Глебка остановился на опушке леса. Показаться на путях с ружьём за плечами и с лыжами было нельзя. Глебка решил спрятать ружьё и лыжи. Он прошёл лесом до линии больших бараков, поставленных, словно по линейке, один подле другого, и выбрал заметную ель. Она была стара и широка внизу, но чуть повыше середины перешиблена снарядом или крупным осколком. Отбитая вершина лежала тут же рядом, уже подсохшая и полузанесённая снегом. Глебка отмерил от ели сорок шагов в глубь леса и закопал ружьё с лыжами глубоко в снег, предварительно обложив ружьё лапником, чтобы предохранить от сырости, и вынул из ствола патрон. Вынутый патрон он бережно завернул в тряпку, которой, уходя из дому, обернул хлеб, и сунул в карман ватника.
Только покончив с этим, Глебка свистнул Буяна и пошёл на разъезд.
Рыжие шубы, вслед за которыми он пришёл, толпились около теплушек или слонялись между вагонами, пока их офицер вел переговоры с комендантом перевалочной базы. Переговоры эти длились очень долго. Потом комендант и два офицера долго толкались на путях и о чём-то спорили. Короткий зимний день уже потух, когда, наконец, пришёл состав и отряд стал грузиться в теплушки. Он занял только половину эшелона. В другую половину грузились солдаты с каким-то хозяйственным и канцелярским имуществом. Глебка стал вертеться возле вагонов, грузившихся хозяйственными предметами. В такой вагон при погрузочной суматохе да ещё в темноте можно было скорей проникнуть, чем в теплушку, в которой ехали люди.
Солдаты, назначенные на погрузку вагонов, работали лениво и небрежно. Как только руководивший погрузкой сержант куда-нибудь отлучался, солдаты закуривали и разбредались в разные стороны. Тем не менее кто-то постоянно толкался поблизости, и Глебке долго не удавалось улучить минуту, чтобы юркнуть в облюбованную им теплушку с хозяйством какой-то воинской части. Дважды он добирался уже до порога теплушки, но каждый раз его кто-нибудь замечал, и приходилось поспешно удирать.
Только поздно вечером Глебке, наконец, улыбнулось счастье. На дальних путях что-то загорелось, и солдаты, оживлённо перекликаясь, побежали на пожар. Воспользовавшись этим, Глебка схватил в охапку Буяна и стрелой взлетел по дощатому трапу в теплушку. Она оказалась заставленной столами, разборными стойками металлических переносных нар и другими, смутно угадывающимися в темноте предметами.
Нащупывая их острые выступы, Глебка пролез в самый дальний угол теплушки и, прижав к себе Буяна, схоронился в её тёмных недрах. Вскоре явился сержант и принялся громко ругаться. Разбежавшиеся солдаты снова сошлись и, наконец, закончили погрузку. Двери теплушки с грохотом задвинулись, но эшелон ещё долго стоял без движения. Наконец, Глебка с облегчением почувствовал, как пол под ним вздрогнул и теплушка, лязгнув буферами, сдвинулась с места.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ. ЭШЕЛОН, ИДУЩИЙ НА ЮГ, ПРИХОДИТ НА СЕВЕР
Теплушка оказалась старой, трухлявой, со щелявыми стенами. В щели задувало. Дуло и откуда-то снизу. Глебка поёживался от холода. Ватник и штаны его обветшали. Подошвы старых валенок тоже поизносились. Только заячья ушанка была тепла и надёжна. Глебка часто ощупывал её, чтобы удостовериться в том, что зашитый в подкладку пакет на месте.
Время от времени он с трудом раздвигал торчащие отовсюду железины и поднимался на ноги. Потоптавшись на месте, поразмяв ноги и немного согревшись, он снова усаживался на пол и прижимался к тёплому собачьему боку.
Холод был не единственным врагом Глебки в этом долгом путешествии. Очень хотелось есть. Сырой картофель, данный на дорогу старым Аниканом из Светлых Ручьёв, не мог помочь беде. Зато печёная репа очень пригодилась, и Глебка с удовольствием обсасывал её сладковатые комочки. Он пробовал угощать репой и Буяна, но пёс только фыркал и с презрением отворачивался от такого угощения.
Подкрепившись репой, Глебка начал дремать. Теплушка, ревматически скрипя ржавыми суставами, бежала всё дальше и дальше. Время от времени она останавливалась, и за стенами её слышалась ленивая перекличка сонных голосов. Потом снова лязгали буфера, и эшелон двигался вперёд. Во время этих остановок Глебка тревожно прислушивался к тому, что делалось снаружи. Когда поезд трогался, он снова задрёмывал. Только перед самым утром Глебка заснул на часок тревожным прерывистым сном, а когда проснулся, поезд стоял, и сквозь щели в стенах пробивался мутноватый свет. Там, за стенками, верно, наступило утро.
