Сколько еще, спрашивал себя Алексей, что все это значит? Это лечение, эти бесконечные переезды с места на место. Уж скорее бы все кончилось!
Машина остановилась возле нескольких небольших домиков, сложенных из плоских камней и обмазанных глиной. На площадке между домами горел костер, возле костра стояли старый деревянный стол и несколько стульев. У стола склонились трое. Человек с блестящим бритым черепом и крючкообразным носом поднял голову от бумаг, разложенных на столе. Бровей на его лице почти не было, и маленькие колючие глаза казались от этого круглыми. И злыми.
– Привезли? – спросил он, смерив взглядом солдата. – Отошел немного, это хорошо.
Алексея подтолкнули в спину ближе к столу. Он чувствовал, что озноб снова завладел всем его телом, что его трясет. И этот с бритым черепом может подумать, что солдат боится, что его трясет так от страха. Рубичу очень не хотелось, чтобы о нем так подумали.
– Дайте что-нибудь надеть, – борясь с судорогой, сводящей челюсти, угрюмо попросил он. – Очень холодно.
– Холодно? – шевельнул кожей на черепе главарь. – Надеть? А с чего ты взял, что тебя тут будут одевать, согревать? Тебя привезли сюда умирать. Об этом ты не подумал?
– Зачем тогда было лечить? – процедил сквозь зубы Рубич. – Сразу бы и прикончили!
– Сразу, – зловеще повторил бритоголовый. – Сразу слишком легко. Когда тебя лихорадка крутила, ты и испугаться бы не успел. А я, может быть, хочу насладиться страхом моего врага, хочу видеть, как он боится смерти. Ты боишься смерти, солдат?
Рубич почувствовал, что под его тонкую рваную футболку заползает не только холод, но и страх. Не смерти, нет. Страх мук, которые ему, вероятно, приготовили чечены. Ему очень хотелось ответить на вопрос бритоголового что-нибудь едкое, оскорбительное, достойное. И желательно, чтобы тот, разозлившись, тут же пристрелил русского на месте. Но на ум ничего не приходило, кроме… Ничего не приходило.
А чеченец смотрел русскому в лицо и пытался понять, от холода или от страха он так корчится. Затем вышел из-за стола под молчаливыми взглядами всех присутствующих и остановился в трех шагах от Алексея. Тишина была уже не просто зловещей, она звенела страхом. Даже птицы перестали щебетать, и только солнце слепило Рубичу правый глаз через какую-то прореху в зеленой пышной кроне.
– Что, солдат, страшно? – спросил чеченец. – А когда ты стрелял в моих братьев из засады, тебе не было страшно? Если бы ты был простым воином, я, может, и отнесся бы к тебе с уважением. Настоящий воин сражается в открытом бою, он встречается с врагом лицом к лицу. А ты стрелял в спину. Таких, как ты, мы не щадим. Ты достоин самой поганой смерти, как шакал. Я прикажу содрать с тебя живьем кожу и присыпать открытое мясо солью. Будем делать это день за днем, маленькими участками. Мы будем колоть тебе уколы, чтобы поддержать сердце. Жаль, если ты подохнешь слишком быстро. Ты должен пройти через все круги ада.
Рубич понимал, что у него только один шанс умереть быстро и просто – броситься вперед, выхватить оружие и стрелять, стрелять, стрелять, пока его самого не убьют. Нет, даже это не надежно. Ведь его могут лишь ранить, а потом приступить к своим варварским пыткам. Значит, остается только одно – выхватить у главаря оружие и покончить с собой!
Но тут где-то очень глубоко шевельнулся стыд. Гаденькое такое, но очень болезненное ощущение. Даже этот главарь назвал его солдатом, а чего стоит солдат, который в минуту смертельной опасности не на врага бросается, а пытается избежать страшной смерти путем смерти легкой? Но пытки, нечеловеческие муки… Готов ли он к ним?
Зубы так стиснулись, что рот наполнился осколками раскрошившейся зубной эмали. Челюсти заболели от напряжения, и это отрезвило. Или даже не отрезвило, а наоборот, швырнуло сознание в безрассудный омут бешенства и готовности ко всему! Захотелось заорать в лицо всем, что он готов умереть, что он – солдат и умрет как солдат. Захотелось заорать, но голосовые связки не слушались, из горла вырвалось только какое-то хриплое рычание. Главное, чтобы из глаз не брызнули слезы бешенства. Ведь их могут расценить как слабость. Только не это!
– Хорошо посмотрел, – вдруг сменил тон главарь. – Теперь я тебя уважаю. Не кричал, не бросился в отчаянии умирать в безнадежной схватке, пощады не просил. Увидите его.
