– Тебе нужна еще какая-нибудь помощь? – спросил Нильс. – Я сегодня целый день в лагере, так что можешь мной пользоваться.
– Да вроде нет… Хотя мне на рынок надо, но Йоста обещал прислать машину минут через сорок, – ответила Берит, посмотрев на часы.
– Поехали прямо сейчас, – предложил Нильс, – мне все равно делать нечего, а начальству не придется никого освобождать.
Яркие краски ливийского рынка солнцу выжечь не удалось. Всюду высились горы густо-кровавых помидоров и нежно-зеленых арбузов. На покрытых клеенкой прилавках лежали пышная малахитовая зелень и притворявшиеся маленькими сгущенными солнцами дыни с апельсинами. Остро пахли пряности и соблазняли сласти.
В отдельной части рынка, отгороженной невысоким покосившимся штакетником, торговали животными – верблюдами, коровами, лошадьми, ишаками. Народу здесь было не много. Чуть в стороне от всех, прямо на земле, сидел грустный пожилой араб. В руках он держал жесткую металлическую сетку с живой курицей. Наседка была коричневая, в крапинку цвета кофе с молоком, с красным хохолком и черными круглыми глазками. Ноги у курицы были связаны, она сидела неподвижно и только часто-часто моргала глазами.
– Сколько? – спросил вдруг Нильс по-арабски.
– Иншалла, – ответил араб. То есть «сколько аллах даст». Повинуясь внезапному порыву, Нильс вытащил десять драхм и протянул деньги продавцу. Это было по крайней мере втрое больше стоимости курицы. Ничуть не удивившись, араб взял деньги и отдал птицу.
Берит ни о чем не спросила, хоть и хотела – это было видно. Нильс молчал – он и сам себе пока не мог ничего объяснить.
Вернувшись в лагерь, отправился в столярную мастерскую. Сколотил большой ящик, выстлал дно опилками и тонкой, похожей на серпантин щепой. От ящика шел вкусный запах свежего дерева. Вернулся в бунгало, собрал свои вещи, зашел к Берит, взял пшена, погрузил курицу в машину и поехал в пустыню.
К вечеру добрался до нужного километра. К работе он приступит завтра с утра, а пока он просто обживал место и готовился – шезлонг, бокал, песок… Ожидание. Упало солнце. Зеркало неба перевернулось своей обратной стороной – черной, немного вязкой поверхностью, покрытой специальной зазеркальной мастикой. С восторгом играя свиту, засияли звезды. Снисходительно посмотрела вниз гордячка-луна.
Нильс удобно сидел в кресле. Рядом бегала курица. Гармония была полностью восстановлена.
А утром наседка снесла ему яйцо.
* * *
Еще почти три года Нильс ездил со своей курицей по Сахаре. Берит покупала птице какие-то специальные крупы. В лагере над ним посмеивались, но без зла. Правда Эва однажды попыталась развернуть против Нильса с его «боевой подругой» настоящую кампанию.
Как-то в отсутствие в лагере Йосты, она заглянула в комнату к Нильсу «поговорить». Он поговорил с ней о погоде, угостил кофе, который сварил прямо перед ее приходом. А потом стал жаловаться на головную боль и смотреть на дверь. У него действительно побаливала голова. Эва предложила массаж, «отличное средство» при мигрени. Нильс отказался. Она предложила принести виски – алкоголь, мол, тоже иногда облегчает мучения больного. Нильс снова отказался и вежливо, но решительно выставил жену начальника за дверь.
На следующий день Эва объявила в лагере, что Нильс сумасшедший. Или даже маньяк. «Ну скажите, скажите – разве может здоровый человек неделями жить в пустыне с курицей! Нет, вы ответьте мне!» – восклицала она, обращаясь ко всем, кого встречала.
К счастью, немногие хотели ей отвечать – а то ведь и вправду, могла бы добиться для Нильса какой-нибудь внеочередной врачебной комиссии.
Впрочем, иногда он и сам подумывал, не пора ли ему обратиться к врачу. Дело в том, что он начал страшно волноваться за курицыну жизнь – ее же мог укусить скорпион! У моря скорпионы были не опасны – ни для людей, ни для животных. Но чем выше по плато, чем суше и дальше в пустыню, тем больше концентрация яда в скорпионьем жале. Нильс всегда возил с собой сыворотку-противоядие, изготовленную из крови коня, которого укусил скорпион. Сыворотка вообще-то предназначалась для людей. На курицу она могла не подействовать. Нильс этого очень боялся.
* * *
Незадолго до окончания работ и возвращения на родину Али пригласил Нильса на свадьбу своего брата.
