остановке творится — у автобусников не то митинг, не то забастовка, фиг уедешь, а у нас, сама знаешь, сокращения намечаются, так мне надо, что ли, опоздание на работу?
— Ой, мама! — Марина глянула в сторону остановки общественного транспорта, — Ладно, поехали вместе, всё дешевле будет.
Они сели в остановившийся «Жигулёнок» и поехали.
Утром Оленева никто не будил, он проснулся сам и сразу же прошёл в палату незнакомки.
Приборы показывали нормальный ход событий, правда, женщина была неспокойной, если так можно было назвать слабые попытки что—то произнести одними губами.
Веселов за столом делал записи в журнал.
— Привет! Как она — в порядке?
— Смотря в чьём порядке. Слава Богу, если не из рядов ЦРУ.
Юра недоумённо посмотрел на коллегу.
— Не стали тебя будить, но когда она заговорила, мой скудный умственный багаж позволил сделать вывод, что дама — иностранка.
Юра потряс головой.
— Ну, не по—русски говорит.
Оленев склонился на больной и громко, даже властно, приказал:
— Откройте глаза. Так, Хорошо. Вы можете говорить? Как вас зовут?
— Przepraszam… mosterdzie. Ja..brzydko rosumie.. po rosyjsku (Прошу прощения, милостивый государь, я плохо понимаю русский язык).
— Czy Pani jest Polka? Jak Pani sie nazywa? (Вы полька? Как вас зовут?)
— Tak. Elzbeta.. Mam na imie. (Да. Эльжбетой. Зовут.)
— Jak sie Pani szuje? Co Pania boli? (Как вы себя чувствуете? У вас что—нибудь болит?)
— Mam bole gluwy.. zawroty. (Голова болит. Кружится)
— To przejdzie. Niech Pani spij, to bedzie najlepsze dla Pani. To wszystko przejdzie. Spije!(Это пройдёт. Постарайтесь заснуть, вам будет легче. Спите.)
Женщина кивнула головой и заснула. Веселов слушал друга, разинув рот. Когда Оленев закончил говорить, Володька только головой помотал. Вошла Наташа.
— Грачёв проснулся. В полном сознании.
Первым из реанимации выскочил Веселов.
— Вот здесь остановитесь, возле газетного киоска, — Ирка, сидевшая впереди, командовала водителю, выглядывая в боковое окно.
У киоска выстроилась солидная мужская очередь.
— 67 —
— Мужики с утра за политикой выстроились. Не наелись дома, из телевизора, — проворчала она и замерла, — Ой, Маринка, рассчитайся, я мигом, там новый «Ригас Модес» появился! — и пулей рванула к киоску.
Марина и рта раскрыть не успела. Вздохнула и раскрыла сумочку.
— Мужчины, мужчины! Мне не надо газет, мне только один журнал мод, пустите даму без очереди!
Марина отдала водителю деньги, вышла, захлопнула дверцу и выпрямилась. Посмотрела вокруг, пожала плечами и вздохнула:
— Но я же на такси ехала!
В палате Грачёва уже были врачи. Он называл по имени всех, кого видел: жену, Веселова, Чумакова, медленно, словно их образы выплывали из тумана. Оленев вошёл последним, и Грачёв его не видел.
— Не вините Веселова, — сказал заведующий слабым голосом, — Что—нибудь получилось, Володя? Я спал?
— Да, Матвей, — сказала жена, — Ты просто спал.
— Дьявол! — внезапно хрипло и энергично выругался Грачёв, — Неужели ничего не получилось, чёрт меня побери?!
Веселов заморгал, зашмыгал носом и выскочил в коридор, захватив по пути Оленева. Он был по—мальчишески рад, буквально ликовал.
— Юрка! Если шеф начал ругаться, значит, всё в полном порядке!
— Хоть за шампанским беги. Надо же — мы победили!
— Шампанское хорошо, — согласился Веселов и серьёзно добавил: — Одна беда — не пью даже шампанского.
— Это с каких пор?
— Пять лет.
— Сколько тебя знаю, а никак не пойму, когда ты говоришь серьёзно, а когда шутишь. Ты же каждое утро с похмелья!
— Я же тебе говорил, что с дураков и пьяниц спроса меньше. Особенно в незапамятные запойные годы. Хочется вам видеть во мне шута горохового, да ещё алкаша в придачу — пожалуйста!
Он слегка надул щёки, осоловело взглянул на Оленева, искусно, в меру, икнул и, резко сунув руки в карман халата, сказал заплетающимся языком:
— Ф—фу, ну и набрался же я. Ей—Богу, в последний раз. Больше ни—ни!
— Артист! — восхитился Оленев, Ну, артист! Столько времени дурачить людей.
— Время такое, — Веселов мгновенно снял маску, — Играй плохого — поверят. Если наоборот — будут искать тайные грешки, а нет их — всё равно придумают. Я как с женой развёлся — враз отрезвел. Очень её любил. И с тех пор действительно — ни капли. Так что пойдём, тяпнем по рюмке компота.
— 68 —
В столовой они пили тёплый компот, жевали казённые пирожки и принимали поздравления коллег. Подошла Мария Николаевна.
— Вас дома не потеряли — участливо спросила она Юру, — Вы идите. Если что случиться, я пришлю за вами машину.
— Я пойду. Немного погодя.
— Сохраните это на память, — она протянула ему листки с расчётами, — Я была не права. Стандартное мышление действительно губит врача. Мне пора на пенсию.
— Я тоже многое понял за эти дни. Мне кажется, в нашей работе главное — не разучиться верить и надеяться. И уметь ждать… А домой идти я пока не могу: женщина разговаривает на польском языке, и никто у нас его не знает. Я должен дождаться.
Ночью женщина заговорила на русском языке, но с заметным акцентом. Назвала себя Марией. Эльжбетой была её мать, жена польского ссыльного. Они отбывали срок после подавления январского восстания 1863 года в Сибири. Отец умер давно, мама — два месяца назад. Ей очень тяжело одной в этом городе. С помощью наводящих вопросов Юра узнал свой город начала двадцатого века.
Ночь он снова провёл в ординаторской.
— Доброе утро, Маша! — приветствовал Оленев больную рано утром.
— Меня зовут Ира, — удивилась женщина. Она говорила совершенно без акцента.
— У вас в родне кто—нибудь носил имя Мария?
— Бабушка. Мама отца. Где я нахожусь?
— В больнице. Небольшой несчастный случай на улице. Всё обошлось, вы уже выздоравливаете.
— Почему я ничего не помню?
— Это бывает. Лучше скажите, где ваши родные?
— Мама? Должно быть дома. Ой, нет, она же уехала к сестре в деревню. А я… Я ехала на работу… Утром. Потом ничего не помню.
— В семь тридцать утра вы вышли на остановке «Магазин», — подсказал, волнуясь, Юра, — Сорок первый автобус. Так?
— Нет, что вы! У нас такой не ходит даже близко.
— Но я вас видел в этом автобусе! Запомнил ваше лицо. И сразу же узнал, когда в тот же день вас привезли в больницу. У меня хорошая память!
— Извините. Она вас подвела на этот раз, — проговорила женщина виноватым голосом и погладила его руку, — Я живу и работаю совсем на другом конце города. Сорок первый там не ходит.
«Да, и у меня конфабуляция, ложное воспоминание, — рассуждал Оленев по дороге домой, — Но почему я так чётко сопоставил образы этих женщин:
— 69 —
увиденную в окне, встреченную в автобусе и эту, случайно попавшую под трамвай? Да