Едва подумав об этом, Глебка беспокойно заёрзал в своём тёмном и холодном углу. Что ж он будет век здесь сидеть, в этой щелявой теплушке? Эшелон уже, верно, к фронту пришёл. А эти всякие койки да столы, они тут, поди, и ни к чему. Они тут, пожалуй, и день и два, а то и неделю пролежат не выгруженными. А он всё так и будет сидеть взаперти? Как же это так?
От этих мыслей Глебку бросило в жар. Он вскочил на ноги, больно ударился боком о какую-то железину, отшатнулся в сторону, ударился головой о другую железину и, присев на пол, тут только хватился Буяна.
Буяна с ним не было. Глебка вполголоса позвал пса. Пёс отозвался, но глухо, словно издалека. Глебка снова кликнул его и прислушался. На этот раз Глебка определил, что повизгивания Буяна доносятся откуда-то снизу. Глебка стал на ощупь осторожно пробираться между смутно различимыми в темноте предметами, всё время окликая пса. Буян, верно, застрял где-то на дальнем конце вагона, и надо было его выручать. Но когда Глебка подлезал на четвереньках под какой-то стол в противоположном углу вагона, он вдруг натолкнулся на голову Буяна, именно на голову: куда девалось туловище, Глебка в первую минуту не понял.
Буян лизнул Глебку в нос и стал повизгивать сильней прежнего. И тут Глебка разглядел, наконец, что пёс стоит задними ногами на земле, а морду уставил в большую дыру в полу.
— На-ко, гляди, — удивился Глебка. — Вона ты где.
Он просунул сквозь дыру руку и легонько потрепал Буяна по загривку. Пёс фыркнул и радостно отрывисто полаял.
Глебка осмотрел дыру в прогнившем полу теплушки. В неё мог вылезть Буян, но для Глебки она была мала. Однако доски пола в углу были слабы и трухлявы. Поработав с полчаса руками, ножом и попавшейся под руку железиной, Глебка сумел расширить лаз и выбраться наружу.
Он стоял на железнодорожных путях. Путей оказалось множество. Станция была, видимо, большая. За железнодорожными составами, загородившими путь, должно было быть здание вокзала. Глебке очень хотелось узнать, куда пришёл эшелон и далеко ли до фронта, но расспрашивать об этом солдат он не решался. Наоборот, он избегал встреч с рыжими шубами и, завидев их, нырял под ближайший вагон.
Вынырнув из-под какой-то теплушки, Глебка вдруг столкнулся с пожилым рабочим в истёртой, промасленной куртке с петлицами железнодорожника. Из оттопыренных карманов его куртки торчали ручник и гаечный ключ. Рабочий был коренаст и нетороплив в движениях, взгляд его тёмных глаз был пристален и суров. Но суровость не оттолкнула Глебку. Железнодорожники были частыми гостями у Шергина, особенно деповские рабочие, и Глебка хорошо знал всех, кто работал на Приозерской. Среди них было у него немало друзей. Вот почему, столкнувшись с железнодорожником, Глебка обрадовался и, не колеблясь, обратился к нему, с вопросом:
— Товарищ, какая тут у вас станция?
Железнодорожник с удивлением поглядел на Глебку, потом осмотрелся, искоса метнул быстрый взгляд влево и вправо. Они стояли невдалеке от стрелки. Поблизости не было ни души, если не считать Буяна, издали и осторожно принюхивавшегося к железнодорожнику. Тот с одобрением оглядел пса и ничего не ответил Глебке.
— Чего же ты, товарищ? — сказал Глебка нетерпеливо. — Я ж тебя по-людски спрашиваю.
Железнодорожник всё ещё молчал, глядя на Глебку долгим, изучающим взглядом, и вдруг сказал негромко и неторопливо:
— Дурак ты, парень. Чистый дурак.
Глебка удивился и обиделся.
— Почему ж так дурак? Чего ты зря ругаешься-то?
Но железнодорожник опять не ответил Глебке. Глебка почувствовал себя крайне неловко. Он уже пожалел, что остановил этого человека, и подумывал, как бы от него отделаться. Буян, однако, иначе относился к новому знакомству. Он доверчиво подошёл к железнодорожнику и ткнулся носом в его кожаную рукавицу. Рабочий улыбнулся ему, отчего тёмное, суровое лицо его сразу подобрело. Он снял рукавицу и, потрепав Буяна по широкому мохнатому загривку, сказал:
— Вот пёс, видно, поумней тебя будет. Он прежде, чем дело со мной иметь, пообнюхал меня со всех сторон. А ты не спросясь броду да бух в воду.
