть от кого-либо эмоционально. Для этого у него есть единственное оружие: контроль над своими чувствами. Томмазо всегда избегал конфликтов, которые видел в детстве, и легко превратил свои врожденные дипломатические качества в профессию.
Сигнал iPhone возвращает Томмазо в настоящее: он достает телефон из кармана брюк и проверяет электронную почту. Быстро читает письмо из посольства: похоже, ситуация наладилась. Пока неизвестно, когда будет следующая миссия, но он надеется, что останется в Европе, по которой скучает в дальних странах.
Положив телефон на круглый столик из кованого железа, он сплетает кисти в замок на затылке и делает наклоны в стороны. Выдох – наклон влево, вдох – в центр, выдох – наклон вправо. Симметрия очень важна, так же, как регулярность наклонов и ритм дыхания.
Тогда он дал себе слово никогда не страдать и не зависеть от кого-либо эмоционально. Для этого у него есть единственное оружие: контроль над своими чувствами.
У Томмазо был прирожденный талант улаживать конфликты. И истинной причиной выбора профессии были для него отнюдь не астрономические заработки, а огромное желание влиять на обстоятельства. Любая дисгармония его всегда напрягала. В детстве – сломанная игрушка или беспорядок в комнате, потом – ссоры с женщинами, а сейчас – межгосударственные конфликты.
На четвертом наклоне в сторону он не выдерживает и звонит Юлиусу Шварцу, своему ассистенту по первой миссии в Берлине. Наверняка он знает подробности досадного происшествия в Эмиратах.
Шварц отвечает после пятого гудка.
– Слушаю, синьор Белли, – говорит он так, будто это он ждет новостей, а не наоборот.
– Нет, это я тебя слушаю, Юлиус, – голос Томмазо становится холодным и властным.
У них строгая иерархия с четким распределением ролей.
– Ничего нового, все стабильно.
Несмотря на то что Юлиус живет в Италии с десяти лет, он так и не смог избавиться от баварского акцента, выдающего его происхождение.
– Напротив, – возражает Томмазо. – На мой взгляд, отсутствие развития только усугубляет нестабильность ситуации.
– Я постоянно на связи с Пизанò и Педрони, в соответствии с договоренностями, – поспешно уточняет Юлиус. – Ни в прессу, ни в засекреченные каналы ничего не просочилось.
– А что говорит Пизанò?
– Что надо ждать и отстаивать свои позиции.
– Так ведь они не отстаивают никаких позиций, – недовольно замечает Томмазо. – Они делают все с точностью до наоборот. Посадить Фабрицио Стукки в военный вертолет и отправить на родину было самой контрпродуктивной и гнусной мерой, почти нарушением закона.
Томмазо испытывает некоторую досаду при мысли, что зависит от такого посредственного человека, как Гильельмо Пизанò. Он представляет его во вращающемся кресле с батареей телефонов на столе, забаррикадированным в своем кабинете в Фарнезине, где он высказывает глупые идеи, лишенные дипломатической логики и здравого смысла.
– Это было единственным разумным вариантом, синьор Белли, – спешит успокоить его Юлиус. – Стукки не мог оставаться в Абу-Даби в ожидании бури – если бы она разразилась.