Алексея толкнули в спину, и тут он понял, насколько все его мышцы напряжены. Он чуть не упал, потому что ноги его не слушались. Пленного взяли под локти и повели куда-то в сторону, к какому-то сараю из сплетенных ветвей.
– И дайте ему какую-нибудь куртку, – послышался вдогонку голос бритоголового, – а то он еще умрет от холода.
Новая тюрьма, успел подумать Алексей, падая на земляной пол, усыпанный пожухлой травой. После пережитого напряжения на него навалилась такая слабость, что не было сил добраться до лежанки. Сбитая из горбылей рама, на которую были брошены грязный тощий тюфяк или старый солдатский матрац и несколько старых, местами прожженных шерстяных одеял.
Надо добраться до одеял, упорно подсказывало сознание, надо согреться, тогда появится способность мыслить спокойно. И внутри сразу же начал возражать другой голос, который твердил, что он не хочет мыслить спокойно, наоборот, хочет беспамятства и безрассудства. Смерть при ясном сознании – это страшно! И никто смерти не отменял, его ведь просто велели увести. А дальше что? Снова ожидание неизвестности, снова выматывающее ожидание смерти?
Алексей проспал или пролежал без сознания несколько часов. Он все-таки смог добраться до лежанки, упал на нее ничком, натянув на себя одеяла. Он дрожал всю ночь и только к утру согрелся. Или перестал чувствовать холод. Оказывается, ночью или вечером ему швырнули старый военный бушлат. И он умудрился натянуть его на себя поверх одеял.
Утро кололо глаза злым, раздражающим солнцем через щели в стенах. Хотелось есть и пить. Внутри все сворачивалось от голода в тугой узел, а рот едва удавалось разлепить. Снова начала подкатывать к горлу тошнота. Алексей принялся ходить по своему тесному сараю и пытался думать о постороннем. Но что может быть ближе собственной жизни? Только близкая смерть, обещанная…
Среди домов постоянно кто-то ходил, слышались голоса на чеченском. Неизвестность, тошнота, дыхание смерти. Рубич чувствовал, еще немного, и он сойдет с ума. Он ходил, садился, схватившись за голову, снова вскакивал и ходил. В конце концов, бросился на лежанку и закрыл глаза. Он лежал, а в голове, да и во всем теле будто тикали большие часы, заставлявшие его дергаться от каждого их «тик-так».
За стенами вдруг стали говорить по-русски. Кто-то со смехом спрашивал, а когда «белого барашка» резать будем, другой велел притащить его. Возле самой двери послышался топот ног, но дверь не открывалась. Снова кто-то предлагал зарезать русского. Тошнота снова подкатила к горлу, и Рубича вырвало слизью. Пустой желудок сжимался в спазмах, не в силах что-то извергнуть, во рту и горле все горело, пить хотелось еще сильнее.
Постепенно день за стенами темнел. В лагере не становилось тише, и от этого Рубичу не становилось спокойнее. Потом как-то зловеще запылал костер, и возле двери раздались шаги. Стукнул запор, и в сарай, низко наклоняясь, вошли двое. Они схватили пленника за руки и молча поволокли. Рубич не успевал даже перебирать ногами.
Его подтащили к костру, заломили руки за спину и поставили на колени. Холодная сталь легла под подбородок, с силой надавив на него и заставив задрать голову, чтобы он видел все, что происходило возле костра. Все… конец. Одно движение, резкая боль в разрезанном горле, и кровь хлынет под ноги. Через несколько секунд он потеряет сознание от потери крови, а потом умрет. Скорей бы, скорей бы!
– Эй, русский! Смотри сюда. – В поле зрения появился все тот же крючконосый. Он показывал на двоих своих помощников, тащивших к костру барана. – Сейчас мы его зарежем, потому что у нас праздник, а какой праздник без жареной баранины. А потом мы так же зарежем тебя. Ты смотри, смотри. Это не баран, это русский солдат!
Перед глазами у Рубича все поплыло, но снизу в его подбородок с силой давила сталь кинжала, и он не мог опустить голову, поэтому видел, как дергающегося и отчаянно сопротивляющегося барана повалили на землю. Повалили, придавили коленом, задрали голову так, что рога барана уперлись ему в спину, а потом под восторженные крики горцев блеснула сталь. В землю при свете костра ударила струя крови, но напор быстро иссяк. Кровь текла теперь толчками, разливаясь лужей под ногами убийц.
Бритоголовый главарь мазнул ладонью по теплой бараньей крови и, подскочив к Рубичу, схватил его за волосы.
– На тебе крови! – хрипло выдохнул он и провел пальцами по его губам. – Ты хотел крови, так получи!