Это был удивительный праздник. Во дворе дома, выстланном известняковыми плитами, приготовления начались за неделю до торжества. На огромном вертеле целиком изжарился верблюд. В животе у верблюда помещалась нежная курдючная овца. В животе у овцы – курица. В курице – оливка. Оливка предназначалась самому дорогому гостю.
Ни готовивших угощения женщин, ни саму невесту никто из гостей не видел. Зато Нильс как-то с радостью поймал в остроарочном, луковичном окне женской половины дома крупную форму Берит. На Берит была чадра, и похоже, ей это очень нравилось.
Праздник шел по какому-то собственному, наполненному значениями порядку, и Нильсу в очередной раз стало жаль, что он не знает арабского.
Оливка досталась седому старику в белом. Старик почти ни с кем не разговаривал, а только внимательно и немного печально смотрел по сторонам. Однажды Нильс встретился с ним глазами и ему показалось, что пожилой араб прочитал всю его жизнь. Все тридцать три года – за то единое мгновение, вмещающее в себя один взгляд или один закат солнца в Сахаре.
На следующий день Нильс попросил Али передать белому старику свою курицу.
* * *
По окончании контракта Нильс вернулся в Швецию вполне состоятельным человеком. Для шведа работа за рубежом всегда означала высокую зарплату и льготный тариф налогообложения. На часть заработанных денег Нильс первым делом купил квартиру в Старом городе, недалеко от дома своего детства.
Мать по-прежнему держала шляпный салон, но из практикующей модистки она незаметно превратилась в полумузейную достопримечательность. У нее начала мелко дрожать голова, газета с заметкой о Коко Шанель на стеклянной двери пожелтела, и текст почти не читался. Это был предпоследний экземпляр. Абсолютно последний хранился в альбоме со старыми хрупкими фотографиями.
Шляпки окончательно утратили популярность. Утвердившиеся в своей самостоятельности шведские девушки предпочитали стиль уни-секс и готовили скоропостижное картофельное пюре из порошка. В неслыханных масштабах распространилась пластиковая посуда. Впрочем, экологи уже забили по этому поводу тревогу.
По настоятельной рекомендации руководства Нильс прослушал курс менеджмента на строительном факультете Высшей Королевской политехнической школы. После окончания учебы ему предложили должность заместителя начальника сектора реставрации. Конечно, за несколько лет, проведенных в Ливии, Нильс Сундин мог подзабыть технику восстановления и консервации зданий, но зато он приобрел солидный опыт практической работы за границей, который вскоре мог оказаться весьма полезным – концерн вел переговоры с Советским Союзом, где предполагалось реставрировать здание старейшей гостиницы в самом центре Ленинграда.
Однажды поздно вечером Нильс случайно оказался в районе Восточного моста. Отсюда открывалась панорама новостроек Рикнебю, дешевого квартала с однотипными многоэтажными домами, в которых жили главным образом «черноголовые» – то есть иммигранты. В невидимых в темноте зданиях горели окна. Щедро и неровно разбросанные огни напомнили Нильсу низкие яркие звезды в небе над Сахарой.
Время от времени он приезжал к Восточному мосту. Подолгу смотрел на далекий чужой свет и вспоминал свою нелепую курицу, которая давала ему ощущение того, что в каменной пещере кто-то его ждет. Что кто-то сторожит ту шаткую веревочную лестницу, по которой он спустился в этот непросто устроенный мир.
Ливийские звезды добавили загадочности в его синий взор. Врожденная чайка-морщинка на лбу стала более драматической. Несмотря на всю свою независимость, видя Нильса, девушки млели.
Однажды он чуть не женился. Ее звали Сесилия, она была похожа на Мерлин Монро. После университета ее взяли в концерн архитектором и сразу же дали персональный объект. Она была очень способной.
Нильс пригласил ее на обед к маме. «С такой внешностью можно и без шляпки», – примирительно шепнула ему Марта и мелко-мелко, по осеннему, затрясла головой. Ему казалось, что он наконец по-настоящему влюблен. Они объявили о помолвке, Нильс пригласил невесту на уикэнд в Париж. Она согласилась, но заявила, что заплатит за себя сама. Архитекторы прилично получали, а Сесилия стремилась к браку на равных.
В Париже они гуляли по набережной Сены, ходили в Лувр, сидели в крошечных ресторанчиках. Она рассказывала ему что-то о рококо, барокко и псевдоготике. Он смотрел на нее и улыбался.
Вернувшись в Стокгольм, на пути из аэропорта они проезжали Восточный мост. В самой середине моста Нильс затормозил.
